ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
К завтраку неожиданно приехала Маша. Приезд ее я промopгал и увидел уже, когда она шла через двор, одетая с дачной смелостью, то есть в сарафан с оголенными плечами и босая. После тex оскорблений и унижений, которым она меня публично подвергла, нежность моя к ней исчезла, но страсть не утихла, а наоборот, я наблюдал за ней из кустов у забора с какой-то жестокой жадностью. Она прошла совсем рядом, как мне показалось, не заметив меня, и я сумел разглядеть у краев свободно сидящего сарафана белые, не тронутыс солнцем девственные участки тела на груди ее и у плеч. Пахло же от нее по-телесному остро и по-дачному свободно и естественно — потом и еще чем-то пряным. Ни от одной женщины и даже от самой Маши ранее, когда я испытывал к ней нежность, не исходил такой манящий и дразнящий запах. Это не был запах любви, а зачатия, запах мгновения, обесценивающего долгую бытовую жизнь. Мышцы мои напряглись, и мне вдруг показалось, что я стою чуть ли не готовый к прыжку. Лишь минут через пять после того, как Маша прошла, я несколько опомнился и отдышался. Судя по всему, Маша пошла к деревянному столу под деревьями, где в погожие дни семья журналиста завтракала и обедала. (Ужинали они, как правило, на застекленной веранде.) И действительно, за столом, где стояли сметана, творог, малосольные огурцы и дымящийся картофель, уже сидели журналист, Рита Михайловна и Маша. Коли не было, и это меня несколько насторожило. Рита Михайловна и журналист улыбнулись мне и показали на место рядом с Машей, которое было свободно.
— Ну нет уж, — глянув на меня как-то быстро и остро, сказала Маша. — Мне не очень приятно сидеть за столом с этим… Да еще рядом…
— Маша, — крикнула Рита Михайловна, — ты опять…
— Опять, — сказала Маша, и у рта ее появились упрямые, злобные складки, — опять, мама… Мне надоел этот маньяк… Черт знает кого вы приводите в дом… Если б вы видели, как он наблюдал за мной из кустов… Как волк… Я даже испугалась…
Значит, она заметила. Меня обдало холодной испариной, точно нечто стыдное, что скрываешь намертво, стало известно всем. Тем более что за столом после этих слов Маши наступила некоторая тягостная и неловкая пауза.
Оставь свои капризы, Маша, — сказала наконец Рита Михайловна (журналист все время молчал, и мне показалось, что лицо у него опухшее от бессонницы. Этот вид мне хорошо знаком). — Ты красивая девушка, — продолжала Рита Михайловна, стремясь игривостью замять неловкость, — неудивительно, что на тебя смотрят молодые люди.
— Молодые черносотенцы…
— Почему черносотенцы? — нарушил наконец молчание журналист. — Что ты вообще понимаешь в этом сложном для России вопросе?…
— Ах, для тебя это уже сложно. — резко сказала Маша, — быстро же ты деградируешь.
— Последнее время, Маша, — сказала Рита Михайловна, — ты не можешь посидеть с родителями за столом две минуты спокойно… Так, чтоб не наговорить пакостей… Ты ведь отлично знаешь, что твой отец всегда помогал и поддерживал евреев… У него все друзья евреи, так что отца самого даже считают евреем, несмотря на то, что он дворянин, уроженец Тверской губернии, — она сказала именно по-старорежимному — «губернии»…— Русского человека вообще редко встретишь в нашем доме, — добавила она уже явно некстати и заговариваясь, потому что и Маша и журналист одновременно посмотрели на Риту Михайловну протестующе, а Маша еще и возмущенно.
— Ну, мама, поздравляю, — сказала Маша, — договорилась ты до ручки… Мне-то наплевать, я взрослая, но Коля ведь еще мальчик…
— Ладно, — быстро сказал журналист, — давайте завтракать, а то мы тут наговорим…
Несмотря на вкусную пищу, ел я торопливо и без аппетита. Близость Маши волновала и пугала меня. А она, высказавшись, ела спокойно, совершенно не обращая на меня внимания.
— Кстати, — сказала она в конце завтрака, когда Глаша подала кофе, — кстати, сегодня у химиков в клубе интересный доклад… Конечно, анонимный, но все равно аншлаг… Билетов не достать, помещение ведь маленькое — столовая, которая по вечерам используется как клуб…
— Что значит «анонимный», — спросил журналист, — в каком смысле?
— Ах, это теперь распространилось, — сказала Маша, — дается на утверждение в парторганизацию некая общая тема и некий приемлемый текст, а читается иное… Сегодня, например, доклад: «Интернациональный долг советского человека»… Цитаты из Ленина и Маркса… Но суть доклада в секретном пока подзаголовке, да и текст будет почти иной…
— Вот как, — сказал журналист, — какой же?
— Мифологические основы антисемитизма, — сказала Маша.
— Boт как, снова повторил журналист мне показалось, с интересом, потому что Рита Михайловна посмотрела на него с беспокойсгвом.
— Искалечил страну Хрущев, сказала нервно Рита Михайловна.
— Глупая ты, мама, сказала Маша. Тебе бы в Охотном ряду рыбой торговать…
— И это ты говоришь матери при чужом человеке? сказала не нервно уже. а даже как-то устало Рита Михайловна.
— Но не я ведь приглашала сюда этого нахлебника, — сказала Маша, поглядев на меня со злобно-мстительной усмешкой.
— Можешь ты мне пойти навстречу, Маша? — спросила Рита Михайловна.
— Да, мама, — сказала Маша.
— Уезжай, Маша, с дачи сейчас же и не показывайся мне на глаза по крайней мере две недели…
— Хорошо, мама, — сказала Маша, — я так и сделаю.
Обе они говорили спокойно и тихо, несмотря на скандальность ситуации, но если у Риты Михайловны это шло от искренней усталости, вдруг ею овладевшей (очевидно, сказались и волнения ночи, о которых Маша, кажется, не знала), то у Маши это шло от некоего вежливого цинизма, который все-таки начал являться в ней после ряда общественно-политических разочарований, а также чисто женского напора ее цветущего молодого тела, которое она явно ущемляла.
Глянув на Машу (весь завтрак я не осмеливался на нее глядеть, ибо она заметила бы мой взгляд, но когда она поднималась из-за стола, я улучил момент и глянул), так вот, глянув быстро и исподтишка, я почему-то подумал, что, наверно, Маша часто плачет по ночам в подушку. Демонстративно насвистывая и шлепая босыми ногами, Маша ушла в дом, очевидно, переодеваться для поездки в город.
— Ох-хо-хо, — по-старушечьи тягостно вздохнул журналист.
— А где Коля? — спросил я.
— Едва Маша позвонила, что едет, мы его действительно отправили на соседнюю дачу… Нашли предлог… Маша последнее время совсем бешеная стала, — сказала Рита Михайловна.
— У меня все в порядке, — оглядываясь и понизив голос, сказал я.
— Уже? — удивленно и радостно спросила Рита Михайловна. — Говорили с Колей?
— Да… Он согласен… Конечно, пришлось кое-что придумать…— И я в двух словах изложил план доноса в КГБ и мотивы, по которым Коля согласился его подписать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288