Да, все эти обстоятельства действительно сделали его похожим на карикатуру. Однако на карикатуру Гойи, Леонардо да Винчи, Гольбейна с его "Пляской смерти". Разве не карикатурой выглядит сейчас это измятое, спящее лицо старого, хромого, нервного Чубинца, особенно, если сделать под этим изображением надпись из колыбельной украинской песни: "Мисяц гарнесынькый, проминь тыхэсынько кынув на нас. Спы мий малэсынькый поздний бо час". Подобными надписями, контрастирующими с изображением, часто любил сопровождать свои карикатуры Гойя. Но поскольку родная мать, обременённая заботами, никогда так не пела в детстве своему неудачному, хроменькому дитяти, а прабабушка Текля, единственный человек, любивший хроменького, была уж слишком стара для подобных песен, то может это поёт Чубинцу розовый мраморный ангел с бердичевского православного кладбища? Поёт ему вечную колыбельную песню, под которую так крепко и сладко спится.
Лишь на каком-то переезде, когда поезд затормозил и вагон сильно тряхнуло, Чубинец ударился головой о скамью и проснулся. Он сел, потирая глаза и очевидно не сразу сообразил, где находится. Однако тут же меня узнал, всё вспомнил и спросил:
- Какую станцию проехали?
- Бердичев, - ответил я, хоть от Бердичева мы уже удалились далеко и проехали множество станций.
- А, - равнодушно зевнул Чубинец, - я там бывал. Кулинария там хорошая.
Вот и всё, что этот человек знал и думал о Бердичеве. Надо сказать, не так уж это плохо для украинца. Ведь украинец, не говоря уже об украинском поляке, или украинском сибиряке, если услышит о Бердичеве, то обязательно заговорит, поблескивая глазами, а в иные моменты злобно. Не всякий, конечно, но множество. Чубинец же сказал о Бердичеве, как о рядовой, обычной станции. И это, повторяю, хорошо для украинца. Но Бердичев всё-таки не рядовая станция и я вдруг почему-то начал рассказывать Олесю о Бердичеве и агитировать его переехать туда на жительство. Может у меня мелькнула задняя мысль, что тогда появится дом, куда я смогу приезжать. Мысль, конечно, идеалистическая, но всё-таки я Олеся агитировал стать украинским бердичевляниным. Рассказал я ему также и о бердичевском православном кладбище, где пока ещё не воспрещают хоронить, однако ходят слухи, что собираются запретить и устроить новое православное кладбище за городом, в тех местах, где в сорок первом году велись массовые расстрелы евреев. Вот еще, почему снесли еврейский памятник.
- Да, - сказал Чубинец, - отдохнуть хочется. Вот поспал я недолго и легче голова на шее держится. Если подумать, то единственное теперь моё желание - отдохнуть. Дома не отдохнёшь, потому что день и ночь гул и скрежет соседнего элеватора, а поедешь с театром на гастроли и ещё хуже. Недавно, например, гастролировали мы здесь же неподалёку, в Закарпатьи. Жизнь провинциального нашего актёра ещё ждёт своего описания. Не моего, конечно, мне теперь писать ни здоровье, ни нервы не позволяют. Некоторые, правда, пишут для укрепления своего здоровья и нервов, а также собственного бюджета. Ну, бюджет укрепить не плохо бы, а вот как нервы и здоровье через писание укрепить - этого не понимаю. То слово, которое я от себя отрываю и бумаге отдаю, всё время назад ко мне просится, без меня мучается и страдает, как существо мне дорогое, мной любимое и меня любящее, однако мной же вон выброшенное в мир наш холодный и безжалостный. Живи без меня, мяукай жалобно, скули жалобно под дверьми посторонних равнодушных читателей, авось они тебя подберут и отогреют. А слово сказанное, не написанное, погуляет, поиграет на воле и опять ко мне же на ночлег возвращается.
"- Если, конечно, - подумал я, Забродский, - это твоё слово, выпущенное погулять, не поймает кто-нибудь посторонний и поместит в свой бумажный зверинец".
- Жизнь провинциального актёра ужасна, - говорил Чубинец, - а театрального администратора и того хуже, если он только не вор, не пьяница, не картёжник и не дурак, как наш старший администратор, Носов. Так вот, приезжаю я в Мукачево в плохом состоянии и с температурой, потому запоздал несколько и только в вестибюле гостиницы очутился, как сразу меж двух огней: Носова и актёров. Наши все сидели в вестибюле и ждали мест. К нам ведь отношение, не как к столичным знаменитостям. Начал я бегать с размещением. Голова болит, во рту липко, лечь бы, думаю, полежать, а бегаю. Но чувствую, без старшего администратора разместить мне не под силу, без прав бегаю. Старший администратор Носов был пьян в дымину и пошёл спать. Проспавшись, он не мог вспомнить ничего, кого расселил, а кого ещё нет. Я к тому времени уже совсем без сил и без души, ноги стали как каменные и температура, чувствую, поднялась не меньше тридцати девяти. А актёры, которых не расселили, ругаются, Носова нет, так они все ко мне. Одна актриса подходит и говорит: "Если в течение часа меня не устроят, я уеду с гастролей, но вас здесь не будет через три дня и Носова тоже. Я пойду прямо в обком и в управление". Я к Носову - так и так, ругаются и правильно делают. Жалобами угрожают. Этот проспавшийся Носов смотрит на меня, улыбается своей запухшей, красной мордой и говорит: "Работать не умеешь, Чубинец. Возьми её об руку, женщина всё же, поговори по душам, объясни ситуацию. А если будет уезжать, пусть даст расписку". Мне от этих его слов ещё хуже, совсем себя ненормальным чувствую, в голове туман. У меня ведь роя высокая, сорок пять вместо положенных пятнадцати. Я перед самыми гастролями анализы в поликлинику сдавал. (Просторечие. Не роя, а РОЭ - реакция оседания эритроцитов, один из показателей любого воспаления. Д.Т.)
- Во-первых, - говорю, почему вы со мной на "ты", а во-вторых, вы расселяете людей не для работы, а для развлечения, чтоб было удобно играть в карты ночами, пить водку и чтоб было поменьше свидетелей". Смотрю, говорить бесполезно с выпившим, только себе ещё больше нервы испорчу. Иду назад в вестибюль. Иду и думаю - если б кто-либо посторонний мне помощь оказал, ноги бы мне переставлял. Тут подходит ко мне та самая артистка и с ней ведущий артист театра, героев-любовников играет, но успешней по-моему в быту, чем на сцене. Теперь уже нет таких артистов, как Леонид Павлович покойный. Не знаю, может в столице кое-где сохранились, а в провинции нет. И живут плохо и играют плохо. Да и как им играть при таком отношении? Вот эта артистка в вестибюле просидела, устала и ей уж не до искусства, не до приличия.
- С вами нужно говорить матом, - это она мне, - говорить матом, тогда вы поймёте. Брать вас за барки или просто бить в морду и обзывать последними словами.
Герой-любовник её слова подтверждает.
- Знаете, - говорит, - что я на репетиции не пойду и на открытие гастролей тоже.
Только к девяти вечера, наконец, расселили.
- Ну вот, - говорит Носов, - а ты беспокоился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Лишь на каком-то переезде, когда поезд затормозил и вагон сильно тряхнуло, Чубинец ударился головой о скамью и проснулся. Он сел, потирая глаза и очевидно не сразу сообразил, где находится. Однако тут же меня узнал, всё вспомнил и спросил:
- Какую станцию проехали?
- Бердичев, - ответил я, хоть от Бердичева мы уже удалились далеко и проехали множество станций.
- А, - равнодушно зевнул Чубинец, - я там бывал. Кулинария там хорошая.
Вот и всё, что этот человек знал и думал о Бердичеве. Надо сказать, не так уж это плохо для украинца. Ведь украинец, не говоря уже об украинском поляке, или украинском сибиряке, если услышит о Бердичеве, то обязательно заговорит, поблескивая глазами, а в иные моменты злобно. Не всякий, конечно, но множество. Чубинец же сказал о Бердичеве, как о рядовой, обычной станции. И это, повторяю, хорошо для украинца. Но Бердичев всё-таки не рядовая станция и я вдруг почему-то начал рассказывать Олесю о Бердичеве и агитировать его переехать туда на жительство. Может у меня мелькнула задняя мысль, что тогда появится дом, куда я смогу приезжать. Мысль, конечно, идеалистическая, но всё-таки я Олеся агитировал стать украинским бердичевляниным. Рассказал я ему также и о бердичевском православном кладбище, где пока ещё не воспрещают хоронить, однако ходят слухи, что собираются запретить и устроить новое православное кладбище за городом, в тех местах, где в сорок первом году велись массовые расстрелы евреев. Вот еще, почему снесли еврейский памятник.
- Да, - сказал Чубинец, - отдохнуть хочется. Вот поспал я недолго и легче голова на шее держится. Если подумать, то единственное теперь моё желание - отдохнуть. Дома не отдохнёшь, потому что день и ночь гул и скрежет соседнего элеватора, а поедешь с театром на гастроли и ещё хуже. Недавно, например, гастролировали мы здесь же неподалёку, в Закарпатьи. Жизнь провинциального нашего актёра ещё ждёт своего описания. Не моего, конечно, мне теперь писать ни здоровье, ни нервы не позволяют. Некоторые, правда, пишут для укрепления своего здоровья и нервов, а также собственного бюджета. Ну, бюджет укрепить не плохо бы, а вот как нервы и здоровье через писание укрепить - этого не понимаю. То слово, которое я от себя отрываю и бумаге отдаю, всё время назад ко мне просится, без меня мучается и страдает, как существо мне дорогое, мной любимое и меня любящее, однако мной же вон выброшенное в мир наш холодный и безжалостный. Живи без меня, мяукай жалобно, скули жалобно под дверьми посторонних равнодушных читателей, авось они тебя подберут и отогреют. А слово сказанное, не написанное, погуляет, поиграет на воле и опять ко мне же на ночлег возвращается.
"- Если, конечно, - подумал я, Забродский, - это твоё слово, выпущенное погулять, не поймает кто-нибудь посторонний и поместит в свой бумажный зверинец".
- Жизнь провинциального актёра ужасна, - говорил Чубинец, - а театрального администратора и того хуже, если он только не вор, не пьяница, не картёжник и не дурак, как наш старший администратор, Носов. Так вот, приезжаю я в Мукачево в плохом состоянии и с температурой, потому запоздал несколько и только в вестибюле гостиницы очутился, как сразу меж двух огней: Носова и актёров. Наши все сидели в вестибюле и ждали мест. К нам ведь отношение, не как к столичным знаменитостям. Начал я бегать с размещением. Голова болит, во рту липко, лечь бы, думаю, полежать, а бегаю. Но чувствую, без старшего администратора разместить мне не под силу, без прав бегаю. Старший администратор Носов был пьян в дымину и пошёл спать. Проспавшись, он не мог вспомнить ничего, кого расселил, а кого ещё нет. Я к тому времени уже совсем без сил и без души, ноги стали как каменные и температура, чувствую, поднялась не меньше тридцати девяти. А актёры, которых не расселили, ругаются, Носова нет, так они все ко мне. Одна актриса подходит и говорит: "Если в течение часа меня не устроят, я уеду с гастролей, но вас здесь не будет через три дня и Носова тоже. Я пойду прямо в обком и в управление". Я к Носову - так и так, ругаются и правильно делают. Жалобами угрожают. Этот проспавшийся Носов смотрит на меня, улыбается своей запухшей, красной мордой и говорит: "Работать не умеешь, Чубинец. Возьми её об руку, женщина всё же, поговори по душам, объясни ситуацию. А если будет уезжать, пусть даст расписку". Мне от этих его слов ещё хуже, совсем себя ненормальным чувствую, в голове туман. У меня ведь роя высокая, сорок пять вместо положенных пятнадцати. Я перед самыми гастролями анализы в поликлинику сдавал. (Просторечие. Не роя, а РОЭ - реакция оседания эритроцитов, один из показателей любого воспаления. Д.Т.)
- Во-первых, - говорю, почему вы со мной на "ты", а во-вторых, вы расселяете людей не для работы, а для развлечения, чтоб было удобно играть в карты ночами, пить водку и чтоб было поменьше свидетелей". Смотрю, говорить бесполезно с выпившим, только себе ещё больше нервы испорчу. Иду назад в вестибюль. Иду и думаю - если б кто-либо посторонний мне помощь оказал, ноги бы мне переставлял. Тут подходит ко мне та самая артистка и с ней ведущий артист театра, героев-любовников играет, но успешней по-моему в быту, чем на сцене. Теперь уже нет таких артистов, как Леонид Павлович покойный. Не знаю, может в столице кое-где сохранились, а в провинции нет. И живут плохо и играют плохо. Да и как им играть при таком отношении? Вот эта артистка в вестибюле просидела, устала и ей уж не до искусства, не до приличия.
- С вами нужно говорить матом, - это она мне, - говорить матом, тогда вы поймёте. Брать вас за барки или просто бить в морду и обзывать последними словами.
Герой-любовник её слова подтверждает.
- Знаете, - говорит, - что я на репетиции не пойду и на открытие гастролей тоже.
Только к девяти вечера, наконец, расселили.
- Ну вот, - говорит Носов, - а ты беспокоился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49