— Мистера Ломэна здесь нет.
— Господи, Боже мой. Ладно, когда увидите его, передайте, что я пытался связаться с ним весь вечер и что ночным рейсом улетаю в Лондон. Недисциплинированное поведение. Так и передайте начальству.
— Прошу вас, подождите минутку.
Двигается она прекрасно и голос ничего — чистый, ровный. Успокаивающий голос. Может, ее сюда и посадили, чтобы успокаивать крикунов-посетителей, вечно недовольных работой посольства.
Секретаршу сменил какой-то мужчина. Он плотно закрыл за собой дверь и протянул мне руку.
— Садитесь.
— Ладно, — сказал я. — Держите и читайте. — Я бросил свои документы на стол. Они сейчас, наверно, и у посла проверяют документы каждый раз, как он выходит из уборной.
Теперь я понял, почему никого не интересовала моя фамилия. Фамилию можно назвать любую.
Он быстро просмотрел документы.
— И где же точно находится ваша контора? Он рассматривал их, как будто не мог разобрать текст. Я сказал:
— Уайтхолл, 9. Группа связи. Я подчиняюсь Ловетту.
— Как он себя чувствует?
Он придвинул ко мне коробку с сигаретами.
— Вы курите?
— Ловетт чувствует себя прекрасно. На прошлой неделе он был в Риме по делу Карозио, и в Лондоне вместо него остался Билл Спенсер. От вас были Симмс и Уэстлейк. Они…
— Все в порядке, достаточно. Но я думал, что и вы там были.
— Разве в моем паспорте не написано “Париж”?
Он придвинул к себе коробку с сигаретами и закурил.
— Вы еще долго пробудете в Бангкоке?
— Нет.
— Нет?
— Если Ломэн не объявится, я улетаю ночью.
— Он будет только завтра.
— Тогда передайте ему мои наилучшие пожелания. Я поднялся со стула и протянул руку за документами.
Он натянуто улыбнулся:
— Вот уж не ждал, что вы уедете.
— А я здесь не нужен. Справитесь без меня.
— Если не возражаете, я попрошу мисс Мэйн проводить вас.
— Я знаю дорогу.
Жара на улице стояла чудовищная. Я нанял велорикшу и поехал в отель, стараясь не думать о Ломэне, Раз уж ты руководишь оперативником, нечего исчезать и подвергать его проверкам.
Минут через двадцать позвонил портье и сообщил, что ко мне пришли.
— Кто?
— Имени не назвали.
Лучше спущусь вниз, решил я. Не люблю принимать незнакомцев у себя в номере.
В холле, перед выходом во дворик с фонтаном под увитой зеленью решетчатой аркой стояла та самая секретарша и смотрела на меня все тем же немигающим спокойным взглядом. Тень от подбородка резко падала на белую шею. Она неотрывно смотрела на меня, пока я спускался по лестнице и пересекал холл, ступая по мозаичному полу. На ней был чесучовый костюм, коричневые туфли и никаких драгоценностей.
— Я пришла извиниться, мистер Квиллер. Я не узнала вас в посольстве.
В холле было тихо, она понизила голос:
— Я могу называть вас по фамилии?
— Мою настоящую фамилию никто не знает.
— Тогда я буду обращаться к вам по фамилии, которую вы носите сейчас.
— Меня редко узнают секретарши атташе по культурным вопросам. Им больше знакомо лицо Иегуди Менухина.
— Два года назад я была недалеко от Рама IV.
Теперь, когда мы были рядом, я заметил, что у нее с левой стороной лица что-то не так. Кожа прекрасная, но какому-то хирургу-косметологу пришлось изрядно потрудиться.
— Вы из разведки? — спросил я. Она не ответила. Словно и не услышала даже. Тогда я сказал:
— Но вы ведь не из службы безопасности. Это точно.
— Нет.
Она переложила сумочку из одной руки в другую.
— Просто я пришла извиниться. Вы не привыкли к унизительным проверкам.
Я улыбнулся.
— Знали бы вы, каким меня подвергали унижениям.
На обложках трех личных дел после фамилий Дьюхерста, Камингса и моей вымышленной стоят девятка. Она означает: “молчит под пытками”.
— Может, выпьете со мной?
— Нет. Мне пора. Мне сказали — вы сегодня улетаете.
— Совершенно верно.
— Счастливого пути.
Я проводил ее взглядом: она уходила, мягко ступая по мозаичному полу. Немногие женщины сумеют так пройти под взглядом мужчины. Вообще, немногие женщины умеют так красиво ходить.
Я поднялся в номер и уложил вещи. Извиняться приходила, как же. Это не она придумала. Примитивно для такой женщины. Им понадобилось проверить, что я нахожусь действительно в отеле? Это можно было узнать десятью другими способами…
А ну их всех к чертовой матери, я улетаю 204-м рейсом.
Больше в тот вечер ничего не случилось, если не считать звонка Пангсапа. Попросил зайти к нему домой.
Уже стемнело, но многие магазины были еще открыты, и в некоторых витринах меняли оформление: развешивали разноцветные флажки и выставляли портреты Представителя в золотых рамах.
Я вылез из повозки велорикши, не доезжая до дома на Клонг Чула Роуд, и пошел вдоль реки по вечерней жаре. Пангсапа принял меня немедленно:
— Информация, которой я располагаю, стоит пятьдесят тысяч бат.
Информация уже опоздала, но я об этом не сказал. Забавно запустить руку в фонды, выданные Ломэну на оперативные расходы, а потом посмотреть, как его за это отделают в Лондоне.
— Идет, — сказал я.
— Каким образом вы гарантируете мне эту сумму?
— Гарантия — мое честное слово.
— Вашего слова вполне достаточно.
Тут я понял — не надо было приходить. За такие деньги пустяки не продают, значит, у него очень важная информация, а мне она сейчас совсем ни к чему. Не хочу я впутываться в это дело.
Пангсапа мягко сказал:
— Три дня назад один из “профессионалов” переправился через Меконг в Таиланд и сегодня вечером прибыл в Бангкок.
— Кто?
— Куо. Теперь я не мог отказаться от задания.
4. Профессионалы
У каждого профессионала — свой метод. Сорби — душитель; орудие убийства у него почти всегда нейлоновый чулок, редко — веревка. Сорби якшается с завсегдатаями ночных клубов европейских столиц. Они и снабжают его работой. О себе он говорит, что никому не подчиняется, половина его жертв — женщины, работодатели — богатые и важные господа, которым вдруг начинает грозить разоблачение. Сорби стоял за “Тайной голубой комнаты” (Париж, июнь 1964 года, об этом деле газеты трубили на первых страницах; жертва — мадам Латрель-Вуазэн) и за “Делом ангела автострады” (Милан, 1965 год, которое привело к отставке трех членов итальянского правительства). Человек, нанявший Сорби, разумеется оказался ни при чем. Это последнее дело вывело Сорби на политиков, и сейчас поговаривают, что за большие деньги он готов и на политические убийства.
Оружие Быстрого Грека — нож. Он совершил только два убийства, но оба политические и с самыми серьезными последствиями. А подготовлены они были настолько тщательно, что одно из убийств (главы “временного” правительства Боливии) до сих пор считается самоубийством. Грек за свою работу не берет денег — с ним расплачиваются купчими на земельные участки. Поговаривают, что у него пятнадцать тысяч акров земли в Аргентине и Венесуэле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45