Ею двигала не жестокость, просто она считала, что иначе невозможно. Проба прошла безболезненно. Правда, и сын и дочь не поднимали глаз от тарелок, и разговор почти не вязался. Порой они украдкой поглядывали на отца, зато когда все собрались после обеда в гостиной, чтобы попить кофе, они даже разговорились. На другой день напряженность исчезла, а на третий казалось, будто к ним вернулись старые добрые времена.
В одну из таких бесед Грета рассказала, что их фотографировали всем классом.
– Неужели еще и теперь это принято? – изумился Густафссон. – Когда я учился, к нам в школу в конце года приходил фотограф с большим аппаратом на штативе и долго-долго усаживал нас так, чтобы все попали в объектив. Он обычно залезал под черное покрывало и глядел в объектив, как получится фотография. После него к нам стал приходить более молодой фотограф, все лицо у него заросло бородой, наверно, потому он и обходился без покрывала. И всегда кто-нибудь из ребят успевал скорчить рожу или показать нос.
– У нашего фотографа были только усы, – сообщила Грета.
– Значит, это тот же, который приходил и к нам в школу, – сказал Уве. – Только он не фотографировал весь класс. Он сделал, несколько снимков на школьном дворе во время перемены. По-моему, я попал на все.
– Видно, этот фотограф без больших претензий, – поддела его Грета.
– Возможно, если он фотографировал и тебя, – отпарировал Уве. – Я хоть в это время гонял мяч.
– Портрет будущей звезды футбола, – улыбнулся Густафссон.
А вечером сфотографировали и его самого. Он как раз направлялся на работу. Когда он открыл дверь подъезда, вспышка осветила ему лицо, от неожиданности он отшатнулся. И тут же его сфотографировали второй раз.
Но Густафссон уже опомнился от удивления. Одним прыжком он оказался рядом, с фотографом и схватил его за руку.
– Это еще что такое? Кто тебе разрешил здесь фотографировать?
– Мне поправился мотив. А что с того, если ты попал в объектив? От этого еще никто не умирал.
– Умирать не умирал, но у меня нет никакого желания красоваться на твоей дурацкой фотографии.
– Чего кричать, когда все уже сделано.
– Мне следовало бы разбить твой аппарат…
– Сделай одолжение, – весело сказал фотограф. – Это обойдется тебе всего в две тысячи.
– …или засветить пленку.
– Это тебе ничего не даст. Я щелкнул тебя еще утром. Правда, тогда на тебе были очки и шарф до самого носа. Привет, Густафссон.
Он вырвался из рук Густафссона, прыгнул в машину и дал газ.
Ага, значит, фотографу известно, кто он. И у него усы. Как у того, который фотографировал ребят. Наверно, это тот же самый. Зачем это ему понадобилось? Странно.
Густафссон вдруг остановился. Это же репортер из газеты! Один из этих проклятых писак, пронюхал, кто он, и теперь хочет состряпать материал для газеты. Как будто недостаточно статей и заметок, которые были опубликованы в тот день, когда он вышел из тюрьмы. Правда, ни имени, ни фотографий в газетах не было, хотя человек с головой легко мог догадаться, о ком идет речь. Когда Густафссона судили, его фамилия упоминалась в газетах, тогда писали, что его приговорили к полутора годам тюрьмы, что у него есть семья и он любит проводить досуг на лоне природы. Нет, тут догадаться нетрудно.
Сперва сфотографировали детей. Потом его. Осталась только Ингрид. Наверно, тот тип еще явится к ней со своими усами и аппаратом, чтобы щелкнуть и ее. Этому надо помешать.
Густафссон ускорил шаги. Придя в мастерскую, он зашел к сторожу и попросил разрешения позвонить по телефону.
Ингрид сняла трубку. Ему не хочется пугать ее, по пусть не отворяет дверь никому чужому. Она обещала не отворять.
На другой день он проглядел все газеты. Нет, очевидно, пока очередь до него еще не дошла. И Ингрид никто не тревожил. Может, все-таки эти фотографии ничего не означают? Так или иначе, но Ингрид оставили в покое. Возможно, это был не тот фотограф, который снимал детей. Кто теперь не носит усов, разве не может быть двух усатых фотографов?
13
Голос для диктора так же важен, как для балерины красивые ноги. Чтобы дойти до сердца зрителей, балерина машет ножкой, а диктор прибегает к модуляциям своего голоса.
Особенно в этом отношении отличался Аффе. Никто не умел так искренне радоваться и удивляться, разговаривая по телефону с какой-нибудь жительницей Корпиломболо, которая сообщала ему, что у них в январе выпал снег, или с какой-нибудь девушкой из Смоланда, рассказавшей, что она набрала полную корзинку брусники, И никто не умел придать своему голосу такую проникновенную грусть, узнав, что в Умео березы уже пожелтели.
Именно за это Аффе и называли Любимцем Всей Швеции.
На телевидении шло важное совещание. Серия субботних развлекательных передач, которая шла всю зиму, подходила к концу, осталась последняя передача. Эту серию нужно было заменить другой, желательно более интересной. Хорошо бы, чтоб в новой программе задавались вопросы, не только «Кто?», но «Что?» и «Где?» – три больших знака вопроса, пусть зритель поломает себе голову.
Главный редактор сидел в окружении режиссеров, дикторов и дикторш, острословов и генераторов идей. Им до зарезу нужно было придумать хотя бы название передачи.
– Помните, название должно быть убойным, – сказал главный редактор. – Я хотел предложить «Программа – эпиграмма», но меня опередили.
– Можно назвать «Программа – телеграмма», – предложил генератор идей. – Или «Вечерняя гимнастика».
– Гм, – главный редактор сморщил нос. – Телезрители так привыкли к «Утренней гимнастике», что поймут это буквально. Пет, нужно что-то из ряда вон выходящее, остроумное, чтобы пробуравило мозг нашим зрителям.
– «Вечерний халат»? – предложил острослов.
– Превосходное название, не будь у нас уже «Утреннего» и «Ночного халатов», – сказал главный редактор. – Придумать бы что-нибудь вроде «Флирт с покупателем», как называется информационная программа о новых товарах. Вот название от бога! Флирт! Так и видишь перед собой красивые ножки.
– Придумал! – воскликнул генератор идей. – «Субботний сплин».
Он победоносно оглядел присутствующих, его поддержали одобрительным смехом. Только острослов недовольно нахмурил лоб:
– Может, это и неплохо, – согласился он. – «Субботний сплин». Два «с». Звучит почти как стихи Гёте. Говорят, они у него очень музыкальны. Но «сплин» – опасное слово. Публика мигом обернет его против нас, а критики и без него найдут, к чему бы придраться.
Генератор идей был уязвлен.
– Никто не посмеет отрицать, что мы способствовали повышению культурного уровня в этой стране, – сказал он. – Но я не уверен, что каждый десятый швед знает смысл этого слова. Я, например, только недавно его узнал. Предлагаю решить вопрос голосованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41