Едва ступив на порог криминального отдела, они заметили необычайное оживление. Матейка не упускал из виду расследование убийства. Он знал, что дорог каждый час, убийца может укрепить свое алиби, может скрыться, а то и, чего доброго, повторить преступление. Убийство – самое тяжкое злодеяние, и, значит, следствие по нему считается первоочередным. Но как раз сегодня авария на Вышеградском узле помогла разгадать загадку, над которой ломала голову дюжина районных отделений по всей республике – и Матейка не мог откладывать этого дела на завтра.
На Вышеградской станции Матейка ознакомился с размерами хищения, происшедшего вчера, и установил круг людей, среди которых можно было искать вора, а вернее воров, потому что ведь кто-то должен был вывезти украденное и кто-то осуществить продажу. К дознанию привлекли одиннадцать служащих Вышеградского железнодорожного узла, в том числе Яна Мыслика и двух участников вчерашних посиделок у телевизора. Алиби у этой троицы было, правда, самым надежным, но Матейка не мог рисковать. Наскоро составив схему допроса, он рассадил подозреваемых по одиннадцати комнатам, и одиннадцать сотрудников из его группы работали с ними теперь в полную силу. Сам Матейка принимал регулярно поступающие донесения о ходе допросов и в зависимости от расхождений в них давал своим помощникам дальнейшие указания.
Яролим и Томек чувствовали себя здесь чуть ли не лишними. Но почти одновременно с ними вернулся в отдел и Вацлав Прохазка, готовый доложить о своих успехах.
– Собрал все, что нужно, – самоуверенно заявил «эксперт по Праге». – Чижек вместе с неким Линтнером работал, по разрешению начальства, сверхурочно. Йозеф Линтнер живет на Вышеградской улице, двадцать восемь. Оба отметили уход с работы в шестнадцать сорок семь, на пятнадцатом трамвае поехали в центр. Чижек вышел у Черного пивовара.
Это пока подтверждало показания Чижека. Однако Прохазка сказал еще далеко не все.
– С остановки Чижек перешел через сквер к салону мод на другой стороне площади, рядом с поликлиникой. Там выставлен дамский костюм с оторочкой из норки, продажная модель стоит две тысячи восемьсот. Позавчера эту модель примеряла дамочка, приходившая вместе с Чижеком, брюнетка лет тридцати, размеры девяносто восемь, шестьдесят девять, восемьдесят восемь. Костюм сидел на ней идеально, Чижек оставил в задаток пятьсот крон. Вчера он должен был выкупить его, но явился с извинениями, что забыл деньги дома и обязательно внесет их сегодня. Костюм пока оставили за ним. Из салона мод он двинулся по Ечной, но дошел только до табачного киоска на углу Штепанской. Купил две пачки «Спарты», расплачиваясь, вытащил из бумажника сотенную купюру. В пивной «У Маленького медведя» взял на ужин зноемское жаркое из консервов и выпил девять кружек пива. Сидел за столом постоянных клиентов с неким Ржейгой, Безоушеком, Богатым, Труской и Тихачеком, которых все там давно знают. То ли Чижек в тюрьме отвык пить, то ли консервы были испорчены, только он поминутно бегал в нужник блевать. После семи часов он спохватился, что у него нет денег. Позвонил из автомата в коридоре своей приятельнице, та прибежала в девять. Одни считают, что она слишком хороша для Чижека, другие – что она «квалифицированная сексуальная поденщица», выражаясь изящно. Она выпила две рюмки вермута, ничего не съела. Ее описание подходит к той дамочке, которая примеряла костюм в салоне мод.
– Отлично, – сказал Матейка. – Не выходил ли Чижек надолго?
– Они говорили, что выходил часто. Смеялись еще над ним – мол, бегает чаще, чем обычные пивохлебы. Я торопился и не успел прощупать всех свидетелей, – извиняющимся тоном добавил Прохазка, словно сдавал недоделанную работу. – Их мнения на сей счет расходятся, но самое длительное его отсутствие не превышало четверти часа, или чуть больше. За столом, где сидят шестеро, отсутствие одного не так заметно.
– Не знаете случайно, во что был Чижек одет вчера? – спросил Матейка.
– Серые фланелевые брюки, синяя спортивная рубашка, желтая силоновая куртка без подкладки и внутренних карманов, – несколько задетый, ответил Прохазка.
– Портфель, сумка?..
– Ничего. Бумажник он клал в задний карман брюк, обе пачки сигарет держал в боковых карманах куртки. Да больше в них вряд ли что и влезет.
– Это значит, что пистолет он должен был засунуть за ремень брюк, а это крайне неудобно и неосторожно, – заметил Томек. – Да еще глушитель и отвертка – завинчивать обжимку. Можете вы себе представить, чтобы он ходил со всем этим по улице? Другими словами, он должен был спрятать эти вещи где-нибудь между Ечной и Заводью, смонтировать глушитель и вернуться не более чем через полчаса… Нет, господа, с этой версией лучше распрощаться сразу, как, по-вашему?
Зазвонил телефон, Матейка поднял трубку, долго внимательно слушал.
– Спасибо, сейчас приду. Пока продолжайте, я только сопоставлю это с показаниями остальных. – Он положил трубку.
По выражению его лица Яролим угадал, что произошло.
– Кто там раскололся?
– Еще никто, но Мыслик готов свалиться.
Вскоре они узнали все – и ничуть не удивились. По указанию Матейки допросы велись от несущественных деталей к сути. Однако уже с самого начала показания одиннадцати допрашиваемых не только расходились, но даже опровергали друг друга. Считанные единицы, обладающие феноменальной памятью, могли бы, организуя свое алиби, запомнить все мельчайшие подробности, о которых зашла бы речь на допросе. А тут вдруг именно те, чьи показания должны бы сходиться наиболее полным образом – участники сеанса телевидения в комнате Мыслика, – не только не имели единого мнения о том, кто в какой последовательности пришел, но даже не помнили, где кто из них сидел, все ли пили красное вино, или белое, а может, одни – одно, другие – другое; не могли припомнить ни марки вина, ни того, какой пробкой была заткнута бутылка, натуральной или пластмассовой. К завтрашнему-то они бы, возможно, лучше вызубрили, что отвечать, и следствие так и застряло бы на недоказанных подозрениях. Никто, конечно, не может быть осужден за то, что забыл, в каком кресле сидел, но, с другой стороны, любому, кому есть что скрывать, станет не по себе, если до него дойдет, что допрашивающий знает о различии между его показаниями и показаниями его сообщников и, стало быть, видит, что он лжет. Тогда он неизбежно подумает, что сообщники его сказали больше, и уже как-то сама собой мысль его обратится к последней надежде, к одному из смягчающих обстоятельств – к добровольному признанию.
– Пан Мыслик, – начал Яролим, когда гиганта ввели в кабинет Матейки, – вы, видимо, полагаете, что нас интересуют одни ваши бананы, не так ли?
– Не знаю я, – отвечал тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22