Женщина дышала тяжело, словно собака, изнывающая от июльской жары, только не так громко.
— Спасибо за помощь, — осторожно сказал чиновник. (Ну вот — сейчас. Сейчас она потребует плату за свою информацию.)
— Он считал себя шибко умным. Он, видите ли, убежал. Он думал, что от меня можно убежать! — В приоткрывшихся глазах вспыхнули злобные, мстительные огоньки. — Так вот, передайте ему пару слов. Скажите ему, что как бы далеко ты ни ушел, чем бы эта даль ни измерялась — хоть милями, хоть годами, хоть ученостью, — от матери не скроешься.
Слова старухи не требовали ответа — да и что тут ответишь? Чиновник низко поклонился и направился к двери.
— Еще, чуть не забыла. Не беспокойтесь о блюдце. Сервиз и так был неполный — доченьки мои драгоценные постарались.
— Потрясающе, — восхитился чиновник. — А как вы узнали?
Бессильное и одновременно напряженное движение старухи напоминало попытку утопающего дотянуться до поверхности воды. Вялая ладонь пересекла невидимый управляющий луч, и спальня погрузилась в полную темноту. Полную — если не считать пятна на потолке, своеобразной розетки, составленной из тусклых, налезающих друг на друга кружков света. Чиновник опустил глаза и увидел на полу еще один световой круг, поменьше и поярче.
— Трепоуловитель, — донесся из темноты торжествующий голос. — Когда эта штука открыта, я слышу все, что говорят внизу, каждое слово. Я слышала, как хрустнуло блюдце, а потом — как Эсме бегала к буфету и назад. — Хриплый, довольный смех. — Ну что, разочарованы? Слишком уж просто? Вы, внепланетные, все такие умные и хитрые. Где уж вам засорять свои гениальные головы такой ерундой, как обычная наша вентиляционная система.
Импозантный, консервативно одетый мужчина держал в руке хрустальный стакан, наполненный, надо думать, той самой лошадиной мочой. Густо напомаженные волосы гладко зачесаны назад — последняя пидмонтская мода.
— Вы, наверное, оценщик, — улыбнулся чиновник, протягивая руку.
— Да, я прихожу сюда раз в две-три недели, чтобы проставить новые цены. Год назад эта мебель стоила целого состояния, но потом грузовые тарифы пошли вверх. Теперь за такие вещи много не получишь, половину их дешевле выбросить, чем тащить в Пидмонт. У меня здесь все записано. — Оценщик сочувственно вздохнул и указал на пачку потертых бумажек. — Не верите — можете проверить. Я и хожу-то сюда не ради заработка, а из уважения к вещам — нельзя же все-таки, чтобы погибла такая красота.
Амбрим и Ленора здесь, а где же Эсме? Забилась в какую-нибудь норку и выглядывает, поблескивая глазками-бусинками, нервно подергивая усиками…
— Эсме, — сказала Ленора. — Проводи, пожалуйста, маминого гостя. Нам нужно посмотреть ее гардероб.
Как только темное чрево дома поглотило оценщика и старших сестер, в гостиной появилась Эсме. Чиновник взглянул на вентиляционную решетку и тут же, почти против своей воли, схватил девушку за руку. Вытащить эту блеклую, невзрачную дуреху из удушающей, насквозь пропитанной злобой и ненавистью атмосферы на чистый воздух, хоть что-нибудь спасти от неминуемой катастрофы. Оценщик хочет спасти вещи, а здесь — человек, живая душа.
— Послушай. Мать вычеркнула тебя из завещания, — торопливо сказал чиновник. — Она не оставит тебе ничего, ровно ничего. Уходи отсюда. Уходи сегодня же, прямо сейчас. Я помогу тебе, отнесу вещи. Уходи, ничего хорошего ты здесь не дождешься.
Тусклые, словно припорошенные пылью стеклышки сверкнули дикой злобой, всесжигающей ненавистью.
— Я увижу, как она сдохнет! — по-кошачьи ощерилась Эсме. — Пусть эта сволочь подавится своими деньгами, зато я увижу, как она сдохнет!
Время шло уже к полуночи, но высоко в небе сиял полный Калибан, яркий ломтик Ариэля не успел еще спрятаться за горизонт, каждый бугорок, каждая рытвина дороги вырисовывались с фотографической отчетливостью, даже лучше, чем днем. Каждое дерево отбрасывало две тени, длинную и , короткую. Бледные, почти призрачные, они разбегались под тупым углом друг к другу. Лесные звезды покинули верхушки деревьев и ковырялись в земле, в прелых листьях — отыскивали какую-то неведомую добычу. Воздух был теплым, как парное молоко, дорога — легкая, чиновник шел, не особенно торопясь, и пытался разобраться в своих впечатлениях. Этот дом и все его обитательницы словно застыли, окаменели, бросили вызов времени. Прилив изменит всю эту землю. Изменятся даже окостеневшие, утратившие способность изменяться — они превратятся в безжизненный камень.
Не мешало бы, кстати, узнать, кто он такой, этот папаша. Ясно как божий день, что деньги свои внепланетные он менял на черном рынке, по спекулятивному курсу, но даже эта поправка не меняет главного факта: отец Грегорьяна — человек богатый, скорее всего, влиятельный.
Деньги, богатство… Чиновник вспомнил трех сестричек, трех наследниц, водящих хороводы вокруг смертного одра своей матери. Жалкие существа, лишенные возраста и пола, насухо высосанные, обескровленные алчностью и инертностью.
— Тут и не хочешь, — сказал он вслух, — а начнешь уважать Грегорьяна. От такой мамаши убежать — это ж какую надо иметь решимость. Ну так что там?
— Судя по рисункам и диаграммам, — заговорил чемоданчик, — это — магический дневник. Рабочий журнал, помогающий волшебнику следить за своим духовным прогрессом. Записи велись гибким, непрерывно изменяющимся шифром, основанным на древней алхимической символике. Простенько, но остроумно — чувствуется рука очень способного подростка.
— Расшифруй.
— Хорошо. — Чемоданчик на мгновение задумался и сказал: — Начало первой записи. Сегодня я убил собаку.
4. КАМЕННЫЕ СИВИЛЛЫ
Человека, объявившего себя бессмертным, не уличишь во лжи: пока есть обвиняемый, нет доказательств его вины, когда есть доказательства — их некому предъявить. Мадам Кампаспе превзошла все ограничения человеческой природы, в том числе и смерть; теперь же эта знаменитая колдунья, никогда не расстававшаяся со своей ручной ондатрой, словно в воду канула. Одни говорили, что она уехала под чужим именем в Пидмонт, чтобы предаться уединенному самосозерцанию за высоким забором строго охраняемого, загодя купленного имения. Другие утверждали, что дамочка эта и вправду в воду канула — не без помощи ревнивого любовника. А ее одежду, найденную на речном берегу, отнесли в местную церковь и там сожгли. На возвращение мадам Кампаспе не надеялся никто — ни ярые ее сторонники, ни прожженные скептики.
Со всех сторон доносился веселый перестук молотков — рабочие снимали стены домов и развешивали над улицами Роуз-Холла гирлянды бумажных цветов. Маленький речной поселок находился в полуразобранном состоянии. Пол да крыша — вот и все, что оставалось от зданий, превращенных в импровизированные танцплощадки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Спасибо за помощь, — осторожно сказал чиновник. (Ну вот — сейчас. Сейчас она потребует плату за свою информацию.)
— Он считал себя шибко умным. Он, видите ли, убежал. Он думал, что от меня можно убежать! — В приоткрывшихся глазах вспыхнули злобные, мстительные огоньки. — Так вот, передайте ему пару слов. Скажите ему, что как бы далеко ты ни ушел, чем бы эта даль ни измерялась — хоть милями, хоть годами, хоть ученостью, — от матери не скроешься.
Слова старухи не требовали ответа — да и что тут ответишь? Чиновник низко поклонился и направился к двери.
— Еще, чуть не забыла. Не беспокойтесь о блюдце. Сервиз и так был неполный — доченьки мои драгоценные постарались.
— Потрясающе, — восхитился чиновник. — А как вы узнали?
Бессильное и одновременно напряженное движение старухи напоминало попытку утопающего дотянуться до поверхности воды. Вялая ладонь пересекла невидимый управляющий луч, и спальня погрузилась в полную темноту. Полную — если не считать пятна на потолке, своеобразной розетки, составленной из тусклых, налезающих друг на друга кружков света. Чиновник опустил глаза и увидел на полу еще один световой круг, поменьше и поярче.
— Трепоуловитель, — донесся из темноты торжествующий голос. — Когда эта штука открыта, я слышу все, что говорят внизу, каждое слово. Я слышала, как хрустнуло блюдце, а потом — как Эсме бегала к буфету и назад. — Хриплый, довольный смех. — Ну что, разочарованы? Слишком уж просто? Вы, внепланетные, все такие умные и хитрые. Где уж вам засорять свои гениальные головы такой ерундой, как обычная наша вентиляционная система.
Импозантный, консервативно одетый мужчина держал в руке хрустальный стакан, наполненный, надо думать, той самой лошадиной мочой. Густо напомаженные волосы гладко зачесаны назад — последняя пидмонтская мода.
— Вы, наверное, оценщик, — улыбнулся чиновник, протягивая руку.
— Да, я прихожу сюда раз в две-три недели, чтобы проставить новые цены. Год назад эта мебель стоила целого состояния, но потом грузовые тарифы пошли вверх. Теперь за такие вещи много не получишь, половину их дешевле выбросить, чем тащить в Пидмонт. У меня здесь все записано. — Оценщик сочувственно вздохнул и указал на пачку потертых бумажек. — Не верите — можете проверить. Я и хожу-то сюда не ради заработка, а из уважения к вещам — нельзя же все-таки, чтобы погибла такая красота.
Амбрим и Ленора здесь, а где же Эсме? Забилась в какую-нибудь норку и выглядывает, поблескивая глазками-бусинками, нервно подергивая усиками…
— Эсме, — сказала Ленора. — Проводи, пожалуйста, маминого гостя. Нам нужно посмотреть ее гардероб.
Как только темное чрево дома поглотило оценщика и старших сестер, в гостиной появилась Эсме. Чиновник взглянул на вентиляционную решетку и тут же, почти против своей воли, схватил девушку за руку. Вытащить эту блеклую, невзрачную дуреху из удушающей, насквозь пропитанной злобой и ненавистью атмосферы на чистый воздух, хоть что-нибудь спасти от неминуемой катастрофы. Оценщик хочет спасти вещи, а здесь — человек, живая душа.
— Послушай. Мать вычеркнула тебя из завещания, — торопливо сказал чиновник. — Она не оставит тебе ничего, ровно ничего. Уходи отсюда. Уходи сегодня же, прямо сейчас. Я помогу тебе, отнесу вещи. Уходи, ничего хорошего ты здесь не дождешься.
Тусклые, словно припорошенные пылью стеклышки сверкнули дикой злобой, всесжигающей ненавистью.
— Я увижу, как она сдохнет! — по-кошачьи ощерилась Эсме. — Пусть эта сволочь подавится своими деньгами, зато я увижу, как она сдохнет!
Время шло уже к полуночи, но высоко в небе сиял полный Калибан, яркий ломтик Ариэля не успел еще спрятаться за горизонт, каждый бугорок, каждая рытвина дороги вырисовывались с фотографической отчетливостью, даже лучше, чем днем. Каждое дерево отбрасывало две тени, длинную и , короткую. Бледные, почти призрачные, они разбегались под тупым углом друг к другу. Лесные звезды покинули верхушки деревьев и ковырялись в земле, в прелых листьях — отыскивали какую-то неведомую добычу. Воздух был теплым, как парное молоко, дорога — легкая, чиновник шел, не особенно торопясь, и пытался разобраться в своих впечатлениях. Этот дом и все его обитательницы словно застыли, окаменели, бросили вызов времени. Прилив изменит всю эту землю. Изменятся даже окостеневшие, утратившие способность изменяться — они превратятся в безжизненный камень.
Не мешало бы, кстати, узнать, кто он такой, этот папаша. Ясно как божий день, что деньги свои внепланетные он менял на черном рынке, по спекулятивному курсу, но даже эта поправка не меняет главного факта: отец Грегорьяна — человек богатый, скорее всего, влиятельный.
Деньги, богатство… Чиновник вспомнил трех сестричек, трех наследниц, водящих хороводы вокруг смертного одра своей матери. Жалкие существа, лишенные возраста и пола, насухо высосанные, обескровленные алчностью и инертностью.
— Тут и не хочешь, — сказал он вслух, — а начнешь уважать Грегорьяна. От такой мамаши убежать — это ж какую надо иметь решимость. Ну так что там?
— Судя по рисункам и диаграммам, — заговорил чемоданчик, — это — магический дневник. Рабочий журнал, помогающий волшебнику следить за своим духовным прогрессом. Записи велись гибким, непрерывно изменяющимся шифром, основанным на древней алхимической символике. Простенько, но остроумно — чувствуется рука очень способного подростка.
— Расшифруй.
— Хорошо. — Чемоданчик на мгновение задумался и сказал: — Начало первой записи. Сегодня я убил собаку.
4. КАМЕННЫЕ СИВИЛЛЫ
Человека, объявившего себя бессмертным, не уличишь во лжи: пока есть обвиняемый, нет доказательств его вины, когда есть доказательства — их некому предъявить. Мадам Кампаспе превзошла все ограничения человеческой природы, в том числе и смерть; теперь же эта знаменитая колдунья, никогда не расстававшаяся со своей ручной ондатрой, словно в воду канула. Одни говорили, что она уехала под чужим именем в Пидмонт, чтобы предаться уединенному самосозерцанию за высоким забором строго охраняемого, загодя купленного имения. Другие утверждали, что дамочка эта и вправду в воду канула — не без помощи ревнивого любовника. А ее одежду, найденную на речном берегу, отнесли в местную церковь и там сожгли. На возвращение мадам Кампаспе не надеялся никто — ни ярые ее сторонники, ни прожженные скептики.
Со всех сторон доносился веселый перестук молотков — рабочие снимали стены домов и развешивали над улицами Роуз-Холла гирлянды бумажных цветов. Маленький речной поселок находился в полуразобранном состоянии. Пол да крыша — вот и все, что оставалось от зданий, превращенных в импровизированные танцплощадки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71