Он казался неутомимым. Когда бы ни лег, наутро готов был начать официальный день.
Но случалось, что его охватывало отвращение к прожигаемой напрасно собственной жизни. Ведь так он медленно, час за часом, убивал все самое лучшее, что было в нем. Однажды он беседовал с другом о самоубийствах древних, которые, по его мнению, сделали этот акт благородным и оправданным. „Как можно бояться этого? – вопрошал принц. – Моя жизнь, по сути дела, – непрерывная цепь самоубийств“. С каждым днем утрачивал он политические идеалы своей молодости. Вместо того чтобы со всей страстью отдаться великим и благородным идеям, ему приходилось вести ежедневную борьбу по самым тривиальным вопросам с ограниченными и нечестными людьми. Как противостоять этой изматывающей рутине? Что делать?.. Бежать?.. Или пить? Но это то же самое.
Сердечная жизнь не приносила утешения. Дома – непонимание и ссоры. На стороне – короткие и случайные связи. Что вкладывал он в них?.. И всегдашнее невыносимо мучившее его сознание, что он в западне, что каждый его час расписан заранее, что никакая земная сила не сможет изменить порядок вещей, столь же незыблемый, как ход небесных светил. Случались дни, когда он и не пытался бороться с черными мыслями, роившимися в его мозгу. „Предки возвращаются, – говорил он меланхолически. – Я не могу послать их к дьяволу, скорее они поведут меня в преисподнюю!“ В эти кризисные моменты принца спасало единственное лекарство – одиночество и природа. Все здоровые начала этой сложной и нервной натуры пробуждались с новой силой, как только он бежал от людей к деревенскому уединению.
Перед тем как вернуться из Праги в Вену, он решил поохотиться на одном из островов верхнего течения Дуная. Отправился на охоту один, в сопровождении только егерей. Два дня прожил в деревянной хижине: егерь готовил ему пищу. Какой покой! Вокруг нет ни полиции, ни шпионов, ни ежедневной почты, ни нескромной и влюбленной женщины. Друзья, семья, империя – все растаяло, как тень! Вместо этого – дикие травы, заросли, деревья, вода, горы вдалеке, а там нетронутый снег, небо и облака. Быть в согласии с таинственными силами природы, которые заставляют трепетать листья осины на закате и распрямляют на заре склонившиеся за ночь влажные травинки! Голубой колокольчик среди мокрой травы приветственно раскрывался ему навстречу. Разве могли сравниться с нежным цветком розы, покрытым росой, камелии и азалии, наполнявшие салон его матери? Порой, когда теплые волны воздуха опускались на круглые и густые кроны елей, ему слышались доносящиеся из глубины леса глухие призывы. Временами принц недвижно застывал в засаде у дерева. Потом прислонялся к свежей коре и, забывая об олене, вольном, как и он, хозяине леса, забывался и сам, сливаясь с деревом, как со своим братом, и чувствуя под рукой медленно бродящие соки…
К октябрю Вена ожила. Двор возвратился в Хофбург, открылись императорские театры, ресторан „Захер“ каждый вечер принимал знатных особ. В этом популярном и весьма укромном заведении, кроме залов для публики, было несколько кабинетов, где самые знаменитые люди Вены, эрцгерцоги и сам Рудольф часто заканчивали вечер. В сотнях таверен после окончания спектаклей публика распевала знаменитые венские вальсы, потягивая легкое пльзенское пиво или белое вино из Вейдлингера.
Рудольф очень скоро вновь погрузился в адский цикл работы и удовольствий. Тяжкий труд и загулы чередовались подобно звеньям одной и той же цепи, которую он мечтал разорвать, хотя и понимал, что неотвратимая необходимость устанавливает свои законы.
Он смирился с работой, с нескончаемой чередой представительских функций, с мелочностью военной службы – все это так или иначе шло на пользу великой цели, которой он служил. Но он задыхался в грозовой атмосфере своей личной жизни. Постоянная, иногда глухая, иногда неприкрытая, борьба, которую вела его жена, была невыносима. То колкости, то тяжелое, полное угроз молчание, то горькие упреки – и никогда не было мира.
Этой осенью небольшой инцидент вывел его из себя. Как-то вечером он намеревался встретиться с хорошенькой женщиной из польского высшего света, графиней Чевуцкой. Для своих тайных свиданий он нанимал хорошо известного в Вене извозчика Братфиша, надежного, не болтливого и целиком ему преданного. Веселый пройдоха Братфиш славился и своим талантливым свистом. Нередко ночные клиенты приглашали его во время ужина в кабинеты, чтобы послушать, как он насвистывает популярные арии и модные песенки. В тот вечер Братфиш ждал принца у небольшого особняка на улице Вааггассе, где жила красавица – графиня Чевуцкая.
Так случилось, что принцесса Стефания в тот вечер была в театре, прямой путь от которого к Хофбургу проходил через Вааггассе. Выйдя из театра, принцесса села в ландо и поехала по этой улице. У двери дома Чевуцкой принцесса увидела коляску Братфиша. При дворе было слишком много лиц, заинтересованных в императорской семейной ссоре, чтобы принцесса не знала об увлечении ее супруга прекрасной полькой. Ей рассказали также, что Рудольф при своих любовных выходах часто нанимал Братфиша, которого она знала, как и вся Вена. Она вспомнила, что муж отказался сопровождать ее в театр под малоубедительным предлогом. В одно мгновение поняла она, что Рудольф находится здесь, за закрытыми ставнями особняка.
Не раздумывая, принцесса остановила свое ландо, вышла и приказала Братфишу отвезти себя в Хофбург. Лукавый пройдоха пребывал в замешательстве. Как не выполнить приказа принцессы? Если он откажется, то скандала не миновать. Ведь она способна позвонить в дверь. Быстро взвесив все „за“ и „против“, он с любезной улыбкой ответил:
– К вашим услугам, Ваше Императорское Высочество.
Принцесса приказала своему кучеру и выездному лакею, носившим императорские ливреи, ждать у дверей дома, а сама села в коляску Братфиша. Можно представить комментарии челяди в Хофбурге, когда они увидели, что принцессу привез Братфиш. Не прошло и суток, как весь двор знал о новом скандале. Слухи дошли и до императора, выразившего неудовольствие поведением своей невестки. Девиз тех, чье высокое положение вынуждает быть на виду, – слова Евангелия: горе тому, кто несет дурные вести. Рудольф знал правила игры и принимал меры к тому, чтобы его личная жизнь оставалась в тайне. Как было не осудить принцессу, которая оповестила весь свет о семейных неурядицах и насмешила и двор, и город?
Но Рудольф не раскрыл и рта. К чему? Ничто не может их примирить, считал он и делал все возможное, чтобы видеть принцессу только в официальной обстановке и в остальном сохранять приличия. Бестактный поступок жены вызвал у него раздражение. Лицу столь высокого ранга не подобало вести себя таким образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Но случалось, что его охватывало отвращение к прожигаемой напрасно собственной жизни. Ведь так он медленно, час за часом, убивал все самое лучшее, что было в нем. Однажды он беседовал с другом о самоубийствах древних, которые, по его мнению, сделали этот акт благородным и оправданным. „Как можно бояться этого? – вопрошал принц. – Моя жизнь, по сути дела, – непрерывная цепь самоубийств“. С каждым днем утрачивал он политические идеалы своей молодости. Вместо того чтобы со всей страстью отдаться великим и благородным идеям, ему приходилось вести ежедневную борьбу по самым тривиальным вопросам с ограниченными и нечестными людьми. Как противостоять этой изматывающей рутине? Что делать?.. Бежать?.. Или пить? Но это то же самое.
Сердечная жизнь не приносила утешения. Дома – непонимание и ссоры. На стороне – короткие и случайные связи. Что вкладывал он в них?.. И всегдашнее невыносимо мучившее его сознание, что он в западне, что каждый его час расписан заранее, что никакая земная сила не сможет изменить порядок вещей, столь же незыблемый, как ход небесных светил. Случались дни, когда он и не пытался бороться с черными мыслями, роившимися в его мозгу. „Предки возвращаются, – говорил он меланхолически. – Я не могу послать их к дьяволу, скорее они поведут меня в преисподнюю!“ В эти кризисные моменты принца спасало единственное лекарство – одиночество и природа. Все здоровые начала этой сложной и нервной натуры пробуждались с новой силой, как только он бежал от людей к деревенскому уединению.
Перед тем как вернуться из Праги в Вену, он решил поохотиться на одном из островов верхнего течения Дуная. Отправился на охоту один, в сопровождении только егерей. Два дня прожил в деревянной хижине: егерь готовил ему пищу. Какой покой! Вокруг нет ни полиции, ни шпионов, ни ежедневной почты, ни нескромной и влюбленной женщины. Друзья, семья, империя – все растаяло, как тень! Вместо этого – дикие травы, заросли, деревья, вода, горы вдалеке, а там нетронутый снег, небо и облака. Быть в согласии с таинственными силами природы, которые заставляют трепетать листья осины на закате и распрямляют на заре склонившиеся за ночь влажные травинки! Голубой колокольчик среди мокрой травы приветственно раскрывался ему навстречу. Разве могли сравниться с нежным цветком розы, покрытым росой, камелии и азалии, наполнявшие салон его матери? Порой, когда теплые волны воздуха опускались на круглые и густые кроны елей, ему слышались доносящиеся из глубины леса глухие призывы. Временами принц недвижно застывал в засаде у дерева. Потом прислонялся к свежей коре и, забывая об олене, вольном, как и он, хозяине леса, забывался и сам, сливаясь с деревом, как со своим братом, и чувствуя под рукой медленно бродящие соки…
К октябрю Вена ожила. Двор возвратился в Хофбург, открылись императорские театры, ресторан „Захер“ каждый вечер принимал знатных особ. В этом популярном и весьма укромном заведении, кроме залов для публики, было несколько кабинетов, где самые знаменитые люди Вены, эрцгерцоги и сам Рудольф часто заканчивали вечер. В сотнях таверен после окончания спектаклей публика распевала знаменитые венские вальсы, потягивая легкое пльзенское пиво или белое вино из Вейдлингера.
Рудольф очень скоро вновь погрузился в адский цикл работы и удовольствий. Тяжкий труд и загулы чередовались подобно звеньям одной и той же цепи, которую он мечтал разорвать, хотя и понимал, что неотвратимая необходимость устанавливает свои законы.
Он смирился с работой, с нескончаемой чередой представительских функций, с мелочностью военной службы – все это так или иначе шло на пользу великой цели, которой он служил. Но он задыхался в грозовой атмосфере своей личной жизни. Постоянная, иногда глухая, иногда неприкрытая, борьба, которую вела его жена, была невыносима. То колкости, то тяжелое, полное угроз молчание, то горькие упреки – и никогда не было мира.
Этой осенью небольшой инцидент вывел его из себя. Как-то вечером он намеревался встретиться с хорошенькой женщиной из польского высшего света, графиней Чевуцкой. Для своих тайных свиданий он нанимал хорошо известного в Вене извозчика Братфиша, надежного, не болтливого и целиком ему преданного. Веселый пройдоха Братфиш славился и своим талантливым свистом. Нередко ночные клиенты приглашали его во время ужина в кабинеты, чтобы послушать, как он насвистывает популярные арии и модные песенки. В тот вечер Братфиш ждал принца у небольшого особняка на улице Вааггассе, где жила красавица – графиня Чевуцкая.
Так случилось, что принцесса Стефания в тот вечер была в театре, прямой путь от которого к Хофбургу проходил через Вааггассе. Выйдя из театра, принцесса села в ландо и поехала по этой улице. У двери дома Чевуцкой принцесса увидела коляску Братфиша. При дворе было слишком много лиц, заинтересованных в императорской семейной ссоре, чтобы принцесса не знала об увлечении ее супруга прекрасной полькой. Ей рассказали также, что Рудольф при своих любовных выходах часто нанимал Братфиша, которого она знала, как и вся Вена. Она вспомнила, что муж отказался сопровождать ее в театр под малоубедительным предлогом. В одно мгновение поняла она, что Рудольф находится здесь, за закрытыми ставнями особняка.
Не раздумывая, принцесса остановила свое ландо, вышла и приказала Братфишу отвезти себя в Хофбург. Лукавый пройдоха пребывал в замешательстве. Как не выполнить приказа принцессы? Если он откажется, то скандала не миновать. Ведь она способна позвонить в дверь. Быстро взвесив все „за“ и „против“, он с любезной улыбкой ответил:
– К вашим услугам, Ваше Императорское Высочество.
Принцесса приказала своему кучеру и выездному лакею, носившим императорские ливреи, ждать у дверей дома, а сама села в коляску Братфиша. Можно представить комментарии челяди в Хофбурге, когда они увидели, что принцессу привез Братфиш. Не прошло и суток, как весь двор знал о новом скандале. Слухи дошли и до императора, выразившего неудовольствие поведением своей невестки. Девиз тех, чье высокое положение вынуждает быть на виду, – слова Евангелия: горе тому, кто несет дурные вести. Рудольф знал правила игры и принимал меры к тому, чтобы его личная жизнь оставалась в тайне. Как было не осудить принцессу, которая оповестила весь свет о семейных неурядицах и насмешила и двор, и город?
Но Рудольф не раскрыл и рта. К чему? Ничто не может их примирить, считал он и делал все возможное, чтобы видеть принцессу только в официальной обстановке и в остальном сохранять приличия. Бестактный поступок жены вызвал у него раздражение. Лицу столь высокого ранга не подобало вести себя таким образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42