«Эпоха» – слово серьезное.
– А у вас было много женщин? – спрашивает Катя. И сама немного пугается. – Вот вопрос, да?
– Были… – отвечаю я.
– Я задала дурацкий вопрос, – говорит Катя. – Можете смеяться.
– Я не смеюсь.
Я не смеюсь. Иду себе с девушкой на вечер. Свободный человек. Ничем не занятый. Моложавый. Сигаретка во рту.
Вот и школа впереди. Тени проходят в коридорах, там, где классы, которые, конечно, сейчас заперты, чтобы не прятались в них парочки. Никто не подходит к окнам зала, так как в актовых залах высокие подоконники. Все я здесь знаю наизусть. Все здесь истоптано моими ногами.
Все правильно. Но только когда мы вошли на школьный двор, двери школы были уже заперты.
Мы стоим на пустом школьном дворе. Блестит вдали табличка, но слов не разобрать.
– Опоздали, – говорит Катя. – Двери уже заперли.
– Пустяки, – говорю я. – Идемте. Голоса наши звучат негромко, по-ночному. Катя мерцает своими глазищами. Она теперь совсем красивая.
Я беру ее за локоть и веду прочь от закрытых дверей, вдоль стены со спящими окнами первых этажей.
– Через черный? – догадывается она.
– Ага.
– А почему вы мне так поздно позвонили сегодня? Случилось что-нибудь?
– С приятелями надо было потолковать.
Мы огибаем школу и идем по заднему двору рядом со сваленными старыми партами и угольным шлаком. Из-за забора светят яркие окна одноэтажных цехов ремонтного завода и освещают стену шк9лы с трубами кухни, выведенными наружу.
– Ваши друзья хорошие люди? – спрашивает Катя.
– Настоящие.
– Что значит настоящие?
– Не знаю. Настоящие, и все.
– А я настоящая? – спрашивает Катя. – Как вы считаете?
– Осторожней. Тут гвоздей полно, – отвечаю я.
– Вы не ответили.
– Вы очень красивая. Катя, – говорю я. – Вам трудней всех.
– Да… – говорит Катя.
Я открываю скрипучую ржавую дверь, и мы входим на черную лестницу, л пропускаю ее вперед, и мы поднимаемся по ступеням.
– Сказать вам? – останавливается она.
– Скажите.
– Я платье сшила специально для вечера.
– Покажите, – говорю я. Кирпичные стены. Ящики. Тусклый электрический свет.
Она распахнула плащ, и я увидел бальное платье, короткое, топорщливое.
– Ну как? – спросила она.
– Платье что надо…
– Вам приятно?
– Что?
– Что я в таком платье?
– Ага… А вам?
– Что?
– Вам приятно, что мне нравится платье? Она кивнула и стала подниматься впереди меня. Мимо лестничных ведер. Мимо ящиков и кухонного хлама.
– Стоп, – сказал я, когда она зацепилась плащом за гвоздь.
Начинаю отцеплять плащ. Когда я склоняюсь к плащу, я чувствую, как она смотрит на меня сверху. Когда поднимаю голову, она отводит глаза.
Мы отворили облупленную дверь и вошли в пыльную темноту чердака, прорезанную косыми полосами звездного света из чердачных окон.
Мы двинулись вперед, кланяясь белеющим стропилам.
– Осторожно, – сказал я.
– А что?
– Здесь раньше были кролики.
– Ой, кролики! – воскликнула она тихо.
– Что такое?
– Кролики, смотрите.
Она наклоняется к клеткам, в которых что-то белеет и шевелится. Она подула сквозь проволочную сетку.
– И тогда здесь были кролики? – спросила она.
– Когда?
– Когда меня не было…
– Ага.
– А вы в них дули?
– Дул, а как же, – сказал я. – В хвост и в гриву… Я им капусту воровал.
– Из столовой? Да? Снизу?
– Нет… С огородов, за линией.
– А где там огороды? Нет там огородов.
– Эх, вы! Идемте покажу, хотите?
– Да…
Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали звезды. Я впереди, она сзади.
– За инструментальным заводом линия электрички, так? – спросил я, оборачиваясь. – Так.
– А за линией – огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.
– Видите?
– Нет.
Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов. Окна горели и переливались.
– Здесь всегда были дома, – сказала Катя.
– Нет, – сказал я, – не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.
– Знаете, – сказала она. – Мы пока шли здесь всюду и по лестнице… познакомились лучше, чем за весь этот день.
– Вы так думаете?
– Да… Вы сейчас совсем как школьник.
– Это в темноте.
– А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?
– Думаю, – сказал я. – Думаю.
Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.
– Осторожно, – сказал я.
Она ударилась рукой и пискнула:
– Ой…
Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.
– Больно?
– Что вы, – удивленно сказала она. – Я счастлива…
И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.
– Где же вы?
– Вот я, – сказала она.
Из темноты высунулась рука, которая искала мою руку. Я взял ее за руку. Держась за руки, мы дошли до железной двери, толстой, как в сейфе. Открыли дверь, и на чердак влетела дальняя музыка. Держась за руки, мы вышли на лестничную площадку, и музыка кинулась нам в уши. Дверь чердака закрылась за нами, как дверца сейфа, в котором как будто бы заперли что-то самое лучшее.
Мы стоим некоторое время на этой маленькой чердачной площадке, держась за короткие перила и чуть сутулясь, так как потолок такой низкий, что до него можно дотянуться. А снизу шум, свет и вскрикивающая музыка, доходящая сюда толчками.
– Как будто в космической ракете, – сказала она. – В сверхдальней. И мы приземляемся. Правда? И нас встречают. А у них уже все другое. Потому что прошло много лет. Правда?
– Не знаю. Не летал.
– А мы не раззнакомимся там, на Земле? – спросила она, поглядев на меня сбоку круглым петушиным глазом.
– Нет. Не раззнакомимся.
– Алеша!
Мы с Катей оглядываемся на голос и идем через актовый зал, полный народу. Яркие платья. Люди всех возрастов.
Женщина лет сорока улыбается, машет нам рукой, зовет. Рядом с ней аккуратный старик. Мы подходим, я пожимаю руки женщине и старику и целуюсь с ними. Мы разглядываем их, а они нас. Слышу невнятные восклицания – их и свои:
– Ну как?
– Ничего?
– А как ты? Где ты?
– Владимир Сергеевич, как вы выглядите хорошо! Маша совсем молодая! Катя, это Маша Кононова. Мы с ней учились, а теперь она сама учительница, а это мой учитель по физике, теперь директор…
– Я знаю, – говорит Катя.
– А помнишь, Лешка, какая была квартира двадцать пять, – говорит учительница, и лицо у нее растроганное. – Какая была квартира!
Она положила руку мне на сгиб локтя. А Катя стоит рядом и не знает, куда девать голые руки. Она обхватывает себя за локти и стоит, будто зябнет.
– Ты еще помнишь? – спрашиваю я.
– Ха – говорит учительница. – В ней все собирались перед войной и очень всегда орали Бывало, идешь – с улицы слышно. Твоей девушки тогда и на свете не было.
– Перед войной была, – говорит Катя.
– Да, правда, – говорит учительница.
– А теперь все стали старые – и я и Лешка, а школа все та же… Правда, Алеша?
– Шли бы танцевать, – говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– А у вас было много женщин? – спрашивает Катя. И сама немного пугается. – Вот вопрос, да?
– Были… – отвечаю я.
– Я задала дурацкий вопрос, – говорит Катя. – Можете смеяться.
– Я не смеюсь.
Я не смеюсь. Иду себе с девушкой на вечер. Свободный человек. Ничем не занятый. Моложавый. Сигаретка во рту.
Вот и школа впереди. Тени проходят в коридорах, там, где классы, которые, конечно, сейчас заперты, чтобы не прятались в них парочки. Никто не подходит к окнам зала, так как в актовых залах высокие подоконники. Все я здесь знаю наизусть. Все здесь истоптано моими ногами.
Все правильно. Но только когда мы вошли на школьный двор, двери школы были уже заперты.
Мы стоим на пустом школьном дворе. Блестит вдали табличка, но слов не разобрать.
– Опоздали, – говорит Катя. – Двери уже заперли.
– Пустяки, – говорю я. – Идемте. Голоса наши звучат негромко, по-ночному. Катя мерцает своими глазищами. Она теперь совсем красивая.
Я беру ее за локоть и веду прочь от закрытых дверей, вдоль стены со спящими окнами первых этажей.
– Через черный? – догадывается она.
– Ага.
– А почему вы мне так поздно позвонили сегодня? Случилось что-нибудь?
– С приятелями надо было потолковать.
Мы огибаем школу и идем по заднему двору рядом со сваленными старыми партами и угольным шлаком. Из-за забора светят яркие окна одноэтажных цехов ремонтного завода и освещают стену шк9лы с трубами кухни, выведенными наружу.
– Ваши друзья хорошие люди? – спрашивает Катя.
– Настоящие.
– Что значит настоящие?
– Не знаю. Настоящие, и все.
– А я настоящая? – спрашивает Катя. – Как вы считаете?
– Осторожней. Тут гвоздей полно, – отвечаю я.
– Вы не ответили.
– Вы очень красивая. Катя, – говорю я. – Вам трудней всех.
– Да… – говорит Катя.
Я открываю скрипучую ржавую дверь, и мы входим на черную лестницу, л пропускаю ее вперед, и мы поднимаемся по ступеням.
– Сказать вам? – останавливается она.
– Скажите.
– Я платье сшила специально для вечера.
– Покажите, – говорю я. Кирпичные стены. Ящики. Тусклый электрический свет.
Она распахнула плащ, и я увидел бальное платье, короткое, топорщливое.
– Ну как? – спросила она.
– Платье что надо…
– Вам приятно?
– Что?
– Что я в таком платье?
– Ага… А вам?
– Что?
– Вам приятно, что мне нравится платье? Она кивнула и стала подниматься впереди меня. Мимо лестничных ведер. Мимо ящиков и кухонного хлама.
– Стоп, – сказал я, когда она зацепилась плащом за гвоздь.
Начинаю отцеплять плащ. Когда я склоняюсь к плащу, я чувствую, как она смотрит на меня сверху. Когда поднимаю голову, она отводит глаза.
Мы отворили облупленную дверь и вошли в пыльную темноту чердака, прорезанную косыми полосами звездного света из чердачных окон.
Мы двинулись вперед, кланяясь белеющим стропилам.
– Осторожно, – сказал я.
– А что?
– Здесь раньше были кролики.
– Ой, кролики! – воскликнула она тихо.
– Что такое?
– Кролики, смотрите.
Она наклоняется к клеткам, в которых что-то белеет и шевелится. Она подула сквозь проволочную сетку.
– И тогда здесь были кролики? – спросила она.
– Когда?
– Когда меня не было…
– Ага.
– А вы в них дули?
– Дул, а как же, – сказал я. – В хвост и в гриву… Я им капусту воровал.
– Из столовой? Да? Снизу?
– Нет… С огородов, за линией.
– А где там огороды? Нет там огородов.
– Эх, вы! Идемте покажу, хотите?
– Да…
Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали звезды. Я впереди, она сзади.
– За инструментальным заводом линия электрички, так? – спросил я, оборачиваясь. – Так.
– А за линией – огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.
– Видите?
– Нет.
Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов. Окна горели и переливались.
– Здесь всегда были дома, – сказала Катя.
– Нет, – сказал я, – не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.
– Знаете, – сказала она. – Мы пока шли здесь всюду и по лестнице… познакомились лучше, чем за весь этот день.
– Вы так думаете?
– Да… Вы сейчас совсем как школьник.
– Это в темноте.
– А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?
– Думаю, – сказал я. – Думаю.
Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.
– Осторожно, – сказал я.
Она ударилась рукой и пискнула:
– Ой…
Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.
– Больно?
– Что вы, – удивленно сказала она. – Я счастлива…
И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.
– Где же вы?
– Вот я, – сказала она.
Из темноты высунулась рука, которая искала мою руку. Я взял ее за руку. Держась за руки, мы дошли до железной двери, толстой, как в сейфе. Открыли дверь, и на чердак влетела дальняя музыка. Держась за руки, мы вышли на лестничную площадку, и музыка кинулась нам в уши. Дверь чердака закрылась за нами, как дверца сейфа, в котором как будто бы заперли что-то самое лучшее.
Мы стоим некоторое время на этой маленькой чердачной площадке, держась за короткие перила и чуть сутулясь, так как потолок такой низкий, что до него можно дотянуться. А снизу шум, свет и вскрикивающая музыка, доходящая сюда толчками.
– Как будто в космической ракете, – сказала она. – В сверхдальней. И мы приземляемся. Правда? И нас встречают. А у них уже все другое. Потому что прошло много лет. Правда?
– Не знаю. Не летал.
– А мы не раззнакомимся там, на Земле? – спросила она, поглядев на меня сбоку круглым петушиным глазом.
– Нет. Не раззнакомимся.
– Алеша!
Мы с Катей оглядываемся на голос и идем через актовый зал, полный народу. Яркие платья. Люди всех возрастов.
Женщина лет сорока улыбается, машет нам рукой, зовет. Рядом с ней аккуратный старик. Мы подходим, я пожимаю руки женщине и старику и целуюсь с ними. Мы разглядываем их, а они нас. Слышу невнятные восклицания – их и свои:
– Ну как?
– Ничего?
– А как ты? Где ты?
– Владимир Сергеевич, как вы выглядите хорошо! Маша совсем молодая! Катя, это Маша Кононова. Мы с ней учились, а теперь она сама учительница, а это мой учитель по физике, теперь директор…
– Я знаю, – говорит Катя.
– А помнишь, Лешка, какая была квартира двадцать пять, – говорит учительница, и лицо у нее растроганное. – Какая была квартира!
Она положила руку мне на сгиб локтя. А Катя стоит рядом и не знает, куда девать голые руки. Она обхватывает себя за локти и стоит, будто зябнет.
– Ты еще помнишь? – спрашиваю я.
– Ха – говорит учительница. – В ней все собирались перед войной и очень всегда орали Бывало, идешь – с улицы слышно. Твоей девушки тогда и на свете не было.
– Перед войной была, – говорит Катя.
– Да, правда, – говорит учительница.
– А теперь все стали старые – и я и Лешка, а школа все та же… Правда, Алеша?
– Шли бы танцевать, – говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32