Стоны и крики ужаса сливались с одобрительными возгласами монголов.
Когда монахинь уволокли с площади, старика привязали за руки и за ноги к столбам и развели под ним костер.
Шио не мог выдержать зрелища всех этих ужасов. Он едва не потерял сознание.
Такие люди, думал он, действительно могли жечь и затоплять мирные города, могли душить женщин и бросать в огонь детей, на конях взбираться по грудам человеческих тел.
Шио и раньше слышал рассказы о страшных злодеяниях монголов, но то, что он увидел сейчас, превзошло все слышанное им.
"Если они минуют Кавказский хребет, трудно будет удержать их… Страшные беды несут они нашим народам… – говорил Тихон перед смертью. Беги от них… Передай своему царю и киевскому князю…" – звучал в ушах Кацитаисдзе голос умирающего Тихона.
Шио огляделся: вокруг не было ни души. Все устремились на площадь. Даже Хамадавл покинул его.
Шио вышел из юрты и направился, не привлекая ничьего внимания, к южному краю лагеря. Встречные нукеры, видя его золотую пайцзу, почтительно уступали ему дорогу. А он шел все дальше и дальше, ускоряя шаг.
Миновав крайнюю юрту, он вышел в поле, где стояли повозки. К одной из них был привязан низкорослый крепконогий монгольский конь. Не раздумывая, Шио вскочил на неподкованного скакуна и во весь дух помчался на юг.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Если переведутся крестьяне,
Грузия лишится силы.
Арчил
Еще безжалостнее стал мстить своим обидчикам Мигриаули после смерти Лилэ. Никого и ничего не осталось у него теперь на этом свете. Единственным, ради чего стоило еще жить, было мщение за поруганное достоинство. Лухуми беспощадно расправлялся с угнетателями простых людей и этим словно умерял свое горе.
Царский двор решил во что бы то ни стало уничтожить дружину Мигриаули – нельзя было и думать о далеком походе, когда в тылу пылал огонь крестьянских восстаний.
Эгарслану Бакурцихели с большим войском поручили стереть с лица земли стан мятежников и не щадить никого.
Бакурцихели действовал осмотрительно. Сначала он установил через своих лазутчиков точное местонахождение лагеря Мигриаули. Ночью он выступил тайно с большими силами и окружил его.
Мятежники узнали об опасности слишком поздно. Поначалу они решили не вступать в бой с царским отрядом и уйти подальше в горы. Однако Эгарслан предусмотрел и это. Он отрезал им пути к отступлению, заранее заняв все проходы в горах.
У осажденных были запасы продовольствия. Они укрепили стан и решили держаться до последнего.
Бакурцихели не спешил: он приготовился к длительной осаде.
Прошел месяц, съестные припасы у осажденных стали иссякать. Начался голод.
Наиболее малодушные и те, кто присоединился к дружине ради грабежа, стали поговаривать о сдаче.
С такими Мигриаули сурово расправлялся, хотя и сам не мог не видеть приближения конца.
По совету Чалхии он послал к Эгарслану людей на переговоры. Он просил выпустить его с дружиной за пределы Грузии.
Бакурцихели не принял этих условий. Он ответил, что дает разбойникам еще неделю для полной сдачи. В противном случае он грозил пойти на приступ.
По настоянию друзей Мигриаули опять послал к Эгарслану людей с просьбой передать, что разбойники согласны сдаться только самому царю или Шалве Ахалцихели.
Эгарслан передал эту просьбу в Тбилиси и стал ждать ответа.
Визири убеждали Георгия, что он не должен вмешиваться в эти переговоры. Не пристало, дескать, царю говорить с разбойниками.
Но Шалва Ахалцихели выражал готовность встретиться с главой восставших.
– Нам предстоит далекий и трудный поход, – говорил он, – Мигриаули пользуется поддержкой народа. Если установить мир с мятежниками, это вернет доверие крестьян к царю. К тому же в отряде Мигриаули много метких стрелков, и, вместо того чтобы избивать их, лучше использовать их против врага.
После недолгого колебания царь согласился с доводами Ахалцихели и направил его к Эгарслану.
Между тем прошла неделя, и осажденные потеряли надежду на возможность мирной сдачи, ибо никаких вестей от царя не приходило. Лухуми пришел к заключению, что часть разбойников может спастись, если другая часть, более многочисленная, проложит им путь сквозь вражеское кольцо, вступив в схватку с царскими воинами. Он отобрал наиболее молодых и крепких дружинников и подготовил их к вылазке под началом Карумы Наскидашвили.
Поздно ночью осажденные неожиданно напали на противника. Отряд Карумы прорвался после жестокой схватки, цепь осаждающих снова сомкнулась вокруг оставшихся в стане мятежников.
Мигриаули повернул коня и бросился прямо на Эгарслана. Он уже занес над ним меч, но в этот момент в спину ему вонзилась стрела. Лухуми свалился с коня.
Один из разбойников кинулся к вожаку в надежде, что тот еще жив, взвалил его на плечи и понес. Но и его настигла стрела, и он рухнул вместе со своей ношей.
Когда Ахалцихели и Торели прибыли в стан Мигриаули, все было уже кончено. Большинство мятежников было перебито. Лишь немногим удалось вырваться.
Трупы разбойников валялись вперемежку с трупами царских воинов.
Старик с распоротым животом крепко зажал окоченевшей рукой меч, скрюченными пальцами другой руки он впился в пандури.
Торели с тоской смотрел на убитого. Он узнал слепого певца, встреченного им на лашарском празднестве.
– Как этот несчастный попал сюда?! – вырвалось у него.
Турман взглядом поискал Шалву. Тот склонился над умирающим Чалхией.
Смертельно раненный Пховец с трудом приподнялся и указал Ахалцихели на воина, лежащего ничком со стрелой между лопатками.
– Ты видишь, Шалва? Лухуми…
Как орел с подбитыми крыльями, распростерся на земле богатырь. Слезы застлали глаза Ахалцихели.
– Я знал, что его конец будет таким! – через силу продолжал Пховец. Только тогда крестьяне победят, когда перестанут поднимать руку друг на друга… Кто знает, придет ли такое время!.. Мы боролись за свободу крестьян, а царь послал против нас таких же крестьян, только облаченных по-воински… Знай, Шалва, и царя, и всю страну нашу ждут черные дни. Эта стрела поразила не только сердце Мигриаули, но и сердце самой Грузии, ибо сила Грузии – в народе, в таких людях, как Лухуми… – Чалхия застонал и испустил дух.
После гибели Мигриаули многие разбойники действовали под его именем. Для того чтобы народ поверил в его смерть и чтобы эта смерть послужила острасткой для других, тело Мигриаули привязали к столбу на главной площади Тбилиси.
Но народ и не думал оскорблять его прах. Люди проходили мимо, низко опустив головы, скорбно глядя на жертву несправедливости.
Женщины даже не боялись оплакивать горькую долю бесстрашного богатыря.
Только один день пробыл труп Лухуми на площади. Ночью он исчез.
Тысячи разноречивых слухов ходили в народе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Когда монахинь уволокли с площади, старика привязали за руки и за ноги к столбам и развели под ним костер.
Шио не мог выдержать зрелища всех этих ужасов. Он едва не потерял сознание.
Такие люди, думал он, действительно могли жечь и затоплять мирные города, могли душить женщин и бросать в огонь детей, на конях взбираться по грудам человеческих тел.
Шио и раньше слышал рассказы о страшных злодеяниях монголов, но то, что он увидел сейчас, превзошло все слышанное им.
"Если они минуют Кавказский хребет, трудно будет удержать их… Страшные беды несут они нашим народам… – говорил Тихон перед смертью. Беги от них… Передай своему царю и киевскому князю…" – звучал в ушах Кацитаисдзе голос умирающего Тихона.
Шио огляделся: вокруг не было ни души. Все устремились на площадь. Даже Хамадавл покинул его.
Шио вышел из юрты и направился, не привлекая ничьего внимания, к южному краю лагеря. Встречные нукеры, видя его золотую пайцзу, почтительно уступали ему дорогу. А он шел все дальше и дальше, ускоряя шаг.
Миновав крайнюю юрту, он вышел в поле, где стояли повозки. К одной из них был привязан низкорослый крепконогий монгольский конь. Не раздумывая, Шио вскочил на неподкованного скакуна и во весь дух помчался на юг.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Если переведутся крестьяне,
Грузия лишится силы.
Арчил
Еще безжалостнее стал мстить своим обидчикам Мигриаули после смерти Лилэ. Никого и ничего не осталось у него теперь на этом свете. Единственным, ради чего стоило еще жить, было мщение за поруганное достоинство. Лухуми беспощадно расправлялся с угнетателями простых людей и этим словно умерял свое горе.
Царский двор решил во что бы то ни стало уничтожить дружину Мигриаули – нельзя было и думать о далеком походе, когда в тылу пылал огонь крестьянских восстаний.
Эгарслану Бакурцихели с большим войском поручили стереть с лица земли стан мятежников и не щадить никого.
Бакурцихели действовал осмотрительно. Сначала он установил через своих лазутчиков точное местонахождение лагеря Мигриаули. Ночью он выступил тайно с большими силами и окружил его.
Мятежники узнали об опасности слишком поздно. Поначалу они решили не вступать в бой с царским отрядом и уйти подальше в горы. Однако Эгарслан предусмотрел и это. Он отрезал им пути к отступлению, заранее заняв все проходы в горах.
У осажденных были запасы продовольствия. Они укрепили стан и решили держаться до последнего.
Бакурцихели не спешил: он приготовился к длительной осаде.
Прошел месяц, съестные припасы у осажденных стали иссякать. Начался голод.
Наиболее малодушные и те, кто присоединился к дружине ради грабежа, стали поговаривать о сдаче.
С такими Мигриаули сурово расправлялся, хотя и сам не мог не видеть приближения конца.
По совету Чалхии он послал к Эгарслану людей на переговоры. Он просил выпустить его с дружиной за пределы Грузии.
Бакурцихели не принял этих условий. Он ответил, что дает разбойникам еще неделю для полной сдачи. В противном случае он грозил пойти на приступ.
По настоянию друзей Мигриаули опять послал к Эгарслану людей с просьбой передать, что разбойники согласны сдаться только самому царю или Шалве Ахалцихели.
Эгарслан передал эту просьбу в Тбилиси и стал ждать ответа.
Визири убеждали Георгия, что он не должен вмешиваться в эти переговоры. Не пристало, дескать, царю говорить с разбойниками.
Но Шалва Ахалцихели выражал готовность встретиться с главой восставших.
– Нам предстоит далекий и трудный поход, – говорил он, – Мигриаули пользуется поддержкой народа. Если установить мир с мятежниками, это вернет доверие крестьян к царю. К тому же в отряде Мигриаули много метких стрелков, и, вместо того чтобы избивать их, лучше использовать их против врага.
После недолгого колебания царь согласился с доводами Ахалцихели и направил его к Эгарслану.
Между тем прошла неделя, и осажденные потеряли надежду на возможность мирной сдачи, ибо никаких вестей от царя не приходило. Лухуми пришел к заключению, что часть разбойников может спастись, если другая часть, более многочисленная, проложит им путь сквозь вражеское кольцо, вступив в схватку с царскими воинами. Он отобрал наиболее молодых и крепких дружинников и подготовил их к вылазке под началом Карумы Наскидашвили.
Поздно ночью осажденные неожиданно напали на противника. Отряд Карумы прорвался после жестокой схватки, цепь осаждающих снова сомкнулась вокруг оставшихся в стане мятежников.
Мигриаули повернул коня и бросился прямо на Эгарслана. Он уже занес над ним меч, но в этот момент в спину ему вонзилась стрела. Лухуми свалился с коня.
Один из разбойников кинулся к вожаку в надежде, что тот еще жив, взвалил его на плечи и понес. Но и его настигла стрела, и он рухнул вместе со своей ношей.
Когда Ахалцихели и Торели прибыли в стан Мигриаули, все было уже кончено. Большинство мятежников было перебито. Лишь немногим удалось вырваться.
Трупы разбойников валялись вперемежку с трупами царских воинов.
Старик с распоротым животом крепко зажал окоченевшей рукой меч, скрюченными пальцами другой руки он впился в пандури.
Торели с тоской смотрел на убитого. Он узнал слепого певца, встреченного им на лашарском празднестве.
– Как этот несчастный попал сюда?! – вырвалось у него.
Турман взглядом поискал Шалву. Тот склонился над умирающим Чалхией.
Смертельно раненный Пховец с трудом приподнялся и указал Ахалцихели на воина, лежащего ничком со стрелой между лопатками.
– Ты видишь, Шалва? Лухуми…
Как орел с подбитыми крыльями, распростерся на земле богатырь. Слезы застлали глаза Ахалцихели.
– Я знал, что его конец будет таким! – через силу продолжал Пховец. Только тогда крестьяне победят, когда перестанут поднимать руку друг на друга… Кто знает, придет ли такое время!.. Мы боролись за свободу крестьян, а царь послал против нас таких же крестьян, только облаченных по-воински… Знай, Шалва, и царя, и всю страну нашу ждут черные дни. Эта стрела поразила не только сердце Мигриаули, но и сердце самой Грузии, ибо сила Грузии – в народе, в таких людях, как Лухуми… – Чалхия застонал и испустил дух.
После гибели Мигриаули многие разбойники действовали под его именем. Для того чтобы народ поверил в его смерть и чтобы эта смерть послужила острасткой для других, тело Мигриаули привязали к столбу на главной площади Тбилиси.
Но народ и не думал оскорблять его прах. Люди проходили мимо, низко опустив головы, скорбно глядя на жертву несправедливости.
Женщины даже не боялись оплакивать горькую долю бесстрашного богатыря.
Только один день пробыл труп Лухуми на площади. Ночью он исчез.
Тысячи разноречивых слухов ходили в народе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90