ужасные видения всевозможных бед, случившихся с ней и повергших в смятение ее душу, не покидали бы меня ни в лесу, ни в удобной зале. А потом, я полагаю, что слабой женщине как раз здешний образ жизни может послужить вместо укрепляющей железистой ванны. Поистине, морской ветер, по-своему славно завывающий в сосновом лесу, глухой лай догов, дерзкие и задорные переливы рогов должны были одержать верх над расслабляющим томным бренчанием на клавикордах, на которых зазорно играть мужчине, но вы возымели намерение упорно мучить мою (*62) жену и довести ее до смерти. - Барон сказал все это, возвысив голос и дико сверкая очами.
Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение рукой в сторону барона, я хотел заговорить, но барон не позволил мне раскрыть рта.
- Я знаю, что вы намерены сказать, - начал он снова, - знаю и повторяю: вы были на пути к тому, чтобы уморить мою жену, в чем я вас, однако, не упрекаю, хотя вы и понимаете, что я должен всему этому положить конец. Словом, вы экзальтируете мою жену своею игрою и пением. И, когда она блуждает без руля и ветрил по бездонному морю обманчивых сновидений и предчувствий, навеянных на нее злыми чарами вашей музыки, вы толкаете ее в бездну своим рассказом о зловещем призраке, дразнившем вас там, наверху, в судейской зале. Дед ваш ничего не скрыл от меня, но я прошу вас, поведайте мне снова все, что вы видели и не видели, - слышали, чувствовали, подозревали.
Я собрался с духом и спокойно рассказал все, что было, от начала до конца. Барон лишь время от времени прерывал меня возгласами удивления. Когда я дошел до того, как мой дед с благочестивым мужеством ополчился против наваждения и заклял его строгими словами, барон сложил руки, молитвенно поднял их к небу и с воодушевлением воскликнул:
- Да, ангел-хранитель нашей семьи! Его бренные останки должны будут покоиться в склепе наших предков!
Я кончил.
Скрестив руки, барон расхаживал по комнате и бормотал как бы про себя: "Даниель, Даниель, что делаешь ты здесь в этот час!"
- Итак, больше ничего, господин барон? - громко спросил я, сделав вид, что хочу удалиться.
Барон словно очнулся от сна, дружески взял меня за руку и сказал:
- Да, любезный друг, жену мою, которую вы без умысла так жестоко потрясли, вы же должны и вылечить - только вы один можете это сделать.
Я чувствовал, что лицо мое запылало, и если бы стоял против зеркала, то, нет сомнения, увидел бы в нем весьма озадаченную преглупую рожу. Барон, казалось, тешился моим смущением; он пристально глядел мне в глаза и улыбался с поистине коварной иронией. (*63)
- Да как же, ради всего на свете, мне это сделать? - наконец пробормотал я запинаясь.
- Ну, ну, - перебил меня барон, - у вас будет не такая уж опасная пациентка. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса вовлечена в волшебный круг вашей музыки, внезапно вырвать ее из него было бы жестоко и безрассудно. Продолжайте ваши занятия музыкой. Всякий вечер вы будете желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к музыке все более сильной, искусно соедините веселое с серьезным. А главное, почаще повторяйте свою историю о странном наваждении. Баронесса привыкнет к ней, она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и от всей истории останется впечатление не больше, нежели от всякой другой волшебной сказки в каком-нибудь новомодном романе или книге о привидениях. Вот что должны будете вы сделать, любезный друг! - С этими словами барон отпустил меня и удалился.
Я был внутренне уничтожен, я был низведен до роли ничтожного глупого мальчика. Я безумец, возомнивший, что в его груди могла шевельнуться ревность; он сам посылает меня к Серафине: он видит во мне лишь послушное орудие, которое можно употребить и бросить, когда ему заблагорассудится! За несколько минут до того я страшился барона, во мне было глубоко затаено сознание собственной виновности, но виновность эта дала мне несомнительно почувствовать высшее, более прекрасное бытие, для которого я уже внутренне созрел; и вдруг все поглотила ночная тьма, и я увидел лишь сумасбродного мальчишку, возомнившего в детском самообольщении, будто бумажная корона, которую он напялил себе на голову, и впрямь золотая. Я поспешил к деду; он уже ожидал меня.
- Ну, тезка, куда это ты запропастился? - спросил он, завидев меня.
- Говорил с бароном,- тихо и торопливо проговорил я, не глядя на старика.
- Тьфу ты пропасть! - воскликнул старик, словно удивившись.- Тьфу ты пропасть, я так и думал. Тезка, барон, конечно, вызвал тебя на дуэль? Раскатистый смех, которым тотчас же разразился мой дед, показал мне, что и на сей раз он, как всегда, видит меня насквозь. (*64)
Я закусил губу, не посмев ему перечить, ибо хорошо знал, что он только того и ждет, чтобы осыпать меня градом насмешек, уже вертевшихся у него на языке.
Баронесса вышла к столу в нарядном утреннем капоте, который ослепительной своей белизной мог поспорить с только что выпавшим снегом. Вид у нее был измученный и усталый, но когда она, заговорив тихо и мелодично, подняла темные глаза свои - из мрачного их пламени блеснуло сладостное нетерпеливое томление и легкий румянец пробежал по лилейно-бледному ее лицу.
Еще никогда не была она так прекрасна! Но кто предвидит все сумасбродства юноши, чья кровь кипит в голове и сердце? Горечь затаенной досады, возбужденной во мне бароном, я перенес на баронессу. Все казалось мне безбожной мистификацией, и вот я решил доказать, что рассудок мой находится в добром здравии и я наделен проницательностью свыше всякой меры. Словно капризное дитя, удалялся я от баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что я, как того и хотел, занял старое свое место в самом конце стола между двумя офицерами, с которыми и принялся изрядно бражничать. За десертом мы беспрестанно чокались, и, как случается со мной при таком расположении духа, я был необыкновенно весел и шумлив. Слуга поднес мне тарелку, где лежало несколько конфет, промолвив: "От фрейлейн Адельгейды". Я взял и тотчас приметил, что на одной конфете серебряным карандашиком было нацарапано: "А Серафина?" Кровь закипела в моих жилах, я взглянул на Адельгейду; она посмотрела на меня с чрезвычайно хитрым и лукавым видом, взяла стакан и сделала мне знак легким наклонением головы. Почти невольно я еле слышно пробормотал: "Серафина",- взял стакан и одним духом осушил его. Взор мой был устремлен к Серафине, я заметил, что и она в эту минуту выпила свой стакан и ставила его на стол - взоры наши встретились, и какой-то злорадный демон шепнул мне на ухо: "Несчастный, ведь она любит тебя!" Кто-то из гостей встал и, следуя северному обычаю, провозгласил здоровье хозяйки дома,- стаканы ликующе зазвенели. Восторг и отчаяние разрывали мое сердце, вино горело во мне, все закружилось вокруг меня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение рукой в сторону барона, я хотел заговорить, но барон не позволил мне раскрыть рта.
- Я знаю, что вы намерены сказать, - начал он снова, - знаю и повторяю: вы были на пути к тому, чтобы уморить мою жену, в чем я вас, однако, не упрекаю, хотя вы и понимаете, что я должен всему этому положить конец. Словом, вы экзальтируете мою жену своею игрою и пением. И, когда она блуждает без руля и ветрил по бездонному морю обманчивых сновидений и предчувствий, навеянных на нее злыми чарами вашей музыки, вы толкаете ее в бездну своим рассказом о зловещем призраке, дразнившем вас там, наверху, в судейской зале. Дед ваш ничего не скрыл от меня, но я прошу вас, поведайте мне снова все, что вы видели и не видели, - слышали, чувствовали, подозревали.
Я собрался с духом и спокойно рассказал все, что было, от начала до конца. Барон лишь время от времени прерывал меня возгласами удивления. Когда я дошел до того, как мой дед с благочестивым мужеством ополчился против наваждения и заклял его строгими словами, барон сложил руки, молитвенно поднял их к небу и с воодушевлением воскликнул:
- Да, ангел-хранитель нашей семьи! Его бренные останки должны будут покоиться в склепе наших предков!
Я кончил.
Скрестив руки, барон расхаживал по комнате и бормотал как бы про себя: "Даниель, Даниель, что делаешь ты здесь в этот час!"
- Итак, больше ничего, господин барон? - громко спросил я, сделав вид, что хочу удалиться.
Барон словно очнулся от сна, дружески взял меня за руку и сказал:
- Да, любезный друг, жену мою, которую вы без умысла так жестоко потрясли, вы же должны и вылечить - только вы один можете это сделать.
Я чувствовал, что лицо мое запылало, и если бы стоял против зеркала, то, нет сомнения, увидел бы в нем весьма озадаченную преглупую рожу. Барон, казалось, тешился моим смущением; он пристально глядел мне в глаза и улыбался с поистине коварной иронией. (*63)
- Да как же, ради всего на свете, мне это сделать? - наконец пробормотал я запинаясь.
- Ну, ну, - перебил меня барон, - у вас будет не такая уж опасная пациентка. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса вовлечена в волшебный круг вашей музыки, внезапно вырвать ее из него было бы жестоко и безрассудно. Продолжайте ваши занятия музыкой. Всякий вечер вы будете желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к музыке все более сильной, искусно соедините веселое с серьезным. А главное, почаще повторяйте свою историю о странном наваждении. Баронесса привыкнет к ней, она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и от всей истории останется впечатление не больше, нежели от всякой другой волшебной сказки в каком-нибудь новомодном романе или книге о привидениях. Вот что должны будете вы сделать, любезный друг! - С этими словами барон отпустил меня и удалился.
Я был внутренне уничтожен, я был низведен до роли ничтожного глупого мальчика. Я безумец, возомнивший, что в его груди могла шевельнуться ревность; он сам посылает меня к Серафине: он видит во мне лишь послушное орудие, которое можно употребить и бросить, когда ему заблагорассудится! За несколько минут до того я страшился барона, во мне было глубоко затаено сознание собственной виновности, но виновность эта дала мне несомнительно почувствовать высшее, более прекрасное бытие, для которого я уже внутренне созрел; и вдруг все поглотила ночная тьма, и я увидел лишь сумасбродного мальчишку, возомнившего в детском самообольщении, будто бумажная корона, которую он напялил себе на голову, и впрямь золотая. Я поспешил к деду; он уже ожидал меня.
- Ну, тезка, куда это ты запропастился? - спросил он, завидев меня.
- Говорил с бароном,- тихо и торопливо проговорил я, не глядя на старика.
- Тьфу ты пропасть! - воскликнул старик, словно удивившись.- Тьфу ты пропасть, я так и думал. Тезка, барон, конечно, вызвал тебя на дуэль? Раскатистый смех, которым тотчас же разразился мой дед, показал мне, что и на сей раз он, как всегда, видит меня насквозь. (*64)
Я закусил губу, не посмев ему перечить, ибо хорошо знал, что он только того и ждет, чтобы осыпать меня градом насмешек, уже вертевшихся у него на языке.
Баронесса вышла к столу в нарядном утреннем капоте, который ослепительной своей белизной мог поспорить с только что выпавшим снегом. Вид у нее был измученный и усталый, но когда она, заговорив тихо и мелодично, подняла темные глаза свои - из мрачного их пламени блеснуло сладостное нетерпеливое томление и легкий румянец пробежал по лилейно-бледному ее лицу.
Еще никогда не была она так прекрасна! Но кто предвидит все сумасбродства юноши, чья кровь кипит в голове и сердце? Горечь затаенной досады, возбужденной во мне бароном, я перенес на баронессу. Все казалось мне безбожной мистификацией, и вот я решил доказать, что рассудок мой находится в добром здравии и я наделен проницательностью свыше всякой меры. Словно капризное дитя, удалялся я от баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что я, как того и хотел, занял старое свое место в самом конце стола между двумя офицерами, с которыми и принялся изрядно бражничать. За десертом мы беспрестанно чокались, и, как случается со мной при таком расположении духа, я был необыкновенно весел и шумлив. Слуга поднес мне тарелку, где лежало несколько конфет, промолвив: "От фрейлейн Адельгейды". Я взял и тотчас приметил, что на одной конфете серебряным карандашиком было нацарапано: "А Серафина?" Кровь закипела в моих жилах, я взглянул на Адельгейду; она посмотрела на меня с чрезвычайно хитрым и лукавым видом, взяла стакан и сделала мне знак легким наклонением головы. Почти невольно я еле слышно пробормотал: "Серафина",- взял стакан и одним духом осушил его. Взор мой был устремлен к Серафине, я заметил, что и она в эту минуту выпила свой стакан и ставила его на стол - взоры наши встретились, и какой-то злорадный демон шепнул мне на ухо: "Несчастный, ведь она любит тебя!" Кто-то из гостей встал и, следуя северному обычаю, провозгласил здоровье хозяйки дома,- стаканы ликующе зазвенели. Восторг и отчаяние разрывали мое сердце, вино горело во мне, все закружилось вокруг меня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24