Затем он соскользнул с круглого бока капсулы и исчез из поля зрения Коли.
Сейбл склонила голову и улыбнулась Коле.
– Добро пожаловать на представление.
Когда Николай с большим трудом поднялся на ноги, ему показалось, что от мозга отхлынула вся кровь. Он стоял не шевелясь до тех пор, пока полуобморочное ощущение не прошло. Тогда он поднял руки, и Сейбл помогла ему выбраться наружу. Наконец и он уселся на край люка.
Коля находился метрах в двух от поверхности земли. Посадочный модуль представлял собой металлическую полусферу, стоявшую на траве. Сидя на краю люка, Коля увидел вечную степь, плоскую и казавшуюся бесконечной, простирающуюся во все стороны под огромным куполом небес. На земле остались следы приземления: несколько грубых рытвин и вмятин тянулись по степи к посадочной капсуле, чуть поодаль валялся отброшенный главный парашют. Выглядевшая слишком яркой на желто-зеленой траве оранжевая ткань одиноко раздувалась и хлопала на ветру.
Прямо впереди, очень близко располагалось какое-то поселение – горстка неряшливых куполообразных палаток. Перед ними стояли люди – мужчины, женщины и дети, и все они были одеты в меха. Они смотрели на Колю, вытаращив глаза. В стороне мирно паслись лошади на длинных привязях.
Из палаточной деревушки вышел мужчина с широкоскулым лицом и черными, слишком глубоко и близко посаженными глазами. Одет он был в тяжелую длинную меховую шубу и остроконечную шапку, а в руке держал тяжелый кованый меч.
– Монгольский воин, – прошептала Сейбл.
– Ты этого ожидала? – спросил Николай, глянув на нее.
– Я думала, что это вполне возможно, судя по тому, что мы видели с орбиты…
Ветер переменился, и в ноздри Коли ударили запахи вареного мяса, немытой плоти и конского пота. Тут с его глаз словно бы спала пелена, и перед ним предстала реальность: эта реальность была далеким прошлым – или фрагментом далекого прошлого, и он угодил сюда.
Муса с трудом, но стоял, придерживаясь рукой за обшивку посадочной капсулы.
– Мы упали из космоса, – с улыбкой сообщил он мужчине. – Правда, это чудесно? Пожалуйста… – Он вытянул перед собой пустые руки. – Вы можете нам помочь?
Воин ответил на его вопрос настолько быстро, что Николай едва уследил за ним. Лезвие меча сверкнуло в воздухе, будто лопасть винта вертолета. Голова Мусы слетела с шеи, словно срезанный цветок ромашки, и покатилась по земле, будто футбольный мяч, а тело так и осталось стоять с вытянутыми вперед руками. Из перерезанной шеи хлынула кровь, залила потертую оранжевую ткань скафандра. Затем тело, не сгибаясь, рухнуло на землю.
Николай не сводил глаз с отрубленной головы Мусы и не мог поверить в случившееся.
Воин снова поднял меч, но свободной рукой дал знак остальным спуститься на землю.
– Добро пожаловать на Мир, – пробормотала Сейбл. Николай не на шутку испугался: ему показалось, что он услышал в ее голосе победные нотки.
17
Жестокий дождь
Дочь плен нисколько не удручал. Она была так мала, что, наверное, забыла о том, что у нее вообще была раньше другая жизнь. Она бродила по земле или карабкалась вверх по ячейкам сетки, она хваталась за сверкающий шар, на котором держалась сеть, и качалась на нем, она старательно и скрупулезно изучала собственные уши и ноздри.
Тянулись дни, и люди, обитавшие по другую сторону от сетки, казалось, становились все более и более возбужденными, но они не забывали приносить обезьянолюдям еду и воду. Дочь цеплялась за сетку и пыталась дотянуться до людей, а они вознаграждали ее дополнительным угощением. А Мать все больше впадала в отчаяние и становилась все мрачнее. Она ненавидела эту тюрьму, ненавидела странных существ, пленивших ее. Ее никто ни за что не хвалил, никто не подсовывал ей лишние кусочки фруктов, поэтому не было ничего удивительного в том, что она стала такой угрюмой и враждебной.
А когда начались дожди, все стало еще хуже.
Порой дожди были такие сильные, что тяжелые капли колотили по коже, будто сотни маленьких кулаков. Обезьянолюди вечно были промокшими и замерзшими, и даже веселое любопытство Дочери начало угасать.
Иногда дождь, попадая на оголенную кожу, ладони, ступни или губы, покусывал их, а когда попадал в глаза – уж это было очень-очень больно.
Дождь был полон кислоты из-за того, что творилось на другой половине мира.
Новый мир был скроен из кусков старого, но эти куски были вырваны из разных эпох на протяжении двух миллионов лет. Перемешивание воздушных масс на протяжении первых несколько дней после Разрыва создавало неустойчивую погоду. В океанах тоже происходили свои катаклизмы: невидимые течения, мощные, как Амазонка, искали нового равновесия.
А на океаническом дне и на суше творилось нечто невообразимое. В Атлантическом океане цепь вулканических гор, тянущаяся к югу от Исландии, обозначала расположение Северо-Атлантического и Южно-Атлантического хребта – того места, где родилось дно океана, когда расплавленная порода поднималась из недр планеты. Эта «родильная» зона сильно пострадала во время Разрыва. Гольфстрим, на протяжении тысячелетий доносивший теплую воду из южных широт до Европы, теперь получил на своем пути свежее препятствие – новорожденный вулканический остров, выросший на океаническом хребте. Размерами и активностью он грозил затмить Исландию.
Тем временем «огненное кольцо» по окружности Тихого океана, где смыкались друг с другом огромные тектонические плиты, вполне оправдывало свое название. Вулканы разбушевались не на шутку на всем западном побережье Северной Америки от Аляски до штата Вашингтон: проснулось большинство из двадцати семи вулканов Каскадных гор.
Страшнее всего был взрыв горы Рейнир. Оглушительный грохот пронесся по всей планете. В Индии он был слышен, как далекий артиллерийский залп, и люди из двадцать первого и из девятнадцатого веков заворочались во сне. Громадное грибовидное облако пепла и мелких камней поднялось в верхние слои атмосферы и распространилось по воздуху с ураганной скоростью. Мелкие камни довольно быстро упали на землю, а пепел еще долго заслонял солнце. Температура упала. В остывавшем воздухе хуже задерживалась вода.
Дождь пошел по всей планете. Он шел, и шел, и шел.
В каком-то смысле это было хорошо. Планета-чудище, под стать Франкенштейну, пыталась заживить раны, сшить себя воедино, и в конце концов должно было возникнуть новое равновесие в воздухе, в море, в горах. Но лихорадочные судороги этого процесса выздоровления были жестоки и тяжелы для всех, кто пытался остаться в живых.
Мать не умела строить долгосрочных планов. Для нее существовало только настоящее, и ее настоящее было пропитано тоской и пленом в клетке, воздвигнутой людьми, а еще – кусачим кислотным дождем, стрелы которого падали и падали на нее с неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Сейбл склонила голову и улыбнулась Коле.
– Добро пожаловать на представление.
Когда Николай с большим трудом поднялся на ноги, ему показалось, что от мозга отхлынула вся кровь. Он стоял не шевелясь до тех пор, пока полуобморочное ощущение не прошло. Тогда он поднял руки, и Сейбл помогла ему выбраться наружу. Наконец и он уселся на край люка.
Коля находился метрах в двух от поверхности земли. Посадочный модуль представлял собой металлическую полусферу, стоявшую на траве. Сидя на краю люка, Коля увидел вечную степь, плоскую и казавшуюся бесконечной, простирающуюся во все стороны под огромным куполом небес. На земле остались следы приземления: несколько грубых рытвин и вмятин тянулись по степи к посадочной капсуле, чуть поодаль валялся отброшенный главный парашют. Выглядевшая слишком яркой на желто-зеленой траве оранжевая ткань одиноко раздувалась и хлопала на ветру.
Прямо впереди, очень близко располагалось какое-то поселение – горстка неряшливых куполообразных палаток. Перед ними стояли люди – мужчины, женщины и дети, и все они были одеты в меха. Они смотрели на Колю, вытаращив глаза. В стороне мирно паслись лошади на длинных привязях.
Из палаточной деревушки вышел мужчина с широкоскулым лицом и черными, слишком глубоко и близко посаженными глазами. Одет он был в тяжелую длинную меховую шубу и остроконечную шапку, а в руке держал тяжелый кованый меч.
– Монгольский воин, – прошептала Сейбл.
– Ты этого ожидала? – спросил Николай, глянув на нее.
– Я думала, что это вполне возможно, судя по тому, что мы видели с орбиты…
Ветер переменился, и в ноздри Коли ударили запахи вареного мяса, немытой плоти и конского пота. Тут с его глаз словно бы спала пелена, и перед ним предстала реальность: эта реальность была далеким прошлым – или фрагментом далекого прошлого, и он угодил сюда.
Муса с трудом, но стоял, придерживаясь рукой за обшивку посадочной капсулы.
– Мы упали из космоса, – с улыбкой сообщил он мужчине. – Правда, это чудесно? Пожалуйста… – Он вытянул перед собой пустые руки. – Вы можете нам помочь?
Воин ответил на его вопрос настолько быстро, что Николай едва уследил за ним. Лезвие меча сверкнуло в воздухе, будто лопасть винта вертолета. Голова Мусы слетела с шеи, словно срезанный цветок ромашки, и покатилась по земле, будто футбольный мяч, а тело так и осталось стоять с вытянутыми вперед руками. Из перерезанной шеи хлынула кровь, залила потертую оранжевую ткань скафандра. Затем тело, не сгибаясь, рухнуло на землю.
Николай не сводил глаз с отрубленной головы Мусы и не мог поверить в случившееся.
Воин снова поднял меч, но свободной рукой дал знак остальным спуститься на землю.
– Добро пожаловать на Мир, – пробормотала Сейбл. Николай не на шутку испугался: ему показалось, что он услышал в ее голосе победные нотки.
17
Жестокий дождь
Дочь плен нисколько не удручал. Она была так мала, что, наверное, забыла о том, что у нее вообще была раньше другая жизнь. Она бродила по земле или карабкалась вверх по ячейкам сетки, она хваталась за сверкающий шар, на котором держалась сеть, и качалась на нем, она старательно и скрупулезно изучала собственные уши и ноздри.
Тянулись дни, и люди, обитавшие по другую сторону от сетки, казалось, становились все более и более возбужденными, но они не забывали приносить обезьянолюдям еду и воду. Дочь цеплялась за сетку и пыталась дотянуться до людей, а они вознаграждали ее дополнительным угощением. А Мать все больше впадала в отчаяние и становилась все мрачнее. Она ненавидела эту тюрьму, ненавидела странных существ, пленивших ее. Ее никто ни за что не хвалил, никто не подсовывал ей лишние кусочки фруктов, поэтому не было ничего удивительного в том, что она стала такой угрюмой и враждебной.
А когда начались дожди, все стало еще хуже.
Порой дожди были такие сильные, что тяжелые капли колотили по коже, будто сотни маленьких кулаков. Обезьянолюди вечно были промокшими и замерзшими, и даже веселое любопытство Дочери начало угасать.
Иногда дождь, попадая на оголенную кожу, ладони, ступни или губы, покусывал их, а когда попадал в глаза – уж это было очень-очень больно.
Дождь был полон кислоты из-за того, что творилось на другой половине мира.
Новый мир был скроен из кусков старого, но эти куски были вырваны из разных эпох на протяжении двух миллионов лет. Перемешивание воздушных масс на протяжении первых несколько дней после Разрыва создавало неустойчивую погоду. В океанах тоже происходили свои катаклизмы: невидимые течения, мощные, как Амазонка, искали нового равновесия.
А на океаническом дне и на суше творилось нечто невообразимое. В Атлантическом океане цепь вулканических гор, тянущаяся к югу от Исландии, обозначала расположение Северо-Атлантического и Южно-Атлантического хребта – того места, где родилось дно океана, когда расплавленная порода поднималась из недр планеты. Эта «родильная» зона сильно пострадала во время Разрыва. Гольфстрим, на протяжении тысячелетий доносивший теплую воду из южных широт до Европы, теперь получил на своем пути свежее препятствие – новорожденный вулканический остров, выросший на океаническом хребте. Размерами и активностью он грозил затмить Исландию.
Тем временем «огненное кольцо» по окружности Тихого океана, где смыкались друг с другом огромные тектонические плиты, вполне оправдывало свое название. Вулканы разбушевались не на шутку на всем западном побережье Северной Америки от Аляски до штата Вашингтон: проснулось большинство из двадцати семи вулканов Каскадных гор.
Страшнее всего был взрыв горы Рейнир. Оглушительный грохот пронесся по всей планете. В Индии он был слышен, как далекий артиллерийский залп, и люди из двадцать первого и из девятнадцатого веков заворочались во сне. Громадное грибовидное облако пепла и мелких камней поднялось в верхние слои атмосферы и распространилось по воздуху с ураганной скоростью. Мелкие камни довольно быстро упали на землю, а пепел еще долго заслонял солнце. Температура упала. В остывавшем воздухе хуже задерживалась вода.
Дождь пошел по всей планете. Он шел, и шел, и шел.
В каком-то смысле это было хорошо. Планета-чудище, под стать Франкенштейну, пыталась заживить раны, сшить себя воедино, и в конце концов должно было возникнуть новое равновесие в воздухе, в море, в горах. Но лихорадочные судороги этого процесса выздоровления были жестоки и тяжелы для всех, кто пытался остаться в живых.
Мать не умела строить долгосрочных планов. Для нее существовало только настоящее, и ее настоящее было пропитано тоской и пленом в клетке, воздвигнутой людьми, а еще – кусачим кислотным дождем, стрелы которого падали и падали на нее с неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96