Овчарка, унюхав кота, разбушевалась еще больше. С хрустом и треском ворочались мельничные жернова. Туташхиа сбросил бурку, нашел на стене гвоздь и повесил ее над головой Бонна, который как сидел, так и не поднимался с тахты.
– Подвинься, Бониа, отдохну немного.
Бониа подвинулся к изголовью. Абраг кивнул в изножье. Бонна перекочевал на другой край тахты, не сказав ни слова. Левой голенью Туташхиа ощутил прикосновение твердого предмета, сунул руку под подушку, вытащил оттуда новенький револьвер и рассмеялся от всей души – как было не порадоваться своей проницательности! Бонна сполз на пол, к коленям абрага:
– Нужда прижала! Взял грех на душу! Прости меня, Дата, не убивай, не пусти детей по миру. Я все скажу... Жив буду, вернее меня никого под небом не найдешь!
– Что верности в тебе хоть отбавляй, это я вижу. Поди сядь вон на ту табуретку. Разделываться с тобой мне ни к чему.
– Тогда зачем же ты пришел, Дата-батоно? – спросил Бониа, несмело улыбнувшись.
– Что тебе обещали за меня? – тоже улыбнулся абраг. Бонна хотел было прикинуться дурачком, но понял, что тут не пофинтишь.
– Мельницу купили, овчарку дали, пятнадцать рублей в месяц платят, ну и...
– Говори!
– Пять тысяч посулили, если убью тебя,– выдавил он из себя.
– Да, в большом убытке и ты, и они... А ты когда-нибудь убивал?
Бониа чуть заметно качнул головой:
– Выучили, как стрелять... на эту оказию... в Кутаиси.
– Как же ты на такое дело пошел – и толку в нем не знаешь, и уметь ничего не умеешь?
– Да кабы не нужда и горе, разве б я пошел, Дата-батоно? Прошлый год – тиф: двух покойников из дому вынес. Год уж скоро, поминать надо, а я на могилу еще и камня не положил... Кукурузы и чего еще соберу – хватает моим на два месяца, больше не растянешь. Четверых народил, а все девочки. Поставлю я их на ноги, подниму, так без приданого кому они нужны? – Бониа только что не плакал.
Разъяренная собака рвалась с цепи. Под мельницей тоскливо плескалась вода. – Видно, на твоих товарищей пес лает, Дата-батоно, пусть войдут... что им под дождем-то мокнуть?
Туташхиа пропустил это мимо ушей, и, когда он заговорил, Бонна поначалу не мог понять, ему ли он говорит или сам с собой разговаривает:
– Волка из его логова тоже за добычей гонит голодный скулеж щенят. Но голодный и злой волк думает не только о том, чтобы кого-то задрать. Он соображает, как бы не напасть на такого, кто ловчей его и сам его сожрать может. А вот дальше этого волчьих мозгов уже не хватает. Потому что он зверь, а не человек из рода человеческого. Человеку же положено думать: если уж я кого-то и съем, так того, чья жизнь не дороже моей собственной... – Дата Туташхиа взглянул наконец на мельника, который глаз с него не сводил, и сказал:– Чтобы облегчить долю такого, как ты, может, и не стоило убивать такого, как я? Тебе это в голову не приходило, а, Бониа?
– Приходило! – живо отозвался мельник. – Мельница, знаешь, такое место... сидишь думаешь, и чего только через голову твою не пройдет...
– Ну и как?
– А я вот что надумал, Дата-батоно.. – Миролюбие Туташхиа разогнало его страх, и он даже расположился потолковать с умным человеком. – Ведь ты посмотри, как получается. Все, что ты хочешь и в чем у тебя была нужда, все у тебя есть, Дата-батоно, и ничего тебе уже не надо, и пет у тебя ни в чем особой нужды. А чего я хочу и в чем моя нужда, у меня из этого пока ничего нет. Все свои желания ты сам уже исполнил, а захоти ты еще чего – богатства, знатности, имения,– тебе и это добыть ничего не стоит. А за моими дочками не дай хоть клочка земли и капли денег, кто их возьмет?! Такой бабы, как моя Дзабуниа, во всем Самурзакано не сыскать было. А погляди, на кого она теперь похожа – па ободранную суку, прости меня, господи,– и все с нужды и забот... – Бонна сглотнул слезы и тяжело вздохнул. – А если у такого, как я, поубавится горя от смерти такого, как ты... Ты вон каким умным слывешь.. Мне ли тебе говорить, рано ли, поздно, найдется же прохвост, у которого дотянутся до тебя руки... достанутся тогда эти денежки какому-нибудь удачливому да счастливому, а у него и без них всего сверх головы,– где тогда бог и правда, скажи мне?
– Ну и сукин ты сын, Бониа... Послушать тебя, так неправедней и злей нет па земле человека, чем Дата Туташхиа, а то бы сам он к тебе пожаловал, увидел бы твоих дочек, губы распустил и сказал: на тебе ружье, Бониа, стреляй в меня, Христа ради, и готовь приданое споим ангелочкам!
Абраг дотянулся до револьвера, находящегося на тахте, и кинул его к ногам Бонна:
– Вот он... Бери и стреляй!
Бониа будто скрючило.
– Если боишься, что я выстрелю раньше в тебя... давай я лягу, повернусь лицом к стене, а ты стреляй как раз в сипну.
– Я о другом думаю, Дата батоно, покачал головой Бониа.
– О чем?
– Тебя во дворе твои товарищи поджидают... Что же, я сам себе враг, чтобы убить тебя, а после пусть все прахом идет...
Мне деньги живому нужны. Ну, выстрелю я... разве они меня выпустят? – Бониа кивнул на дверь.
– Ты о моей смерти, как я погляжу, думал больше, чем я. Так ведь не получится, чтоб и меня убить, и деньги взять, но чтоб люди не прознали, кто убил и за сколько. Доля, которой ты боишься – сейчас она тебе выпадет или после,– все равно тебе от нее не уйти, раз она на роду твоем написана. Деньги же все равно твоей семье достанутся, чего же тебе еще?
– Если я в живых не останусь, а моим дочерям – приданое...
– Ты этих денег для себя хочешь. Дочери здесь ни при чем. Но ты и не так жаден, чтобы ради денег пойти на смертельный риск. Читал я одну книгу – о пиратах. Пираты – это морские разбойники. У них скопляются богатства... немыслимые. На эти деньги целые царства можно купить. Но куда там... Они все равно носятся по всему свету, грабят и шарпальничают, гибнут или умирают своей смертью, но это редко... И прахом идут все их бог знает где зарытые сокровища. Что за люди эти пираты, как ты думаешь? Это люди страсти: они любят опасность и любят знать, что где-то у них – один черт знает, в каких океанах, на каких островах,– запрятаны огромные сокровища. Они любят не сами деньги, а добывать их они любят. Добывать! Люби они то, что можно за эти богатства купить, бросили б они все и ушли на покой. Пусть они одержимы глупой страстью. Но – страстью! Другие называют эту страсть жадностью, потому что жадность доступней для людского понимания. Вот ты хочешь раздобыть денег, но знаешь, чего тебе для этого не хватает? Я уже не говорю о любви к опасности. У человека твоей породы ее и не может быть. Но хоть деньги-то должен ты любить настолько, чтобы ради них не бояться опасности? Так тебе и этой любви господь не послал. Живет в Кутаиси сапожник. Зовут его Семен Сапкарадзе. Сорок лет сидит он в подвале дома Аданана и шьет сапоги. Этим ремеслом Семен вырастил уже шестерых дочерей, всех выдал замуж, всех пристроил, а из подвала не уходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60