Уважал же он меня потому, что я находился рядом со Щусевым, освященным пытками в концлагере, а любил потому, что я был доступнее для Коли по-человечески, чем Щусев. Да и вряд ли Щусев стал бы с Колей возиться. Вот такой завязывался гордиев узел.
— Коля, — сказал я, как бы рубя по узлу сплеча, ибо сам устал, — Коля, операция против Молотова была ошибочна. Молотов фигура отжившая и не стоящая риска, которому мы из-за нее подвергались… Это признал сам Щусев, и я приехал, чтоб сообщить тебе об этом.
— Но ведь Щусев не знает о твоем приезде, и каким образом ты познакомился с матерью?
Мне стало тревожно на душе от Колиных вопросов. Я могу осуществлять контроль даже над всемогущей Ритой Михайловной, пока я осуществляю контроль над Колей. А сейчас происходит нечто непонятное. Нет, опять надо идти вперед. Только сплеча. Я и так уже достаточно напортил анализом. С честными юношами анализ всегда дает обратный задуманному результат.
— Уж не подозреваешь ли гы меня в чем-либо? — резко сказал я, останавливаясь. — Тогда ты обязан сказать мне это открыто, как товарищ по организации.
Это было сказано по-мужски, резко и романтично, и с искренней обидой. Я видел: Коля смутился и пожалел, что взял такой тон сразу.
— Я тебя ни в чем, Гоша, не подозреваю, — неловко потупясь, сказал Коля и покраснел, ибо в действительности такое подозрение у него явно мелькнуло. Он уже отступал и сломался. Я знал, что он сейчас начнет замаливать свои несправедливости, нанесенные мне, станет со мной предельно ласков, предупредителен.
— Может быть, ты думаешь, что я стукач? (Только грубо и прямо, с такими юношами только грубо и «по-честному».)
— Видишь ли, Гоша, — сказал Коля, — ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я несколько дней не разговаривал с Машей, когда она о тебе дурно отозвалась (все-таки как он наивен и как силен в нем юноша), но пойми, — продолжал Коля, — твой приезд так неожидан… Хоть я сперва на порыве и обрадовался…
— А сейчас уже не рад, — сказал я резко и с обидой (надо было не упускать инициативу).
— Что ты, я рад, — заторопился Коля. — Просто мне не очень понятно…
— Щусев болен, — сказал я, — он лежит… И потому делами организации занимаюсь я… Каким образом я здесь? В Москве проездом был Висовин…
— Христофор? — обрадованно крикнул Коля. — Он приехал?…
— Я ведь сказал — проездом. Он меня и познакомил с вашей семьей.
— Да, он бывал у нас в доме, — сказал Коля. — Но странно другое… Ведь мама всегда к нему относилась плохо…
— Мне удалось поговорить с Ритой Михайловной и многое ей разъяснить… Ты будь с ней повежливей, она человек иной формации, многое воспринимает по-иному…
Вообще— то по части доводов своих я нес ахинею, но, странное дело, едва я оставил анализ и начал говорить с Колей легко и необдуманно, как он мне поверил и даже раскаялся в прежнем неверии. А раскаяние этих юношей, как сказано уже, самый благодатный материал для тех, против кого они, по их мнению, совершили несправедливость. И если б не пытки, которым подвергался в концлагере Щусев и которые были для него вечной рентой, по крайней мере, в глазах Коли, то уверен, что именно в данный момент раскаяния Коли из-за нанесенных мне обид я бы сумел оторвать этого юношу от Щусева и опорочить окончательно в Колиных глазах. Но и сделанного было достаточно, тем более учитывая так неудачно начатый разговор.
— Что же далее? — спросил Коля.
— Далее будем отдыхать, — сказал я, — купаться, загорать…
— Ты останешься здесь? — спросил Коля.
— Останусь, — ответил я.
— Хорошо как, — искренне обрадовался Коля, но тут же стал серьезным. — Тебя ищут? — оглядевшись, шепотом спросил он.
— Давай купаться, Коля, — сказал я, — и не думай ни о чем, все хорошо.
— Понятно, — многозначительно сказал Коля. — Знаешь, Гоша, родители хотят поместить меня в клинику лечиться… Особенно мама настаивает.
— Мама тебе добра желает, — сказал я банальность, которая тем не менее на Колю оказала воздействие. — Ты должен перед ней извиниться… При всех, при шофере ты ругал ее так грубо…
— Это верно, — сказал Коля. — Это действительно верно… Я, пожалуй, пойду… Я сейчас подумал, как это ужасно… Мама человек странный, но я не имел права. Мне так нехорошо на душе вдруг стало, меня это мучает… Ты купайся в озере, тут вода хорошая, а я пойду.
— Подожди, Коля, — крикнул я ему вслед.
Произошел явный пережим в другую сторону. Кто знает, что скажет этот честный истеричный мальчик, а особенно что скажет растроганная, также истеричная Рита Михайловна. (Она, безусловно, будет растрогана и все простит. И «суку» и все остальное.) Но не зацепит ли она на порыве Щусева, чего делать никак нельзя, учитывая глубокое уважение Коли к пыткам Платона в концлагере. Нет, примирение матери и сына никак нельзя оставлять бесконтрольным, да и вообще неплохо бы «сбить темп», то есть, чтоб Коля несколько отдышался от овладевшего им вихря всевозможных раскаяний и по отношению ко мне, и по отношению к оскорбленной им матери.
— Коля, — крикнул я, — Коля, подожди.
Но белая Колина рубашка уже мелькала далеко в лесу. Я побежал изо всех сил и схватил Колю за руку, причем невольно стиснув сильнее обычного, так что он даже сморщился и посмотрел на меня опять с тревогой. Мы оба тяжело дышали от бега.
— Что? — спросил Коля.
— Я тоже виноват перед твоей матерью, — сказал я первую пришедшую в голову нелепость, — и тоже хотел бы извиниться… Мы вместе…
— Нет, — сказал Коля, проявляя вдруг строптивость, — не знаю, в чем ты виноват, но я так ужасно… Я бы наедине…
— А вот и она, — крикнул я громко, привлекая внимание Риты Михайловны, которая нервно ходила у дачного забора. (Коля так быстро бежал, что мы успели пересечь весь лес и почти добежали к даче, пока я его догнал.) — Рита Михайловна, — крикнул я, — мы с Колей хотели бы извиниться перед вами…
Я видел, как Рита Михайловна перепрыгнула через канаву, подбежала к Коле и обхватила его. Они оба истерически громко зарыдали. «Как удачен этот мой расчет, — подумал я не без самодовольства. — Кто знает, что бы они наговорили друг другу наедине. Потом не расхлебаешь никаким анализом и никаким прямым напором». Мое присутствие, безусловно, ограничивало их, смущало, и они обходились почти без слов, лишь сжимая друг друга в объятиях и плача без удержу. «Главное погасить нервный порыв, — думал я, — он наиболее безрассуден. Далее будет проще». И действительно, поплакав, мать и сын оторвались друг от друга, и Рига Михайловна сказала:
— Сын мой родной, ты никогда больше не будешь обижать маму?
— Никогда, — искренне воскликнул Коля. — Мне так горько…
— Ну вот и хорошо, — сказала Рита Михайловна, по-моему, уже гораздо более трезвым голосом, — а сейчас мы все слегка перекусим… Приглашай Гошу, и Рита Михайловна посмотрела на меня совершенно по-новому, и во взгляде у нее была какая-то женственная благодарность… Если женщина благодарит мужчину за добро, которое он сделал для ее ребенка, она невольно идет на предел своих чувств, а пределом них чувств является женственность…
«Удивительно все-таки моментами она похожа на Машу», — отметил я про себя
Потом и вовсе стало хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288
— Коля, — сказал я, как бы рубя по узлу сплеча, ибо сам устал, — Коля, операция против Молотова была ошибочна. Молотов фигура отжившая и не стоящая риска, которому мы из-за нее подвергались… Это признал сам Щусев, и я приехал, чтоб сообщить тебе об этом.
— Но ведь Щусев не знает о твоем приезде, и каким образом ты познакомился с матерью?
Мне стало тревожно на душе от Колиных вопросов. Я могу осуществлять контроль даже над всемогущей Ритой Михайловной, пока я осуществляю контроль над Колей. А сейчас происходит нечто непонятное. Нет, опять надо идти вперед. Только сплеча. Я и так уже достаточно напортил анализом. С честными юношами анализ всегда дает обратный задуманному результат.
— Уж не подозреваешь ли гы меня в чем-либо? — резко сказал я, останавливаясь. — Тогда ты обязан сказать мне это открыто, как товарищ по организации.
Это было сказано по-мужски, резко и романтично, и с искренней обидой. Я видел: Коля смутился и пожалел, что взял такой тон сразу.
— Я тебя ни в чем, Гоша, не подозреваю, — неловко потупясь, сказал Коля и покраснел, ибо в действительности такое подозрение у него явно мелькнуло. Он уже отступал и сломался. Я знал, что он сейчас начнет замаливать свои несправедливости, нанесенные мне, станет со мной предельно ласков, предупредителен.
— Может быть, ты думаешь, что я стукач? (Только грубо и прямо, с такими юношами только грубо и «по-честному».)
— Видишь ли, Гоша, — сказал Коля, — ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я несколько дней не разговаривал с Машей, когда она о тебе дурно отозвалась (все-таки как он наивен и как силен в нем юноша), но пойми, — продолжал Коля, — твой приезд так неожидан… Хоть я сперва на порыве и обрадовался…
— А сейчас уже не рад, — сказал я резко и с обидой (надо было не упускать инициативу).
— Что ты, я рад, — заторопился Коля. — Просто мне не очень понятно…
— Щусев болен, — сказал я, — он лежит… И потому делами организации занимаюсь я… Каким образом я здесь? В Москве проездом был Висовин…
— Христофор? — обрадованно крикнул Коля. — Он приехал?…
— Я ведь сказал — проездом. Он меня и познакомил с вашей семьей.
— Да, он бывал у нас в доме, — сказал Коля. — Но странно другое… Ведь мама всегда к нему относилась плохо…
— Мне удалось поговорить с Ритой Михайловной и многое ей разъяснить… Ты будь с ней повежливей, она человек иной формации, многое воспринимает по-иному…
Вообще— то по части доводов своих я нес ахинею, но, странное дело, едва я оставил анализ и начал говорить с Колей легко и необдуманно, как он мне поверил и даже раскаялся в прежнем неверии. А раскаяние этих юношей, как сказано уже, самый благодатный материал для тех, против кого они, по их мнению, совершили несправедливость. И если б не пытки, которым подвергался в концлагере Щусев и которые были для него вечной рентой, по крайней мере, в глазах Коли, то уверен, что именно в данный момент раскаяния Коли из-за нанесенных мне обид я бы сумел оторвать этого юношу от Щусева и опорочить окончательно в Колиных глазах. Но и сделанного было достаточно, тем более учитывая так неудачно начатый разговор.
— Что же далее? — спросил Коля.
— Далее будем отдыхать, — сказал я, — купаться, загорать…
— Ты останешься здесь? — спросил Коля.
— Останусь, — ответил я.
— Хорошо как, — искренне обрадовался Коля, но тут же стал серьезным. — Тебя ищут? — оглядевшись, шепотом спросил он.
— Давай купаться, Коля, — сказал я, — и не думай ни о чем, все хорошо.
— Понятно, — многозначительно сказал Коля. — Знаешь, Гоша, родители хотят поместить меня в клинику лечиться… Особенно мама настаивает.
— Мама тебе добра желает, — сказал я банальность, которая тем не менее на Колю оказала воздействие. — Ты должен перед ней извиниться… При всех, при шофере ты ругал ее так грубо…
— Это верно, — сказал Коля. — Это действительно верно… Я, пожалуй, пойду… Я сейчас подумал, как это ужасно… Мама человек странный, но я не имел права. Мне так нехорошо на душе вдруг стало, меня это мучает… Ты купайся в озере, тут вода хорошая, а я пойду.
— Подожди, Коля, — крикнул я ему вслед.
Произошел явный пережим в другую сторону. Кто знает, что скажет этот честный истеричный мальчик, а особенно что скажет растроганная, также истеричная Рита Михайловна. (Она, безусловно, будет растрогана и все простит. И «суку» и все остальное.) Но не зацепит ли она на порыве Щусева, чего делать никак нельзя, учитывая глубокое уважение Коли к пыткам Платона в концлагере. Нет, примирение матери и сына никак нельзя оставлять бесконтрольным, да и вообще неплохо бы «сбить темп», то есть, чтоб Коля несколько отдышался от овладевшего им вихря всевозможных раскаяний и по отношению ко мне, и по отношению к оскорбленной им матери.
— Коля, — крикнул я, — Коля, подожди.
Но белая Колина рубашка уже мелькала далеко в лесу. Я побежал изо всех сил и схватил Колю за руку, причем невольно стиснув сильнее обычного, так что он даже сморщился и посмотрел на меня опять с тревогой. Мы оба тяжело дышали от бега.
— Что? — спросил Коля.
— Я тоже виноват перед твоей матерью, — сказал я первую пришедшую в голову нелепость, — и тоже хотел бы извиниться… Мы вместе…
— Нет, — сказал Коля, проявляя вдруг строптивость, — не знаю, в чем ты виноват, но я так ужасно… Я бы наедине…
— А вот и она, — крикнул я громко, привлекая внимание Риты Михайловны, которая нервно ходила у дачного забора. (Коля так быстро бежал, что мы успели пересечь весь лес и почти добежали к даче, пока я его догнал.) — Рита Михайловна, — крикнул я, — мы с Колей хотели бы извиниться перед вами…
Я видел, как Рита Михайловна перепрыгнула через канаву, подбежала к Коле и обхватила его. Они оба истерически громко зарыдали. «Как удачен этот мой расчет, — подумал я не без самодовольства. — Кто знает, что бы они наговорили друг другу наедине. Потом не расхлебаешь никаким анализом и никаким прямым напором». Мое присутствие, безусловно, ограничивало их, смущало, и они обходились почти без слов, лишь сжимая друг друга в объятиях и плача без удержу. «Главное погасить нервный порыв, — думал я, — он наиболее безрассуден. Далее будет проще». И действительно, поплакав, мать и сын оторвались друг от друга, и Рига Михайловна сказала:
— Сын мой родной, ты никогда больше не будешь обижать маму?
— Никогда, — искренне воскликнул Коля. — Мне так горько…
— Ну вот и хорошо, — сказала Рита Михайловна, по-моему, уже гораздо более трезвым голосом, — а сейчас мы все слегка перекусим… Приглашай Гошу, и Рита Михайловна посмотрела на меня совершенно по-новому, и во взгляде у нее была какая-то женственная благодарность… Если женщина благодарит мужчину за добро, которое он сделал для ее ребенка, она невольно идет на предел своих чувств, а пределом них чувств является женственность…
«Удивительно все-таки моментами она похожа на Машу», — отметил я про себя
Потом и вовсе стало хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288