..
– Дальше, дальше... – Я, кажется, начинал догадываться.
– А дальше вот что. В карцерах гимназисты сидят у Коца по одному! Теперь представь себе... ночью откроет Коц дверь и впустит к нашему тщедушному Какалашвили этого слона Дардака!
Я обомлел.,. Прежде всего я подумал, что до такой мерзости никто в мире, кроме Класиона, додуматься не мог бы.
– Повод-то каков, а? – Класион излучал сияние, как победоносный военачальник или открыватель неизвестного материка. – Представь теперь, об этом узнает тюрьма!..
– Ни слова никому, Класион!
– То есть... почему?
– У Коца, может быть, этого и в мыслях нет, но если твоя идея дойдет до его ушей, он непременно за нее ухватится и осуществит!
– В том-то и все дело!
– Какое дело, черт тебя побери! Пусть этого и не случится вовсе, только версия распространится... Ты понимаешь, человек скомпрометирован навечно! Где ему высунуть нос?.. Каждый скажет: этот деятель, этот краснобай был женой Дардака,– каков! Ни слова об этом, ни звука! Ты что, дорогой? Думаешь, среди четырех тысяч семисот человек умнее меня никого не найдется?.. Зачем далеко ходить, наш абраг уже догадался обо всем, убей меня бог...
– С чего ты взял?
– А чего мне не брать, если вчера вечером после прогулки он велел Поктии отстать и точно разузнать, кто сейчас сидит в карцерах и поскольку человек в каждом. Зачем бы это ему понадобилось, скажи на милость? Ладно, из Даты твоего клещами не выдерешь, но ведь и другой догадаться может, и слух змеей поползет, дело ясное.
В конце концов мы с Класионом решили сообщить комитету о своих соображениях.
Нужно ли говорить, какую реакцию вызвало наше сообщение. Когда отхлынула первая волна ошеломления, мы принялись размышлять, годится ли эта ситуация как повод для восстания или нет и как нам быть?
– Если дело ограничится сплетнями, слухами и пересудами о намерениях Коца, то для взрыва этот повод совершенно недостаточен,– категорически заявил Класион.
– С этим я согласен,– поддержал его Фома Комодов.
– Что же будет достаточным поводом? – спросил Петр Андращук.
Каждый из нас понимал, что взрыв может состояться, если эта мерзость и вправду произойдет или произойдет другое столь же гнусное безобразие. Но кто мог решиться принести в жертву товарища, соратника, даже постороннего человека?
– Революция штука чистая, здесь грязь не пойдет,– сказал Амбо, и все почувствовали облегчение, оттого что должное сказано.
– Что правда, то правда, Амбо, друг мой,– откликнулся Класион,– но революция – это борьба, а борьба требует жертв, потерь, и когда вопрос касается бунта...
– Покороче! – прервал его Амбо.
Класион запнулся. Фома и Амбо по-прежнему смотрели ему в глаза. Дата Туташхиа, слушавший нас полулежа, выпрямился и тоже уставился на Класиона. Остальные сидели опустив головы. Я переводил взгляд с одного на другого.
– Это должно произойти... если вы хотите поднять бунт, непременно должно! – твердо сказал Класион.– Все вы думаете так же, но боитесь сказать вслух.
Теперь на Класиона смотрели все, но ни в одном взгляде не было отрицания или осуждения. Нет, в глазах каждого читалось одно: пропадет верный повод к восстанию, но идти на это нельзя!!!
Дата Туташхиа, вытащиз бумагу и карандаш, быстро набросал две страницы, большое по тюремным масштабам письмо, смял его в крохотный комок, перетянул ниткой и передал Поктии:
– В камере каторжан сидит Гоги Цуладзе, одноногий, я тебе его показывал. Передашь ему. Мне туда подходить нельзя, Запомни: письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки!
Камера каторжан находилась на нашем этаже. Поктиа мог передать это письмо, идя на прогулку или обратно. Особой трудности это не представляло.
Скоро позвали на прогулку, и мы вышли.
В прогулочном дворе случилось то, что, на мой взгляд, и обусловило все дальнейшее. Из-за стены кто-то перекинул к нам привязанную к камешку записку. Один из шоблы поймал ее и, конечно, отдал Спарапету. Спарапет был патриарх воров, знаменитый преступник, великий мастер своего дела. Было ему лет тридцать пять. Он снял с записки нитку, развернул ее, прочел и сунул в карман. Походив немного, он подошел к Фоме Комодову:
– Фома-джан, тут сейчас подбросили... не нам, написано – Сычу... Но там такие дела... может быть, тебе раньше прочесть? Возьмешь или Сычу отдать?
– Кому бросили, тому и отдай!
– Да? – Спарапет колебался. – Ну, да как скажешь.
– Дата!– окликнул Фома.
Туташхиа подошел, прочел записку и протянул ее Фоме:
– Это почерк Бикентия Иалканндзе. Фельдшера. Он мой кунак!
В несколько минут записка обошла всех членов комитета. В ней говорилось, что Коц собирается использовать против агитаторов компанию Дардака. Первый раз это должно произойти в смену Моськи послезавтра ночью.
Мне сразу показалось, что записка инспирирована Класио-ном.
– Я останусь повидать Бикентия,– сказал Дата, сунул надзирателю рублевку и направился к больнице.
Все мы вдоволь накочевались по тюрьмам и ссылкам, но то, что было в записке, оказалось тяжким грузом даже для нервов Фомы Комодова. Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано. Как вам сказать... будто окунули тебя в нечистоты и запретили вымыться...
Дата не принес ничего нового, кроме того, что Бикентий назвал ему первоисточник этой новости – начальника больницы, военного врача Щелкунова. Но зачем понадобилось жандарму поверять Бикентию государственную тайну?!
Лишь к рассвету мы перестали шептаться.
– Что же нам предпринять, чтобы предупредить злодеяние?– поставил вопрос Фома Комодов.
– Есть в каждой камере хотя бы по одному нашему человеку?– спросил Эзиз Челидзе. – Оповестим всех. Заставим кричать всю тюрьму и принудим администрацию отказаться от намерения. Жандармы, известно, боятся шума...
– И дардаковской компании надо передать: если они пойдут на эту мерзость, пусть не попадаются нам в руки – перебьем всех поодиночке – и виноватых, и не виноватых,– добавил Андро Чанеишвили.
– Можно организовать такой шум, что явится прокурор, мы передадим ему петицию против тюремной администрации, и они не посмеют,– сказал Петр Андращук.
– Да, да,– развеселился Класион,– прочтут нашу петицию, покраснеют все – от царя до Коца – и отпустят нас по домам.
– Этот путь не годится, товарищи! – вмешался я. – Суть нашей революции в том, что она борется не с одним каким-нибудь злом, но со всей ситуацией, порождающей зло. Можем мы ликвидировать самую ситуацию? Об этом надо думать, а спасти Какалашвили или Иванова – не так уж сложно.
– Спасти их может только бунт... А бунта не будет, если подлость не совершится,– твердил свое Класион Квимсадзе.
– Повод, я думаю, уже есть, но о том, что нужно для восстания, хочу поговорить один на один с Фомой,– объявил Дата Туташхиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Дальше, дальше... – Я, кажется, начинал догадываться.
– А дальше вот что. В карцерах гимназисты сидят у Коца по одному! Теперь представь себе... ночью откроет Коц дверь и впустит к нашему тщедушному Какалашвили этого слона Дардака!
Я обомлел.,. Прежде всего я подумал, что до такой мерзости никто в мире, кроме Класиона, додуматься не мог бы.
– Повод-то каков, а? – Класион излучал сияние, как победоносный военачальник или открыватель неизвестного материка. – Представь теперь, об этом узнает тюрьма!..
– Ни слова никому, Класион!
– То есть... почему?
– У Коца, может быть, этого и в мыслях нет, но если твоя идея дойдет до его ушей, он непременно за нее ухватится и осуществит!
– В том-то и все дело!
– Какое дело, черт тебя побери! Пусть этого и не случится вовсе, только версия распространится... Ты понимаешь, человек скомпрометирован навечно! Где ему высунуть нос?.. Каждый скажет: этот деятель, этот краснобай был женой Дардака,– каков! Ни слова об этом, ни звука! Ты что, дорогой? Думаешь, среди четырех тысяч семисот человек умнее меня никого не найдется?.. Зачем далеко ходить, наш абраг уже догадался обо всем, убей меня бог...
– С чего ты взял?
– А чего мне не брать, если вчера вечером после прогулки он велел Поктии отстать и точно разузнать, кто сейчас сидит в карцерах и поскольку человек в каждом. Зачем бы это ему понадобилось, скажи на милость? Ладно, из Даты твоего клещами не выдерешь, но ведь и другой догадаться может, и слух змеей поползет, дело ясное.
В конце концов мы с Класионом решили сообщить комитету о своих соображениях.
Нужно ли говорить, какую реакцию вызвало наше сообщение. Когда отхлынула первая волна ошеломления, мы принялись размышлять, годится ли эта ситуация как повод для восстания или нет и как нам быть?
– Если дело ограничится сплетнями, слухами и пересудами о намерениях Коца, то для взрыва этот повод совершенно недостаточен,– категорически заявил Класион.
– С этим я согласен,– поддержал его Фома Комодов.
– Что же будет достаточным поводом? – спросил Петр Андращук.
Каждый из нас понимал, что взрыв может состояться, если эта мерзость и вправду произойдет или произойдет другое столь же гнусное безобразие. Но кто мог решиться принести в жертву товарища, соратника, даже постороннего человека?
– Революция штука чистая, здесь грязь не пойдет,– сказал Амбо, и все почувствовали облегчение, оттого что должное сказано.
– Что правда, то правда, Амбо, друг мой,– откликнулся Класион,– но революция – это борьба, а борьба требует жертв, потерь, и когда вопрос касается бунта...
– Покороче! – прервал его Амбо.
Класион запнулся. Фома и Амбо по-прежнему смотрели ему в глаза. Дата Туташхиа, слушавший нас полулежа, выпрямился и тоже уставился на Класиона. Остальные сидели опустив головы. Я переводил взгляд с одного на другого.
– Это должно произойти... если вы хотите поднять бунт, непременно должно! – твердо сказал Класион.– Все вы думаете так же, но боитесь сказать вслух.
Теперь на Класиона смотрели все, но ни в одном взгляде не было отрицания или осуждения. Нет, в глазах каждого читалось одно: пропадет верный повод к восстанию, но идти на это нельзя!!!
Дата Туташхиа, вытащиз бумагу и карандаш, быстро набросал две страницы, большое по тюремным масштабам письмо, смял его в крохотный комок, перетянул ниткой и передал Поктии:
– В камере каторжан сидит Гоги Цуладзе, одноногий, я тебе его показывал. Передашь ему. Мне туда подходить нельзя, Запомни: письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки!
Камера каторжан находилась на нашем этаже. Поктиа мог передать это письмо, идя на прогулку или обратно. Особой трудности это не представляло.
Скоро позвали на прогулку, и мы вышли.
В прогулочном дворе случилось то, что, на мой взгляд, и обусловило все дальнейшее. Из-за стены кто-то перекинул к нам привязанную к камешку записку. Один из шоблы поймал ее и, конечно, отдал Спарапету. Спарапет был патриарх воров, знаменитый преступник, великий мастер своего дела. Было ему лет тридцать пять. Он снял с записки нитку, развернул ее, прочел и сунул в карман. Походив немного, он подошел к Фоме Комодову:
– Фома-джан, тут сейчас подбросили... не нам, написано – Сычу... Но там такие дела... может быть, тебе раньше прочесть? Возьмешь или Сычу отдать?
– Кому бросили, тому и отдай!
– Да? – Спарапет колебался. – Ну, да как скажешь.
– Дата!– окликнул Фома.
Туташхиа подошел, прочел записку и протянул ее Фоме:
– Это почерк Бикентия Иалканндзе. Фельдшера. Он мой кунак!
В несколько минут записка обошла всех членов комитета. В ней говорилось, что Коц собирается использовать против агитаторов компанию Дардака. Первый раз это должно произойти в смену Моськи послезавтра ночью.
Мне сразу показалось, что записка инспирирована Класио-ном.
– Я останусь повидать Бикентия,– сказал Дата, сунул надзирателю рублевку и направился к больнице.
Все мы вдоволь накочевались по тюрьмам и ссылкам, но то, что было в записке, оказалось тяжким грузом даже для нервов Фомы Комодова. Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано. Как вам сказать... будто окунули тебя в нечистоты и запретили вымыться...
Дата не принес ничего нового, кроме того, что Бикентий назвал ему первоисточник этой новости – начальника больницы, военного врача Щелкунова. Но зачем понадобилось жандарму поверять Бикентию государственную тайну?!
Лишь к рассвету мы перестали шептаться.
– Что же нам предпринять, чтобы предупредить злодеяние?– поставил вопрос Фома Комодов.
– Есть в каждой камере хотя бы по одному нашему человеку?– спросил Эзиз Челидзе. – Оповестим всех. Заставим кричать всю тюрьму и принудим администрацию отказаться от намерения. Жандармы, известно, боятся шума...
– И дардаковской компании надо передать: если они пойдут на эту мерзость, пусть не попадаются нам в руки – перебьем всех поодиночке – и виноватых, и не виноватых,– добавил Андро Чанеишвили.
– Можно организовать такой шум, что явится прокурор, мы передадим ему петицию против тюремной администрации, и они не посмеют,– сказал Петр Андращук.
– Да, да,– развеселился Класион,– прочтут нашу петицию, покраснеют все – от царя до Коца – и отпустят нас по домам.
– Этот путь не годится, товарищи! – вмешался я. – Суть нашей революции в том, что она борется не с одним каким-нибудь злом, но со всей ситуацией, порождающей зло. Можем мы ликвидировать самую ситуацию? Об этом надо думать, а спасти Какалашвили или Иванова – не так уж сложно.
– Спасти их может только бунт... А бунта не будет, если подлость не совершится,– твердил свое Класион Квимсадзе.
– Повод, я думаю, уже есть, но о том, что нужно для восстания, хочу поговорить один на один с Фомой,– объявил Дата Туташхиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60