Для этого не нужно ни особого усердия, ни таланта. А еще... Я не слышал никогда, чтобы шеф жандармов бегал по домам и самолично арестовывал людей. Почему же я должен считать, что вы, ваше сиятельство, явились сюда именно с подобной целью? А вас, допустим, привела сюда совсем другая цель... И если я не держу в тайне от жандармов того, что живу теперь в Тифлисе, почему я должен бояться встречи с вами? Скажите, почему? Ведь мы даже не знакомы и никогда не видели друг друга... Ну, а если я ошибся, и вы пришли лишь для того, чтобы накинуть мне петлю на шею и затянуть в эту петлю моих друзей, убив одним выстрелом двух зайцев, то все равно, чего добился бы я, убежав из дома? Разве я не понимаю, что мне еще надо будет ускользнуть от вооруженных людей... И значит, семь из десяти шансов – мои, а три все-таки ваши. – Туташхиа взглянул шефу жандармов прямо в глаза и добавил, улыбаясь: – Конечно, когда мне предложили уйти, а я не ушел, а остался, я не понимал всего так, как сейчас... Тогда сердце мне подсказывало – делай так, а не делай этак. А уж потом разум подсказал, что я поступил правильно.
– Пока что все десять шансов ваши, господин Туташхиа! Но я почему-то думал, что вы не так безрассудны.
– У меня такая профессия, ваше сиятельство, быть безрассудным. Тот, кто не считает, что риск – благородное дело, не годится для настоящего дела.
– А если сейчас нагрянет полиция? – спросил граф Сегеди.
– Я не уверен в этом почему-то, ваше сиятельство... Нет такого предчувствия,– без тени волнения ответил Туташхиа.– Иначе я не сидел бы напротив вас... Зачем говорить о том, чего нет. На нет и суда нет... А что я сделал бы – не знаю сам и потому не могу поделиться с вами.
В этот момент в дверях показался лакей и сделал знак, что стол накрыт.
Мы перешли в соседнюю комнату в полном молчании, не перекинувшись даже словом. Были слышны только наши шаги. Каричашвили немного оживился, усевшись за стол, подвигая блюда и угощая соседей. У меня был с давних времен припасен щустовский коньяк, и ради этого случая я вытащил его на стол. Разливая коньяк, я говорил какие-то фразы, которые ничего не значили, и мы выпили в честь нашей встречи, снова набросившись на еду. И так тянулось время, и нас томило собственное молчание и надежда, что заведешь речь не ты, а кто-нибудь другой.
Поднимая второй бокал, Элизбар промямлил, что эларджи и коньяк созданы друг для друга. Все дружно закивали в знак согласия, и граф вместе со всеми, но потом снова – тишина и только стук ножей и вилок. Невероятно громко пробили стенные часы. Нано, казалось, ждала только их сигнала и, улыбаясь, сказала Сегеди:
– Ваше сиятельство, вы только после третьего тоста раскроете нам тайну своего визита? Вы так загадали?
– Что вы? – Граф засмеялся от внезапности ее атаки.– После третьего у меня начнет заплетаться язык и голова может пойти кругом... Нет, лучше сейчас... Но не знаю, с чего начать, как одолеть крутой рубеж... Один щекотливый момент...
– А нельзя ли одолеть его вместе,– спросил Каричашвили,– дружными усилиями?
– Вместе мы горы можем свернуть,– добавила Нано.
Сегеди не отвечал, погрузившись в неведомые нам думы. И вдруг произнес решительно:
– А может, правда, еще по рюмке? И мы сдвинемся с мертвой точки.
Но когда я снова разлил коньяк, он лишь пригубил его и сказал:
– Я хотел поведать вам, господа, что наместник его величества на Кавказе получил право частной амнистии. Значит, он может помиловать непойманных преступников, неуловимых абрагов, скрывающихся от закона.
Надо ли говорить, что мы затаив дыхание слушали Сегеди.
– Указ его величества,– продолжал тем временем граф,– предусматривает, что прощенный за прошлые грехи преступник, получивший от наместника документ о помиловании, будет менее опасен для государства, когда он свободен, чем когда он гоним. Опасен не более, чем любой мирный житель Российской империи. Так будет точнее... А право решать, на кого падет помилование, дано Кавказскому жандармскому управлению, а проще сказать, человеку, который стоит во главе его.
Граф не спеша, несколькими глотками опорожнил свою рюмку.
Мы молчали как завороженные. Слова его свалились нам как снег на голову, оглушили и потрясли. Когда же мы смогли что-то сообразить и поняли, что несли они нашему другу, а значит, каждому из нас, то настроение наше взыграло и подскочило вверх, как на ртутном столбике. Все вдруг оживились до невероятности, начали что-то переставлять на столе, орудовать ножом и вилкой, доставать портсигары из карманов... Но тишины никто не нарушил, мы понимали, что Сегеди сказал далеко не все и самое важное, быть может, еще впереди.
И действительно, снова послышался его негромкий голос:
– Вы понимаете, что от меня целиком зависит, представить или не представить к помилованию уголовного преступника Дату Туташхиа. Но я не имею права совершить ошибку. И выход у меня есть только один – самому понять, что за человек Дата Туташхиа и когда он опаснее для государства —с документом о помиловании или без него.
Я воспользовался паузой и поспешил вставить несколько слов.
– Дата Туташхиа,– сказал я,– не только мой новообретенный друг, но и, заметьте, клиент. Вероятно, путь для узнавания один – допросы, беседы... Имеет ли он право при этом пользоваться услугами адвоката? Я готов без промедления приступить к своим обязанностям!
– Это мало что даст,– ответил Сегеди. – Нет, нужно просто поговорить по душам, за дружеским столом, проверить старые наблюдения, подкрепить их новыми. И сравнить мои впечатления с вашими, ведь шеф жандармов не может знать того, что знают близкие друзья. – Повернувшись к Нано, он добавил:– Вот почему, госпожа Нано, я вторгся в этот дом как незванный гость!
Все было непостижимо странно в его словах, хотя, должен признаться, до меня и прежде доходили слухи, что и должность свою, и профессию граф Сегеди почитает призванием, дарованным ему провидением. Поэтому его намерения непросто было разгадать, у него могли быть свои подспудные мотивы, свои тайные цели.
– Простите, ваше сиятельство, что я все время перебиваю вас,– снова заговорил я. – Вы правы, конечно, раскованность, искренность и естественность должны стать главным условием нашей беседы, почвой под ногами, без них все будет колебаться, потеряет смысл, превратится в фальшивую, а может, и коварную игру.
– Я рад, что вы понимаете меня,– сказал граф Сегеди.– Но как, скажите сами, нам обрести доверие и натуральность неподдельных чувств?
– Это зависит прежде всего от вас, граф,– сказал я. – Вы должны открыть свои мотивы с такой широтой, которая захватит нас и поднимет в наших душах ответные чувства доброжелательности и согласия.
– Ну, а если еще яснее?
– Мне кажется... с самого начала...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60