Получив от бармена заказ, он поднял несуществующий стакан и осмотрел его дно.
Очень знакомые манеры. Очень.
Прошло несколько минут, из узкой щели снова выглянуло бледное, мышиное личико. Женщина осмотрела зал, заметила нового посетителя, подняла палец и энергично закивала головой. Дверь закрылась.
Чиновник обошел половину окружности бара и нырнул под стойку. Всполошившийся было бармен увидел зеленый опознавательный браслет — знак федерального агента, находящегося вне юрисдикции эвакуационных властей, — и мягко отъехал. Чиновник открыл заднюю дверь кладовки.
И на мгновение зажмурился, ослепленный резким светом голой, безо всяких плафонов-абажуров, лампочки.
На высоких, до самого потолка, стеллажах — хоть шаром покати. Ни одной бутылки, ни одной банки — только кубическая, средних размеров, коробка, к которой тянется, привстав на цыпочки, невысокая узкокостая женщина. Чиновник взял ее за руку, чуть повыше локтя.
— Привет!
Эсме испуганно пискнула и застыла, судорожно прижимая коробку к груди. Затем она крутнулась волчком, уставила на чиновника черные блестящие бусинки и попыталась вырваться.
— Как здоровье твоей матушки? — вежливо поинтересовался чиновник,
— Вы не имеете права…
— Все еще жива, так ведь?
Косточки тонкие, куриные, сожми чуть сильнее — и хрустнут, в маленьких глазках — дикий, животный страх.
— А Грегорьян великодушно согласился разрешить твою проблему, верно? Да отвечай же ты! — Чиновник грубо встряхнул дрожащую от ужаса девушку. — Скажи дяде «да»!
Эсме молча кивнула.
— Ты что, язык проглотила? Тебя арестуют по первому моему слову. Грегорьян использовал тебя как курьера, да?
Чиновник шагнул вперед, теперь Эсме была зажата между его объемистым брюхом и полками. Чиновник чувствовал, как колотится ее сердце.
— Д-д-да.
— Это — его коробка?
— Да.
— Кому ты должна ее передать?
— Мужчине — мужчине в баре. Грегорьян сказал, у него будут цветы.
— А что еще?
— Ничего. Он сказал, если этот человек станет что-нибудь спрашивать, сказать ему, что все ответы там, внутри.
Чиновник отступил на шаг, осторожно разогнул тоненькие, судорожно сжатые пальцы и вынул из них посылку Грегорьяна, Эсме не шелохнулась, но проводила коробку таким жадным, тоскующим взглядом, словно там лежало ее собственное сердце. Чиновник чувствовал себя старым, прожженным циником.
— Подумай здраво, Эсме. — Он старался говорить мягко — и не мог, слова звучали жестоко, издевательски. — Грегорьян, конечно же, способен на все, но что ему легче сделать — убить свою мать или обмануть тебя?
На раскрасневшемся лице Эсме застыло какое-то странное выражение. Чиновник не был уже уверен, что этой девушкой движет простая, стерильно-чистая жажда мести. Он ни в чем не был уверен. И никак не мог воздействовать на ее поступки.
— Уходи, — сказал он, указывая на дальнюю дверь.
Как только Эсме исчезла, чиновник раскрыл коробку. Увидев, что там лежит, он судорожно вдохнул, однако не ощутил никакого удивления — только глухую, свинцовую тоску.
Чиновник открыл дверь, задержался на пару секунд, давая глазам привыкнуть к полумраку, а затем подошел к стойке.
— Примите посылочку, — издевательски пропел он. — Это вам от сыночка.
На лице Корды появилось легкое недоумение.
— О чем это ты?
— Знаешь, избавь ты меня от этого. Ты попался с поличным. Сотрудничество с противником, использование запрещенной технологии, нарушение эмбарго, злоупотребление общественным доверием — список можно продолжать до бесконечности. И не льсти себе надеждой, что я ничего не смогу доказать. Одно мое слово, и Филипп бросится на тебя, как лев на теплое… ну, скажем, мясо. От тебя останутся одни только следы зубов на твоих костях — при полном, как ни странно, отсутствии вышеупомянутых костей. Так вот.
Корда положил ладони на стойку, опустил лицо и замер.
Так прошло несколько минут. Наконец он поднял голову, вздохнул и спросил:
— Что ты хочешь узнать?
— Рассказывай все по порядку, — сказал чиновник. — С самого начала. В некотором царстве, в некотором государстве…
Разочарование — вот что привело совсем еще юного Корду в шанхайский охотничий домик. В те времена, когда он поступил на общественную службу, Дворец Загадок был только-только еще построен, а в воздухе носились легенды о сдерживании опасных технологий и переделке социальных систем. Корда мечтал о подвигах, хотел превзойти всех и вся. Для него было полной — и печальной — неожиданностью, что дикая лошадь технологии уже взнуздана и объезжена. Что выстроены непроницаемые стены, что экспансия цивилизации приостановлена. Покорение новых миров не планировалось, а все старые были успешно взяты под контроль. Горечь разочарования — вот и все, что осталось на долю честолюбивых юнцов его поколения.
Каждый божий день Корда либо уходил на лодке в лиманы, либо слонялся по коралловым холмам и остервенело убивал каждую живую тварь, попадавшуюся под руку. И сам себя за это ненавидел.
Бывали дни, когда перья устилали болото так плотно, что не было видно ни воды, ни земли, — но это не приносило Корде ни малейшего облегчения, скорее уж наоборот. Он убил нескольких бегемотов, но не взял на память никаких трофеев — о мясе и говорить нечего, — для людей оно не съедобно.
В тот приснопамятный день было очень жарко. Корда — с винтовкой, естественно, за плечом — пересекал луг и увидел женщину, выкапывавшую из земли угрей. Женщина прервала работу, сняла рубаху, обтерла пот со лба и грудей. Корда застыл.
Женщина заметила его и улыбнулась. Корда увидел лицо редкой, необыкновенной красоты — хотя с первого взгляда оно показалось ему малоинтересным. В отличие от грудей. «Приходи на закате, — сказала женщина. — Захвати с собой несколько куропаток, я их поджарю».
К тому времени, как Корда вернулся, женщина успела развести костер. Они сидели рядом с огнем, на расстеленном одеяле. Корда возложил добычу к ее ногам. Разделив трапезу, они разделили и ложе.
Уже тогда лицо женщины показалось ему странно изменчивым. Он не был уверен — в дрожащем свете костра померещится все что хочешь. И все-таки лицо это становилось то округлым, то угловатым, то удлиненным. Казалось, что под ее кожей скрыты тысячи разных лиц, что они толпятся там, отталкивают друг друга и иногда — в момент страсти, когда женщина о них забывает, — вырываются на поверхность. Женщина оседлала Корду и скакала на нем яростно, самозабвенно, словно на жеребце, которого можно загнать за одну ночь, а потом — будь что будет. Или пристрелить, или так бросить. Она научила Корду контролировать оргазм — чтобы попользоваться добычей подольше.
— Она сделала тебе татуировку? — спросил чиновник.
— Нет, а с какой бы стати? — искренне удивился Корда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Очень знакомые манеры. Очень.
Прошло несколько минут, из узкой щели снова выглянуло бледное, мышиное личико. Женщина осмотрела зал, заметила нового посетителя, подняла палец и энергично закивала головой. Дверь закрылась.
Чиновник обошел половину окружности бара и нырнул под стойку. Всполошившийся было бармен увидел зеленый опознавательный браслет — знак федерального агента, находящегося вне юрисдикции эвакуационных властей, — и мягко отъехал. Чиновник открыл заднюю дверь кладовки.
И на мгновение зажмурился, ослепленный резким светом голой, безо всяких плафонов-абажуров, лампочки.
На высоких, до самого потолка, стеллажах — хоть шаром покати. Ни одной бутылки, ни одной банки — только кубическая, средних размеров, коробка, к которой тянется, привстав на цыпочки, невысокая узкокостая женщина. Чиновник взял ее за руку, чуть повыше локтя.
— Привет!
Эсме испуганно пискнула и застыла, судорожно прижимая коробку к груди. Затем она крутнулась волчком, уставила на чиновника черные блестящие бусинки и попыталась вырваться.
— Как здоровье твоей матушки? — вежливо поинтересовался чиновник,
— Вы не имеете права…
— Все еще жива, так ведь?
Косточки тонкие, куриные, сожми чуть сильнее — и хрустнут, в маленьких глазках — дикий, животный страх.
— А Грегорьян великодушно согласился разрешить твою проблему, верно? Да отвечай же ты! — Чиновник грубо встряхнул дрожащую от ужаса девушку. — Скажи дяде «да»!
Эсме молча кивнула.
— Ты что, язык проглотила? Тебя арестуют по первому моему слову. Грегорьян использовал тебя как курьера, да?
Чиновник шагнул вперед, теперь Эсме была зажата между его объемистым брюхом и полками. Чиновник чувствовал, как колотится ее сердце.
— Д-д-да.
— Это — его коробка?
— Да.
— Кому ты должна ее передать?
— Мужчине — мужчине в баре. Грегорьян сказал, у него будут цветы.
— А что еще?
— Ничего. Он сказал, если этот человек станет что-нибудь спрашивать, сказать ему, что все ответы там, внутри.
Чиновник отступил на шаг, осторожно разогнул тоненькие, судорожно сжатые пальцы и вынул из них посылку Грегорьяна, Эсме не шелохнулась, но проводила коробку таким жадным, тоскующим взглядом, словно там лежало ее собственное сердце. Чиновник чувствовал себя старым, прожженным циником.
— Подумай здраво, Эсме. — Он старался говорить мягко — и не мог, слова звучали жестоко, издевательски. — Грегорьян, конечно же, способен на все, но что ему легче сделать — убить свою мать или обмануть тебя?
На раскрасневшемся лице Эсме застыло какое-то странное выражение. Чиновник не был уже уверен, что этой девушкой движет простая, стерильно-чистая жажда мести. Он ни в чем не был уверен. И никак не мог воздействовать на ее поступки.
— Уходи, — сказал он, указывая на дальнюю дверь.
Как только Эсме исчезла, чиновник раскрыл коробку. Увидев, что там лежит, он судорожно вдохнул, однако не ощутил никакого удивления — только глухую, свинцовую тоску.
Чиновник открыл дверь, задержался на пару секунд, давая глазам привыкнуть к полумраку, а затем подошел к стойке.
— Примите посылочку, — издевательски пропел он. — Это вам от сыночка.
На лице Корды появилось легкое недоумение.
— О чем это ты?
— Знаешь, избавь ты меня от этого. Ты попался с поличным. Сотрудничество с противником, использование запрещенной технологии, нарушение эмбарго, злоупотребление общественным доверием — список можно продолжать до бесконечности. И не льсти себе надеждой, что я ничего не смогу доказать. Одно мое слово, и Филипп бросится на тебя, как лев на теплое… ну, скажем, мясо. От тебя останутся одни только следы зубов на твоих костях — при полном, как ни странно, отсутствии вышеупомянутых костей. Так вот.
Корда положил ладони на стойку, опустил лицо и замер.
Так прошло несколько минут. Наконец он поднял голову, вздохнул и спросил:
— Что ты хочешь узнать?
— Рассказывай все по порядку, — сказал чиновник. — С самого начала. В некотором царстве, в некотором государстве…
Разочарование — вот что привело совсем еще юного Корду в шанхайский охотничий домик. В те времена, когда он поступил на общественную службу, Дворец Загадок был только-только еще построен, а в воздухе носились легенды о сдерживании опасных технологий и переделке социальных систем. Корда мечтал о подвигах, хотел превзойти всех и вся. Для него было полной — и печальной — неожиданностью, что дикая лошадь технологии уже взнуздана и объезжена. Что выстроены непроницаемые стены, что экспансия цивилизации приостановлена. Покорение новых миров не планировалось, а все старые были успешно взяты под контроль. Горечь разочарования — вот и все, что осталось на долю честолюбивых юнцов его поколения.
Каждый божий день Корда либо уходил на лодке в лиманы, либо слонялся по коралловым холмам и остервенело убивал каждую живую тварь, попадавшуюся под руку. И сам себя за это ненавидел.
Бывали дни, когда перья устилали болото так плотно, что не было видно ни воды, ни земли, — но это не приносило Корде ни малейшего облегчения, скорее уж наоборот. Он убил нескольких бегемотов, но не взял на память никаких трофеев — о мясе и говорить нечего, — для людей оно не съедобно.
В тот приснопамятный день было очень жарко. Корда — с винтовкой, естественно, за плечом — пересекал луг и увидел женщину, выкапывавшую из земли угрей. Женщина прервала работу, сняла рубаху, обтерла пот со лба и грудей. Корда застыл.
Женщина заметила его и улыбнулась. Корда увидел лицо редкой, необыкновенной красоты — хотя с первого взгляда оно показалось ему малоинтересным. В отличие от грудей. «Приходи на закате, — сказала женщина. — Захвати с собой несколько куропаток, я их поджарю».
К тому времени, как Корда вернулся, женщина успела развести костер. Они сидели рядом с огнем, на расстеленном одеяле. Корда возложил добычу к ее ногам. Разделив трапезу, они разделили и ложе.
Уже тогда лицо женщины показалось ему странно изменчивым. Он не был уверен — в дрожащем свете костра померещится все что хочешь. И все-таки лицо это становилось то округлым, то угловатым, то удлиненным. Казалось, что под ее кожей скрыты тысячи разных лиц, что они толпятся там, отталкивают друг друга и иногда — в момент страсти, когда женщина о них забывает, — вырываются на поверхность. Женщина оседлала Корду и скакала на нем яростно, самозабвенно, словно на жеребце, которого можно загнать за одну ночь, а потом — будь что будет. Или пристрелить, или так бросить. Она научила Корду контролировать оргазм — чтобы попользоваться добычей подольше.
— Она сделала тебе татуировку? — спросил чиновник.
— Нет, а с какой бы стати? — искренне удивился Корда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71