Нет, причина была и в том, что с детства я не мог вынести, когда один человек топтал другого человека, унижал его достоинство и честь. Сострадать попавшему в беду, протянуть ему руку помощи... А за это ходить, в синяках и ссадинах... И если в юные свои годы я не мог стерпеть ударов по себе, то к зрелым годам для меня невыносимым стали удары по другим, унижение и бесчестность. Я готов был умереть – поверьте, то не пустые слова,– но только одержать, победу над человеком, который жил насилием и злобой. И я добивался своего и ходил по земле, одержимый своей целью, своем мечтой. Не было у меня другого дела, другой мечты. И тогда я тоже был опасен – для государства и для насилия.
Так тянулось долго. Мне приходилось, конечно, играть в, прятки с правительством, на что я тратил не так уж много времени и ума. Но это было недурным развлечением... Вы знаете, как устроены люди... Если человек, стоящий вне закона, сделает добрый шаг, его раздуют, разукрасят и будут кричать о нем, не замолкая ни на миг. И с дурными делами точно так же. Но дурного я ничего не делал, поэтому пошла обо мне широко дорогой добрая слава... Но и она, как все на свете, имела свои конец. Потому что я задумался над тем, что сталось с людьми, которых я спас и защитил. Я не говорю о том, что многие заплатили мне злом за мое добро. Не это, быть может, самое печальное. Много хуже то, что спасенные мною, набравшись сил, сами становились насильниками и палачами. Да что там говорить! В горечи я отвернулся от всех: живите, как хотите, черт с вами, я больше не стану вмешиваться в вашу жизнь! Тогда все забыли о моих добрых делах и стали повторять злые сплетни злых людей и повернулись ко мне спиной. Я остался один как перст, понял, что был не прав, и все-таки не знал, что делать и как жить... Когда вы обсуждали, как вел я себя в деле Зарнава, вы не сказали главного: человек, который не рвался на помощь попавшим в западню борцам против царской власти, не может быть угрозой государству. Я уже не опасен, вот почему я не опасен вообще.
Я знаю, всем вам интересно, почему я пришел к вам, чего ищу среди вас и во имя чего решил сунуть свою голову в петлю. Скажу и об этом... Поймите, я не одинокий волк, думающий только о добыче, и не мирный бык, живущий для того, чтобы щипать траву. Я сын своего народа. И хотел бы делать что-то во имя своего народа! Я не могу сложа руки, хладнокровно, со стороны взирать на свою родину!.. И я хотел проникнуть в ваш мир, узнать, чем питается ваш ум, где черпает силы сердце. Да, мы мечтаем об одном и том же и говорим, говорим, говорим... Как и я, вы не знаете цели, как и я, вы мечетесь и рветесь к ней. Может быть, вы и выбрались на дорогу, но пока по ней дойдете до дела, пройдет, наверно, целый век!
Дата Туташхиа вскочил со своего места и зашагал по комнате, чтобы унять волнение. Ни разу не видел я его в таком возбуждении. Но оп умел управлять собой. Заговорил он успокоенно и устало.
– Ваше сиятельство,– сказал он. – Не знаю, конечно, вручите ли вы свой документ мне или не вручите, но, простите меня, это не будет иметь значения для будущей моей жизни. Я сказал вам сам, что я не опасен. Но кто лучше вас знает, сколько раз за минувшие семнадцать лет менялся мой характер и образ жизни... И я не знаю и не могу узнать, что будет со мной завтра или через год... Прав был Гоги: это зависит от закона не меньше, чем от меня. Закон и власть пока что умеют лишь озлобить и ожесточить людей, втравить в их душу лютую ненависть и вражду. Не думайте, я не имею в виду одну лишь Российскую империю, так обстоит дело в любой современной стране с любым современным строем. Пройдет время, и – постепенно или сразу – мир изменит свое лицо, люди поймут, как надо жить. Но пока этого не случилось, я не имею права лгать и не позволю себе давать мнимые обещания, что, получив бумагу об амнистии и засунув ее в карман, я на другой же день постригусь в монахи и обобью себе колени в молитвах о долголетии царя и его государства. Нет, я все равно пойду только тем путем, каким поведет меня сердце! Вот и вся моя правда... Вы сказали: если Туташхиа не будет вручен тот документ, он получит недельный срок неприкосновенности. Я не хотел бы, чтобы вы были связаны словом. Поэтому можете считать, что этих слов вы не произносили... А куда вынесет меня сердце и десница божья, пусть то и будет моим уделом.
Никто не решался заговорить. С моих глаз будто упала пелена, и я во всей осязаемой плотности ощутил, что помилование – звук пустой для Даты Туташхиа. Он будет жить с ним только так, как жил без него, потому что человек этот может существовать по своим, только ему отмеренным, высшим законам и рвется лишь к одному – к действию.
– Господин Туташхиа! – послышался голос графа Сегеди. – Вы выразились так, что государство, как институт, есть начало, озлобляющее человека... Мне интересно, как остальные... Вы разделяете этот взгляд?
– Я разделяю,—поспешно ответила Нано.
– А не могли бы вы растолковать мне... Объяснить по глубже? Дело в том, что существуют теории, которые совпадают с этим взглядом.
– Я готова, граф,– ответила Нано. – Хотя не думаю, что сказанное мною может с чем-нибудь совпасть. Мыслитель, на которого опираюсь я, никогда не повторяет чужих слов, не приводит цитат из чужих книг, не ссылается на другие авторитеты. Он говорит о самом насущном, о чем думаем все мы, но свет его чистого ума и доброго сердца придает неповторимую свежесть его суждениям.
– Расскажите об этом,– попросил Сегеди.
– Ну что ж, я воспользуюсь вашей любезностью,– сказала Нано. – Тем более что из всех, кто сидит в этой комнате, я одна все время молчала. А я хочу сказать... Сначала об этом мыслителе... Трудно, вы сами понимаете, повторять чужие мысли... Но попытаюсь... Итак, речь идет о великих государствах... О том, что в своей истории – и это главная их черта – они постоянно стремились к расширению, к покорению новых народов, к мировому господству. Они не случайно называются империями, потому что всегда готовы вести захватническую войну. Главная фигура такой войны, конечно, солдат. А главное условие непобедимости государства – ненависть как основное боевое настроение солдата. Когда идет оборонительная война, то в бои ведет любовь... Любовь к своей земле... Это понимает каждый. А как повести людей на истребление, на захват чужой земли, заставить бросить родной дом, жену, детей, чтобы в конце концов умирать где-то на чужбине?
Чтобы добиться этого, есть один-единственный путь – вселить в его душу ненависть! Ненависть – пружина, движущая поработительными войнами... Ненависть, озлобление, дух стяжательства... Поэтому имперское государство по самой своей сути, по своей природе должно будить и развивать в людях низменные черты, разрушать веру в божественное предназначение человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60