.. семь детей. Было бы слишком долго спрашивать, как их зовут. К тому же дети, как видно, что-то горячо обсуждают, а в таких случаях имена всегда рано или поздно выдают себя. Видимо, они уже давно стоят тут вместе, так как старший (я слышу, что его зовут Ханс) восклицает, словно в заключение речи:
- Нет, решительно, так продолжаться не может. Я слышал, что раньше родители по вечерам всегда - или хотя бы когда дети слушались - рассказывали им истории, пока они не заснут. Где же это нынче, позвольте спросить? Маленькая пауза, потом Ханс сам же и отвечает. - Нынче этого нет, нигде. Я со своей стороны охотно уступаю им эту пару убогих дракончиков, с которыми они совсем бы замучилиcь, тем более что я уже довольно большой, но все равно нужно, чтобы они рассказывали нам - не зря же, в конце концов, существуют русалки, карлики, принцы и чудовища.
- А у меня есть тетя, - вставила одна девочка, - которая мне иногда рассказывает.
- Вздор, - отрезал Ханс, - тети не в счет, тети врут. Все общество было весьма обескуражено этим небрежным но решительным заявлением. Ханс продолжал;
- И потом, речь идет, главным образом, о родителях: это, как-никак, их обязанность, учить нас сказками; для других это дело добровольное. От других этого требовать нельзя. Но посмотрите только, что делают наши родители? Они ходят из угла в угол с сердитыми обиженными лицами, все им не так, они кричат и ругаются, но при этом до того ко всему равнодушны, что перевернись сейчас мир, они едва ли заметят. У них есть какие-то "идеалы". Может быть, это тоже что-то вроде маленьких детей, которые не могут быть одни и доставляют много хлопот, но тогда они не должны были заводить нас. В общем, дети, я думаю так: то, что родители нас забросили, это, конечно, печально. Но мы все же стерпели бы, если бы это не было доказательством того, что взрослые вообще поглупели, двинулись назад, если можно так выразиться. Мы не можем остановить их падение, ведь мы весь день на них никак не влияем, а когда мы вечером возвращаемся из школы, кто может от нас потребовать, чтобы мы садились еще с ними и пытались заинтересовать их чем-нибудь разумным? И так не бог весть какое удовольствие, когда корпишь целый День над учебниками, а мама не может осилить даже теорему Пифагора. Тут уж ничего не поделаешь... но это ничего, что мы от этого теряем? Воспитание? Они снимают друг перед другом шляпы, и если при этом показывается лысина, они смеются. Они вообще все время смеются. Если бы мы не были столь разумны, чтобы то и дело плакать, тут вообще исчезло бы всякое равновесие. При всем том они заносчивы: они говорят даже, что и кайзер взросый. Я же читал в газетах, что король Испании ребенок: так и со всеми королями и кайзерами, - только не возомните чего о себе. Но кроме всего никчемного у взрослых есть все же кое-что, что никак не может быть для нас безразличным: Господь Бог. Я, правда, не видел Его ни у кого из них, но это-то и настораживает. Мне пришло на ум что они со своей рассеянностью, деловитостью и спешкой могли Его где-нибудь затерять. Между тем, без Него никак нельзя. Многое без Него прекратится: солнце не сможет взойти, дети не будут рождаться, да и хлеба без Него не будет. Потому что если у булочника что-то выходит, значит, Господь Бог сидит и крутит колесо на мельнице. Можно легко привести массу доводов, доказывающих необходимость Господа Бога. Но ясно и то, что взрослые о Нем не заботятся, значит это должны делать мы, дети. Слушайте, что я придумал. Нас как раз семеро. Каждый будет носить с собой Господа Бога один день, тогда Он всю неделю будет с нами, и мы всегда будем точно знать, где Он.
Тут возникло большое замешательство. Как же это сделать? Держать ли Господа Бога в руке, или можно засунуть в карман? По этому поводу один мальчик рассказал:
- Я был в комнате один. Возле меня горела маленькая лампочка, а я сидел на кровати и читал вечернюю молитву - очень быстро. Тут в моих сложенных ладонях что-то шевельнулось. Оно было мягкое и теплое, как маленькая птичка. Я не мог раскрыть ладони, так как молитва еще не кончилась. Но мне стадо страшно интересно, и я дочитывал страшно быстро. Вместе с "аминь" я сделал так, - малыш развел руки и растопырил пальцы, - но там ничего не оказалось.
Это могли представить все. Даже Ханс не сразу нашелся, что возразить. Все смотрели на него. Вдруг он воскликнул:
- Это все глупости! Любая вещь может быть Господом Богом. Нужно только ей сказать. - Он повернулся к рыжему мальчику, стоявшему к нему ближе всех. - Животное не может. Оно убежит. А вещь, видишь ли, вещь остается на месте; ты входишь в комнату хоть днем, хоть ночью - она всегда там; она будет подходящий Господь Бог.
Мало-помалу все в этом убедились.
- Только нам нужен маленький предмет, который можно везде носить с собой, иначе все это не имеет смысла. А ну-ка, выверните карманы.
Тут обнаружилось множество весьма занятных вещиц: клочки бумаги, перочинные ножики, резинки, перья, обрывки шпагата, камушки, винтики, свистульки, щепки и многое другое, что издалека не разглядишь, и что я не сумею назвать. И все эти вещи лежали у детей на ладошках, словно в смущении от неожиданной оказии стать Господом Богом, а если какая-нибудь из них умела блестеть, то блестела чтобы понравиться Хансу, изо всех сил. Выбирали долго. Наконец, у маленькой Рези нашелся наперсток, который она утащила когда-то у матери. Он был светел, словно из серебра, и благодаря своей красоте стал Господом Богом. Ханс сам спрятал его в карман, потому что его очередь была первой, и все дети целый день ходили за ним по пятам и гордились им. Правда, насилу смогли договориться, у кого Господь Бог будет завтра, но предусмотрительный Ханс, во избежание раздоров, тут же составил программу на всю неделю.
Нововведение оказалось в целом целесообразным. Того, кто носил Господа Бога, можно было узнать с первого взгляда: он держал осанку, выступал торжественно, с праздничным выражением лица. Первые три дня дети ни о чем другом не говорили. Без конца кто-нибудь требовал показать Господа Бога, и хотя наперсток нисколько не изменился от оказанной ему великой чести, все же его наперсточность виделась теперь лишь скромным одеянием его подлинного существа. Все шло своим порядком. В среду его носил Пауль, в четверг маленькая Анна. Пришла суббота. Дети играли в салки и носились очертя голову, когда Ханс вдруг крикнул:
- У кого Господь Бог?
Все замерли. Каждый смотрел на другого. Никто не помнил, чтобы видел Его в последние два дня. Ханс подсчитал, чья очередь, вышло, что маленькой Марии. Тут все без разговоров потребовали от маленькой Марии Господа Бога. Что было делать? Малышка поскребла в карманах. Только теперь ей вспомнилось, что утром она Его получила, но теперь Он пропал, должно быть, она потеряла Его, заигравшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
- Нет, решительно, так продолжаться не может. Я слышал, что раньше родители по вечерам всегда - или хотя бы когда дети слушались - рассказывали им истории, пока они не заснут. Где же это нынче, позвольте спросить? Маленькая пауза, потом Ханс сам же и отвечает. - Нынче этого нет, нигде. Я со своей стороны охотно уступаю им эту пару убогих дракончиков, с которыми они совсем бы замучилиcь, тем более что я уже довольно большой, но все равно нужно, чтобы они рассказывали нам - не зря же, в конце концов, существуют русалки, карлики, принцы и чудовища.
- А у меня есть тетя, - вставила одна девочка, - которая мне иногда рассказывает.
- Вздор, - отрезал Ханс, - тети не в счет, тети врут. Все общество было весьма обескуражено этим небрежным но решительным заявлением. Ханс продолжал;
- И потом, речь идет, главным образом, о родителях: это, как-никак, их обязанность, учить нас сказками; для других это дело добровольное. От других этого требовать нельзя. Но посмотрите только, что делают наши родители? Они ходят из угла в угол с сердитыми обиженными лицами, все им не так, они кричат и ругаются, но при этом до того ко всему равнодушны, что перевернись сейчас мир, они едва ли заметят. У них есть какие-то "идеалы". Может быть, это тоже что-то вроде маленьких детей, которые не могут быть одни и доставляют много хлопот, но тогда они не должны были заводить нас. В общем, дети, я думаю так: то, что родители нас забросили, это, конечно, печально. Но мы все же стерпели бы, если бы это не было доказательством того, что взрослые вообще поглупели, двинулись назад, если можно так выразиться. Мы не можем остановить их падение, ведь мы весь день на них никак не влияем, а когда мы вечером возвращаемся из школы, кто может от нас потребовать, чтобы мы садились еще с ними и пытались заинтересовать их чем-нибудь разумным? И так не бог весть какое удовольствие, когда корпишь целый День над учебниками, а мама не может осилить даже теорему Пифагора. Тут уж ничего не поделаешь... но это ничего, что мы от этого теряем? Воспитание? Они снимают друг перед другом шляпы, и если при этом показывается лысина, они смеются. Они вообще все время смеются. Если бы мы не были столь разумны, чтобы то и дело плакать, тут вообще исчезло бы всякое равновесие. При всем том они заносчивы: они говорят даже, что и кайзер взросый. Я же читал в газетах, что король Испании ребенок: так и со всеми королями и кайзерами, - только не возомните чего о себе. Но кроме всего никчемного у взрослых есть все же кое-что, что никак не может быть для нас безразличным: Господь Бог. Я, правда, не видел Его ни у кого из них, но это-то и настораживает. Мне пришло на ум что они со своей рассеянностью, деловитостью и спешкой могли Его где-нибудь затерять. Между тем, без Него никак нельзя. Многое без Него прекратится: солнце не сможет взойти, дети не будут рождаться, да и хлеба без Него не будет. Потому что если у булочника что-то выходит, значит, Господь Бог сидит и крутит колесо на мельнице. Можно легко привести массу доводов, доказывающих необходимость Господа Бога. Но ясно и то, что взрослые о Нем не заботятся, значит это должны делать мы, дети. Слушайте, что я придумал. Нас как раз семеро. Каждый будет носить с собой Господа Бога один день, тогда Он всю неделю будет с нами, и мы всегда будем точно знать, где Он.
Тут возникло большое замешательство. Как же это сделать? Держать ли Господа Бога в руке, или можно засунуть в карман? По этому поводу один мальчик рассказал:
- Я был в комнате один. Возле меня горела маленькая лампочка, а я сидел на кровати и читал вечернюю молитву - очень быстро. Тут в моих сложенных ладонях что-то шевельнулось. Оно было мягкое и теплое, как маленькая птичка. Я не мог раскрыть ладони, так как молитва еще не кончилась. Но мне стадо страшно интересно, и я дочитывал страшно быстро. Вместе с "аминь" я сделал так, - малыш развел руки и растопырил пальцы, - но там ничего не оказалось.
Это могли представить все. Даже Ханс не сразу нашелся, что возразить. Все смотрели на него. Вдруг он воскликнул:
- Это все глупости! Любая вещь может быть Господом Богом. Нужно только ей сказать. - Он повернулся к рыжему мальчику, стоявшему к нему ближе всех. - Животное не может. Оно убежит. А вещь, видишь ли, вещь остается на месте; ты входишь в комнату хоть днем, хоть ночью - она всегда там; она будет подходящий Господь Бог.
Мало-помалу все в этом убедились.
- Только нам нужен маленький предмет, который можно везде носить с собой, иначе все это не имеет смысла. А ну-ка, выверните карманы.
Тут обнаружилось множество весьма занятных вещиц: клочки бумаги, перочинные ножики, резинки, перья, обрывки шпагата, камушки, винтики, свистульки, щепки и многое другое, что издалека не разглядишь, и что я не сумею назвать. И все эти вещи лежали у детей на ладошках, словно в смущении от неожиданной оказии стать Господом Богом, а если какая-нибудь из них умела блестеть, то блестела чтобы понравиться Хансу, изо всех сил. Выбирали долго. Наконец, у маленькой Рези нашелся наперсток, который она утащила когда-то у матери. Он был светел, словно из серебра, и благодаря своей красоте стал Господом Богом. Ханс сам спрятал его в карман, потому что его очередь была первой, и все дети целый день ходили за ним по пятам и гордились им. Правда, насилу смогли договориться, у кого Господь Бог будет завтра, но предусмотрительный Ханс, во избежание раздоров, тут же составил программу на всю неделю.
Нововведение оказалось в целом целесообразным. Того, кто носил Господа Бога, можно было узнать с первого взгляда: он держал осанку, выступал торжественно, с праздничным выражением лица. Первые три дня дети ни о чем другом не говорили. Без конца кто-нибудь требовал показать Господа Бога, и хотя наперсток нисколько не изменился от оказанной ему великой чести, все же его наперсточность виделась теперь лишь скромным одеянием его подлинного существа. Все шло своим порядком. В среду его носил Пауль, в четверг маленькая Анна. Пришла суббота. Дети играли в салки и носились очертя голову, когда Ханс вдруг крикнул:
- У кого Господь Бог?
Все замерли. Каждый смотрел на другого. Никто не помнил, чтобы видел Его в последние два дня. Ханс подсчитал, чья очередь, вышло, что маленькой Марии. Тут все без разговоров потребовали от маленькой Марии Господа Бога. Что было делать? Малышка поскребла в карманах. Только теперь ей вспомнилось, что утром она Его получила, но теперь Он пропал, должно быть, она потеряла Его, заигравшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23