Я хочу почтить ее дорогую для меня память счастьем нашей дочери. Завтра, перед моим отъездом, мы отпразднуем ваше обручение, а потом, когда вы оба оправитесь, вы, от раны, а Маргарита от усталости, вас проводят в Вейнсберг под охраной верной и многочисленной свиты. Когда священник соединит вас в дисгеймской церкви брачными узами, вы помолитесь на гробе Эдвиги о вашем счастье и о том, чтобы она простила мне все, что выстрадала за меня. Потом вы возвратитесь в замок Вейнсберг, который составляет часть приданного Маргариты. Впоследствии я доставлю вам, граф, положение, соответствующее вашему роду и вашим заслугам.
Но кроме обета, о котором Максимилиан уже намекал Маргарите в письме, которое она получила от него в Гейерсберге в тот день, когда ей минуло восемнадцать лет, император имел другую причину не желать праздновать свадьбу дочери при дворе.
В это время он был занят разделом своих владений и ежедневно ожидал приезда своей законной дочери, Маргариты Австрийской, вдовы герцога Савойского Филиберта Прекрасного; Маргарита Австрийская была женщина решительная, суровая, и Максимилиан несколько побаивался ее. Опасаясь, чтобы она не обошлась слишком надменно с графиней Эдельсгейм, Максимилиан желал, чтобы они не встречались.
На следующий день молодых обручили. Максимилиан сказал дочери на прощание, что по возвращении из своего путешествия призовет ее ко двору.
– Я велел написать Георгу Трузехсу Вальдбургу, главнокомандующему швабского союза, чтобы он дал вам какое-нибудь поручение, которое доставило бы вам случай выказать ваши способности и мужество, – сказал император Гельфенштейну. – Когда ваше имя приобретет известность, я дам вам место при дворе, чтобы не разлучаться с Маргаритой.
Спустя пять или шесть дней по отъезде императора, Маргарита и ее жених уехали в Вейнсберг в сопровождении многочисленной свиты.
II
Баронесса Риттмарк завещала похоронить ее подле госпожи Шторр. Было ли то выражением привязанности к тетке, или следствием отвращения к замку Риттмарк, где она так много страдала, или, может быть, ее последней волей руководила мысль, что здесь она в первый раз увидела Герарда, как бы то ни было, воля ее была исполнена.
Из уважения к памяти Эдвиги Максимилиан пожелал, чтобы дочь ее венчалась в дисгеймской церкви. Брачный обряд положили совершить в полночь, чтобы избежать любопытной толпы.
Настала ночь, одна их тех темных ночей, когда на небе не видно ни звездочки, когда мрачные, громовые тучи будто тяготеют над землей свинцовым покрывалом. По временам небесный свод прорезывала молния, Раздавались глубокие раскаты грома, и снова все погружалось в безмолвие и мрак.
На кладбище порхали мыши и совы, изгнанные из своих убежищ свадебным поездом.
У скромного памятника, покрывавшего прах баронессы Риттмарк, стояла, укрываясь за деревьями, женщина, покрытая большим черным плащом. Она была неподвижна, как статуя, и пристально глядела на освещенные окна церкви. Вдали пробило полночь.
– Полночь, – тихо сказала женщина. – Теперь они стоят перед алтарем… Каждый удар этих проклятых часов отзывается у меня в сердце ударом молота. Вот и двенадцать! В этот самый час мой отец и злополучный Марианни… Но прочь эти воспоминания! Пожалуй, кровавые тени их выйдут предо мной.
В эту минуту послышались шаги: кто-то приближался медленной, но твердой поступью.
«Кто это? – подумала женщина, – наш или чужой?»
Среди туч блеснула молния. Беглый свет ее показал незнакомцу памятник баронессы Риттмарк, который легко можно было узнать по окружавшей его группе деревьев. Незнакомец направился к нему.
«Кто бы это мог быть?» – спрашивала себя Черная Колдунья, так как это была она. Зная обет императора, она ожидала, что граф и графиня Гельфенштейн пришли поклониться могиле баронессы.
Сара тихо подошла к незнакомцу, но несмотря на всю ее осторожность, он услыхал шорох ее шагов и пошел ей навстречу; они так близко подошли в темноте друг к другу, что столкнулись.
– Флориан Гейерсберг! – прошептала Зильда. – Мне следовало бы догадаться.
«Сара! – подумал рыцарь. – Она поджидает здесь Маргариту и графа!.. Какое новое злодеяние у нее на уме?»
– Привет барону Гейерсбергу, – сказала Сара медовым голосом. – Вы верно пришли взглянуть на свадебный пир благородной четы. Вам по праву принадлежит самое почетное место, как ревностному защитнику графа Гельфенштейна, как человеку, который в Волчьем Болоте пожертвовал безопасностью своих братьев для спасения своего счастливого соперника.
– Перестаньте насмехаться, Сара, – спокойно сказал Флориан. – Имейте уважение хоть к окружающим нас могилам.
– Хорошо. Но можно ли, по крайней мере, спросить вас, зачем вы пришли сюда? Вы молчите… Или вам стыдно признаться, что вам хотелось взглянуть в последний раз на прекрасную Маргариту Эдельсгейм, прежде чем она сделается графиней Гельфенштейн?
– Это правда, Сара. Я ежедневно рискую умереть, и мне кажется, что я умру спокойнее, убедившись, что подруга моего детства счастлива и соединена с человеком, которого указало ей сердце… А вы, Сара?
– Я? Ну и я тоже пришла порадоваться на счастье супругов и поздравить их.
– Не знаю, что у вас на уме, Сара, но горечь ваших слов и зловещий взгляд заставляют меня опасаться злого умысла… Зачем отравлять себе жизнь ненавистью и жаждой мщения, когда вы можете направить к такой благородной цели ваши редкие качества?
– Цель… Да у меня была когда-то цель, – мрачно сказала Сара, – но теперь для меня все кончено.
– Напрасно вы так отчаиваетесь в самой себе. Раскаяние восстановляет женщину и обращает ее на истинный путь, по которому она может идти, опираясь на свои убеждения и устремив взор в будущее.
– Все мое убеждение, все мое будущее заключалось в любви графа Гельфенштейна; потеряв ее, я потеряла все. Вы думаете, что женское сердце подобно вашему, что разбитая любовь легко заглушается в нем разными мелкими страстями, из-за которых, вы, мужчины бьетесь? Нет, нет! Притом несчастье, унижение и презрение накопили в моей душе столько желчи и ненависти, что в них заглохло всякое доброе чувство.
– Но поверьте мне, Сара, что есть наслаждение выше мести: это наслаждение – прощение. Не говорю вам – забудьте; я слишком хорошо знаю, что сердцу приказывать нельзя… но простите! Вспомните, сколько вокруг вас людей, гораздо несчастнее вас и сосредоточьте ваши мысли на той благородной цели, которую мы преследуем, чтобы вырвать этих несчастных из нищеты и произвола тиранов. Вспомните…
– Простить! – горько прервала его Сара. – Знаете ли, о чем я сожалею в эту минуту, когда наконец могу отомстить! Я сожалею, что это мщение будет слишком слабо, чтобы вполне удовлетворить мою беспредельную ненависть…
– Сара!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Но кроме обета, о котором Максимилиан уже намекал Маргарите в письме, которое она получила от него в Гейерсберге в тот день, когда ей минуло восемнадцать лет, император имел другую причину не желать праздновать свадьбу дочери при дворе.
В это время он был занят разделом своих владений и ежедневно ожидал приезда своей законной дочери, Маргариты Австрийской, вдовы герцога Савойского Филиберта Прекрасного; Маргарита Австрийская была женщина решительная, суровая, и Максимилиан несколько побаивался ее. Опасаясь, чтобы она не обошлась слишком надменно с графиней Эдельсгейм, Максимилиан желал, чтобы они не встречались.
На следующий день молодых обручили. Максимилиан сказал дочери на прощание, что по возвращении из своего путешествия призовет ее ко двору.
– Я велел написать Георгу Трузехсу Вальдбургу, главнокомандующему швабского союза, чтобы он дал вам какое-нибудь поручение, которое доставило бы вам случай выказать ваши способности и мужество, – сказал император Гельфенштейну. – Когда ваше имя приобретет известность, я дам вам место при дворе, чтобы не разлучаться с Маргаритой.
Спустя пять или шесть дней по отъезде императора, Маргарита и ее жених уехали в Вейнсберг в сопровождении многочисленной свиты.
II
Баронесса Риттмарк завещала похоронить ее подле госпожи Шторр. Было ли то выражением привязанности к тетке, или следствием отвращения к замку Риттмарк, где она так много страдала, или, может быть, ее последней волей руководила мысль, что здесь она в первый раз увидела Герарда, как бы то ни было, воля ее была исполнена.
Из уважения к памяти Эдвиги Максимилиан пожелал, чтобы дочь ее венчалась в дисгеймской церкви. Брачный обряд положили совершить в полночь, чтобы избежать любопытной толпы.
Настала ночь, одна их тех темных ночей, когда на небе не видно ни звездочки, когда мрачные, громовые тучи будто тяготеют над землей свинцовым покрывалом. По временам небесный свод прорезывала молния, Раздавались глубокие раскаты грома, и снова все погружалось в безмолвие и мрак.
На кладбище порхали мыши и совы, изгнанные из своих убежищ свадебным поездом.
У скромного памятника, покрывавшего прах баронессы Риттмарк, стояла, укрываясь за деревьями, женщина, покрытая большим черным плащом. Она была неподвижна, как статуя, и пристально глядела на освещенные окна церкви. Вдали пробило полночь.
– Полночь, – тихо сказала женщина. – Теперь они стоят перед алтарем… Каждый удар этих проклятых часов отзывается у меня в сердце ударом молота. Вот и двенадцать! В этот самый час мой отец и злополучный Марианни… Но прочь эти воспоминания! Пожалуй, кровавые тени их выйдут предо мной.
В эту минуту послышались шаги: кто-то приближался медленной, но твердой поступью.
«Кто это? – подумала женщина, – наш или чужой?»
Среди туч блеснула молния. Беглый свет ее показал незнакомцу памятник баронессы Риттмарк, который легко можно было узнать по окружавшей его группе деревьев. Незнакомец направился к нему.
«Кто бы это мог быть?» – спрашивала себя Черная Колдунья, так как это была она. Зная обет императора, она ожидала, что граф и графиня Гельфенштейн пришли поклониться могиле баронессы.
Сара тихо подошла к незнакомцу, но несмотря на всю ее осторожность, он услыхал шорох ее шагов и пошел ей навстречу; они так близко подошли в темноте друг к другу, что столкнулись.
– Флориан Гейерсберг! – прошептала Зильда. – Мне следовало бы догадаться.
«Сара! – подумал рыцарь. – Она поджидает здесь Маргариту и графа!.. Какое новое злодеяние у нее на уме?»
– Привет барону Гейерсбергу, – сказала Сара медовым голосом. – Вы верно пришли взглянуть на свадебный пир благородной четы. Вам по праву принадлежит самое почетное место, как ревностному защитнику графа Гельфенштейна, как человеку, который в Волчьем Болоте пожертвовал безопасностью своих братьев для спасения своего счастливого соперника.
– Перестаньте насмехаться, Сара, – спокойно сказал Флориан. – Имейте уважение хоть к окружающим нас могилам.
– Хорошо. Но можно ли, по крайней мере, спросить вас, зачем вы пришли сюда? Вы молчите… Или вам стыдно признаться, что вам хотелось взглянуть в последний раз на прекрасную Маргариту Эдельсгейм, прежде чем она сделается графиней Гельфенштейн?
– Это правда, Сара. Я ежедневно рискую умереть, и мне кажется, что я умру спокойнее, убедившись, что подруга моего детства счастлива и соединена с человеком, которого указало ей сердце… А вы, Сара?
– Я? Ну и я тоже пришла порадоваться на счастье супругов и поздравить их.
– Не знаю, что у вас на уме, Сара, но горечь ваших слов и зловещий взгляд заставляют меня опасаться злого умысла… Зачем отравлять себе жизнь ненавистью и жаждой мщения, когда вы можете направить к такой благородной цели ваши редкие качества?
– Цель… Да у меня была когда-то цель, – мрачно сказала Сара, – но теперь для меня все кончено.
– Напрасно вы так отчаиваетесь в самой себе. Раскаяние восстановляет женщину и обращает ее на истинный путь, по которому она может идти, опираясь на свои убеждения и устремив взор в будущее.
– Все мое убеждение, все мое будущее заключалось в любви графа Гельфенштейна; потеряв ее, я потеряла все. Вы думаете, что женское сердце подобно вашему, что разбитая любовь легко заглушается в нем разными мелкими страстями, из-за которых, вы, мужчины бьетесь? Нет, нет! Притом несчастье, унижение и презрение накопили в моей душе столько желчи и ненависти, что в них заглохло всякое доброе чувство.
– Но поверьте мне, Сара, что есть наслаждение выше мести: это наслаждение – прощение. Не говорю вам – забудьте; я слишком хорошо знаю, что сердцу приказывать нельзя… но простите! Вспомните, сколько вокруг вас людей, гораздо несчастнее вас и сосредоточьте ваши мысли на той благородной цели, которую мы преследуем, чтобы вырвать этих несчастных из нищеты и произвола тиранов. Вспомните…
– Простить! – горько прервала его Сара. – Знаете ли, о чем я сожалею в эту минуту, когда наконец могу отомстить! Я сожалею, что это мщение будет слишком слабо, чтобы вполне удовлетворить мою беспредельную ненависть…
– Сара!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73