Кто бы он ни был, это не мог быть простой злодей; он имел тайну, которую до сих пор никто не мог открыть, что делало из него действительно живую загадку.
Прошло несколько минут, во время которых незнакомец продолжал делать заметки и рассматривать некоторые бумаги, которые он подбирал и приводил в порядок с спокойным видом человека, не опасающегося быть обеспокоенным.
Да и очень трудно было бы проникнуть в грот без дозволения хозяина, — так он был тщательно огражден; кроме того, два револьвера, по шесть выстрелов каждый, лежали под рукою на столе и сейчас же учинили бы расправу с тем, кто неосторожно явился бы без предупреждения.
Наконец, незнакомец оттолкнул лежавшие против него бумаги и, облокотясь на стол, положил голову на руку, казалось, он погрузился в глубокие размышления.
Но Блю-Девиль, который внимательно его рассматривал, не мог ничего прочитать на его лице, холодном, как кусок мрамора.
Десять раз лейтенант подвергался искушению покончить с этим человеком, послав ему пулю в голову, что сделать было очень легко; десять раз рука его ложилась на ручку револьвера, но всегда рассудок брал верх над страстью, и рука медленно опускалась.
Этот человек не принадлежал ему; он принадлежал обществу, которому должен был дать отчет в своих преступлениях; оно одно имело право располагать им и подвергнуть его примерному правосудию.
В продолжение четверти часа этот человек оставался неподвижным, со взглядом, который терялся в пространстве; он мысленно говорил сам с собою; наконец поднял голову, встал и прошелся два-три раза кругом грота, с наклоненной на грудь головою и сложив руки за спиной.
Он остановился, вернулся к столу и прилежно занялся собиранием бумаг, убирая их в несессер, который он запер каким-то секретным способом и спрятал под изголовье кровати.
Занимаясь таким образом, он тихо разговаривал, по привычке всех людей, не имеющих напарников, на которых они могли бы полагаться; между тем он говорил настолько громко, что Блю-Девиль, прислушиваясь внимательно, мог его прекрасно слышать. Лейтенант заметил, что голос имел совсем другую интонацию, чем голос капитана Кильда. Странная вещь! Этот человек, говоря сам с собою, прекрасно выражался по-испански, тогда как он ведь был англичанин.
— Carai! — говорил он, — этому демону Блю-Девилю посчастливилось сегодня; уже давно он не доставлял мне такого удобного жилища, а главное, такого верного. Это переодевание начинает тяготить, точно свинцовый плащ на плечах; мне крайне нужно было опять принять мой собственный вид. Ах, как хорошо не быть принужденным притворяться; хоть на один час быть свободным в своих действиях и движениях, без страха быть замеченным и узнанным. Ба! Еще несколько дней терпения, и если Бенито Рамирес мне сказал правду, все будет кончено. Милый малый этот Рамирес; немного груб, немного оригинал, это правда, но почему-то, carai, я чувствую к нему положительное влечение.
Слушая эти размышления, очень загадочная улыбка искривила губы лейтенанта.
— Наконец, он спас мне жизнь, — продолжал капитан, укладывая несессер под изголовье, — это что-нибудь да значит; оно конечно, если б он меня знал, то, очень вероятно, оставил бы меня на съедение этому серому медведю. Browoe! У меня до сих пор мороз по коже пробегает, как я вспомню; ну, вот и готово; теперь влезем опять в шкуру почтенного капитана Кильда; вот уж, вероятно, не предполагал, какие услуги он будет оказывать мне после своей смерти, когда наша ассоциация так быстро прекратилась после нашего отъезда из Дезерета, и благодаря кинжалу, которым я так ловко его ударил, пока он спал пьяный; ну да что об этом думать! он умер и не воротится назад; это главное; Волчья Пасть хорошо сохраняет тайны, которые ему доверяют, но все-таки я не лягу, не обойдя весь лагерь; осторожность есть спокойствие, говорит пословица.
Говоря таким образом сам с собою, бандит окончил свое превращение и, как он сам выразился, влез в шкуру капитана Кильда так искусно, что сам Блю-Девиль, который тоже был артистом на этот счет, не мог не восхищаться им, до такой степени переодевание удалось; ничего не было забыто, что могло обмануть глаз; превращение совершилось с замечательным искусством.
Приняв вид и надев платье капитана, он начал отодвигать баррикаду, которая закрывала дверь, так что лейтенант не нашел возможным оставаться долее.
Он оставил свою обсерваторию, вернулся назад, проскользнул в отверстие, перелез через куст колючего растения и, убедившись, что никто его не подстерег, пошел и растянулся у входа в большую палатку, занимаемую донною Розарио, и, завернувшись хорошенько в плащ, притворился спящим, оставаясь, однако ж, с открытыми глазами и смотря в ту сторону, где была арка.
Не прошло десяти минут, как Блю-Девиль увидел приподнявшуюся полу палатки и выходящего капитана с зажженным фонарем в руке.
Капитан Кильд добросовестно обошел лагерь, как он это предполагал сделать; не один часовой, предававшийся сну, был неприятно пробужден тяжелой рукой капитана и вернулся к своим обязанностям, проклиная его.
Капитан удалялся, насмехаясь, к направлялся уже к другому часовому; продолжая таким образом свою прогулку, он приблизился к тому месту, где лежал Блю-Девиль; но тот, наблюдая за ним, вдруг вскочил с револьвером в каждой руке и закричал:
— Кто тут? Назад, или ты умрешь!
— Друг! друг! — ответил капитан. — Перед Богом! Вот что значит быть настороже.
— Капитан! — возразил лейтенант с прекрасно сыгранным удивлением.
— Ну да, это я! — ответил тот, подымая фонарь, чтоб хорошенько разглядеть, кто перед ним, — это вы, Блю-Девиль?
— Это я, капитан.
— Отчего же вместо Шакала я нахожу вас?
— По очень простой причине, капитан: этот дурак Пелон, перевязав раны Линго с примочкою камфарной водки, как вы сами приказали это сделать…
— Это правда, и что же?
— Ну, он забыл манерку…
— Теперь я все понимаю, — сказал капитан, смеясь, — Линго и Шакал приняли лекарство вовнутрь.
— Верно, капитан, и так хорошо приняли, что не оставили ни капли водки в манерке. Таким образом, они оба мертвецки пьяны и спят как свиньи; между тем я знаю желание ваше, чтобы эта палатка всегда хорошо охранялась, я и лег здесь, чтоб заменить это животное Шакала.
— Вы поступили очень хорошо, и я вам благодарен, лейтенант; продолжайте охранять, я ухожу; просто холод такой, что волков только морозить, и я страшно спать хочу. Покойной ночи, Блю-Девиль; будьте настороже.
— Будьте покойны, капитан, — ответил тот, ложась на землю.
Капитан Кильд снова вошел в палатку, и свет мгновенно в ней погас.
Блю-Девиль тихо свистнул и встал.
Показался Пелон.
— Смотри, при малейшем движении предупреди меня; ложись на мое место!
Пелон исполнил все, не отвечая ни слова, а Блю-Девиль исчез в палатке донны Розарио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50