) до сих пор одиноко стоящего
мыслителя Н. Я. Данилевского, который в своей книге "Россия и Европа"
сделал такой великий шаг на пути русской науки и русского самосознания,
обосновавши так твердо и ясно "теорию смены культурных типов в истории
человечества" (подчерк. везде Леонтьевым. Гр.).
То, что здесь, в этой цитате, сказано, замечательно и характерно во
многих отношениях. Прежде всего, из нее становится ясно, каким скудным
научным багажом обладали виднейшие славянофилы: "сам" Константин Ле-
онтьев "замечательного" плагиатора возводит в ранг замечательного мысли-
теля! Не оправдание то обстоятельство, что "дополнение" Леонтьева напи-
сано шестью годами раньше критики Вл. Соловьева. Для полноты картины и
оценки славянофильской общественной и исторической доктрины и, наконец,
для характеристики "славянофильских" провозвестников религиозного обнов-
ления Европы мы вообще не должны упускать из виду, что в ней (славяно-
фильской доктрине) нет абсолютно ничего оригинального и своего, т.-е.
русского. Ведь кто первый заговорил о своеобразиях русской действи-
тельности? Западно-европейский путешественник. Начиная с XVI века все
чаще и чаще европейцы поражались отсталостью России, отмечая это в своих
очерках и мемуарах. Возьмем хотя бы Манштейна. Он в 1771 году писал, что
"в начале нынешнего столетия образ поведения и нравы русского народа со-
вершенно различались от всех прочих европейских народов, и что он вовсе
не знал никаких правил благопристойности" (см. ст. А. П. Щапова "Истори-
ческие условия интеллектуального развития в России", Собр. соч., т. II.
Не в обиду, а в поучение будь сказано, что гораздо полезнее было бы для
наших авторов, если бы они ознакомились с трудами этого ученого, облада-
ющего громадной силой интуиции, чем увлекались путанной сигнализацией -
термин Степуна - Освальда Шпенглера). К нему добавим еще Гакстгаузена с
его идеологией и идеализацией общины. И перед нами тогда будут не только
общественно-психологические истоки славянофильства, но и народничества.
Межа, с которой начинаются эти два течения российской общественности,
помечена чужеземными столбами. Видя их, россияне начали осознавать
"свое"; без этих столбов - как бы они дошли до этого? Чужестранцы гово-
рили: "Неблагопристойно". Россияне ответили: "Это хорошо, это чудно", и
создавали, при помощи тех же самых чужестранцев, теории об "о й стати"
России. А всем этим кичатся наши пророки чаемого религиозного ренессан-
са!
В данном случае, однако, нас больше интересует ответ на прямой воп-
рос: была ли "центральная мысль" Шпенглера, как это утверждает Бердяев,
высказана Леонтьевым? Как видно из этой же замечательной цитаты, Ле-
онтьев считает понятия "культура" и "цивилизация" идентичными; и он го-
ворит не о смене романо-германской цивилизации новой культурой, а о за-
мене ее новой же цивилизацией - славяно-восточной.
В другом своем сочинении, "Византизм и славянство" (1875 г.), К. Ле-
онтьев, часто употребляя термины цивилизация и культура, никогда их не
разграничивает, как разносмысловые понятия. "Здание европейской культуры
было гораздо обширнее и богаче всех предыдущих цивилизаций". "Цивилиза-
ция, культура, есть именно та сложная система отвлеченных идей (религи-
озных, государственных, лично-нравственных, философских и художествен-
ных), которая вырабатывается всей жизнью наций". Следовательно, "цент-
ральной мысли" шпенглеровской "сигнализации" нет у Константина Ле-
онтьева. Но худо ли это, или хорошо - Константин Леонтьев вообще по духу
непохож на Шпенглера. Для Леонтьева существует и всемирная история, и
культурная преемственность. Он утверждает: "Культуры государственные,
сменявшие друг друга, были все шире и шире, сложнее и сложнее: шире и по
духу, и по месту, сложнее по содержанию. Персидская была шире и сложнее
халдейской, лидийской и египетской, на развалинах коих она воздвигалась;
греко-македонская на короткое время еще шире; Римская покрыла собой и
претворила в себе все предыдущее; Европейская развилась несравненно
пространнее, глубже, сложнее всех прежних государственных систем ("Ви-
зантизм и Славянство"). Или, наконец: "Европейское наследство вечно и до
того богато, и до того высоко, что история еще ничего не представляла
подобного" (там же). Но это еще не все. Как на беду Бердяеву, К. Ле-
онтьев даже не верит в гибель европейской цивилизации. "Практику полити-
ческого гражданского смешения Европа пережила; скоро может быть увидим,
как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного)
и полового, окончательного, упростительного смешения" (подчеркнуто везде
Леонтьевым. Гр.). Леонтьев сторонник развития*8, и в этом он тоже слиш-
ком далек от примитивной морфологии истории Шпенглера. Шпенглер различа-
ет два процесса: 1) созидательный, собственно-культурно-творческий и 2)
распространительный, цивилизационно-упадочнический. Хотя и Леонтьев не-
однократно употребляет термин морфологии ("начинается смешение, сгл е
морфологических резких контуров"; "она, т.-е. Европа, не хочет более
морфологии"), но он в него вкладывает другой смысл. В V-й главе "Визан-
тизм и Славянство?" - "Что такое процесс развития?" - Леонтьев понятие
развития целиком переносит из естествознания в социальные науки и уста-
навливает три периода развития: "1) первичной простоты, 2) цветущей
сложности и 3) вторичного смесительного упрощения". При чем, и это в
данном случае должно быть "центральной мыслью", процесс "вторичного сме-
сительного упрощения" отнюдь и не предвозвещает гибели... "если дело
идет к выздоровлению организма, то картина болезни упрощается", говорит
Леонтьев, применив свою триаду к процессу болезни. Вот почему он, видя,
что Европа, "не хочет более морфологии", а также то, что она политичес-
кое "смесительное упрощение" уже пережила на практике, смертного приго-
вора над нею не произносит.
После всего сказанного мы имеем полное право призвать наших отечест-
венных философов к порядку: - так бесцеремонно с фактами, упрямыми фак-
тами, обращаться нельзя. Если им нужен был шпенглеровский примитив для
спасения своей души и своего старого веховского знамени, то нужно было
его брать таким, каков он есть. Затеянное ими предприятие - спасти Евро-
пу "по-славянофильски" через посредство Шпенглера не удалось. Сближение
Шпенглера с славянофильством ни для кого не прибыльно - ни для Шпенгле-
ра, ни для славянофилов и тем более для наших авторов. Ибо в итоге этой
экскурсии обнаружилось только одно: - в головах представителей когда-то
нового у нас "нового религиозного сознания" начался процесс "вторичного
смесительного упрощения".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
мыслителя Н. Я. Данилевского, который в своей книге "Россия и Европа"
сделал такой великий шаг на пути русской науки и русского самосознания,
обосновавши так твердо и ясно "теорию смены культурных типов в истории
человечества" (подчерк. везде Леонтьевым. Гр.).
То, что здесь, в этой цитате, сказано, замечательно и характерно во
многих отношениях. Прежде всего, из нее становится ясно, каким скудным
научным багажом обладали виднейшие славянофилы: "сам" Константин Ле-
онтьев "замечательного" плагиатора возводит в ранг замечательного мысли-
теля! Не оправдание то обстоятельство, что "дополнение" Леонтьева напи-
сано шестью годами раньше критики Вл. Соловьева. Для полноты картины и
оценки славянофильской общественной и исторической доктрины и, наконец,
для характеристики "славянофильских" провозвестников религиозного обнов-
ления Европы мы вообще не должны упускать из виду, что в ней (славяно-
фильской доктрине) нет абсолютно ничего оригинального и своего, т.-е.
русского. Ведь кто первый заговорил о своеобразиях русской действи-
тельности? Западно-европейский путешественник. Начиная с XVI века все
чаще и чаще европейцы поражались отсталостью России, отмечая это в своих
очерках и мемуарах. Возьмем хотя бы Манштейна. Он в 1771 году писал, что
"в начале нынешнего столетия образ поведения и нравы русского народа со-
вершенно различались от всех прочих европейских народов, и что он вовсе
не знал никаких правил благопристойности" (см. ст. А. П. Щапова "Истори-
ческие условия интеллектуального развития в России", Собр. соч., т. II.
Не в обиду, а в поучение будь сказано, что гораздо полезнее было бы для
наших авторов, если бы они ознакомились с трудами этого ученого, облада-
ющего громадной силой интуиции, чем увлекались путанной сигнализацией -
термин Степуна - Освальда Шпенглера). К нему добавим еще Гакстгаузена с
его идеологией и идеализацией общины. И перед нами тогда будут не только
общественно-психологические истоки славянофильства, но и народничества.
Межа, с которой начинаются эти два течения российской общественности,
помечена чужеземными столбами. Видя их, россияне начали осознавать
"свое"; без этих столбов - как бы они дошли до этого? Чужестранцы гово-
рили: "Неблагопристойно". Россияне ответили: "Это хорошо, это чудно", и
создавали, при помощи тех же самых чужестранцев, теории об "о й стати"
России. А всем этим кичатся наши пророки чаемого религиозного ренессан-
са!
В данном случае, однако, нас больше интересует ответ на прямой воп-
рос: была ли "центральная мысль" Шпенглера, как это утверждает Бердяев,
высказана Леонтьевым? Как видно из этой же замечательной цитаты, Ле-
онтьев считает понятия "культура" и "цивилизация" идентичными; и он го-
ворит не о смене романо-германской цивилизации новой культурой, а о за-
мене ее новой же цивилизацией - славяно-восточной.
В другом своем сочинении, "Византизм и славянство" (1875 г.), К. Ле-
онтьев, часто употребляя термины цивилизация и культура, никогда их не
разграничивает, как разносмысловые понятия. "Здание европейской культуры
было гораздо обширнее и богаче всех предыдущих цивилизаций". "Цивилиза-
ция, культура, есть именно та сложная система отвлеченных идей (религи-
озных, государственных, лично-нравственных, философских и художествен-
ных), которая вырабатывается всей жизнью наций". Следовательно, "цент-
ральной мысли" шпенглеровской "сигнализации" нет у Константина Ле-
онтьева. Но худо ли это, или хорошо - Константин Леонтьев вообще по духу
непохож на Шпенглера. Для Леонтьева существует и всемирная история, и
культурная преемственность. Он утверждает: "Культуры государственные,
сменявшие друг друга, были все шире и шире, сложнее и сложнее: шире и по
духу, и по месту, сложнее по содержанию. Персидская была шире и сложнее
халдейской, лидийской и египетской, на развалинах коих она воздвигалась;
греко-македонская на короткое время еще шире; Римская покрыла собой и
претворила в себе все предыдущее; Европейская развилась несравненно
пространнее, глубже, сложнее всех прежних государственных систем ("Ви-
зантизм и Славянство"). Или, наконец: "Европейское наследство вечно и до
того богато, и до того высоко, что история еще ничего не представляла
подобного" (там же). Но это еще не все. Как на беду Бердяеву, К. Ле-
онтьев даже не верит в гибель европейской цивилизации. "Практику полити-
ческого гражданского смешения Европа пережила; скоро может быть увидим,
как она перенесет попытки экономического, умственного (воспитательного)
и полового, окончательного, упростительного смешения" (подчеркнуто везде
Леонтьевым. Гр.). Леонтьев сторонник развития*8, и в этом он тоже слиш-
ком далек от примитивной морфологии истории Шпенглера. Шпенглер различа-
ет два процесса: 1) созидательный, собственно-культурно-творческий и 2)
распространительный, цивилизационно-упадочнический. Хотя и Леонтьев не-
однократно употребляет термин морфологии ("начинается смешение, сгл е
морфологических резких контуров"; "она, т.-е. Европа, не хочет более
морфологии"), но он в него вкладывает другой смысл. В V-й главе "Визан-
тизм и Славянство?" - "Что такое процесс развития?" - Леонтьев понятие
развития целиком переносит из естествознания в социальные науки и уста-
навливает три периода развития: "1) первичной простоты, 2) цветущей
сложности и 3) вторичного смесительного упрощения". При чем, и это в
данном случае должно быть "центральной мыслью", процесс "вторичного сме-
сительного упрощения" отнюдь и не предвозвещает гибели... "если дело
идет к выздоровлению организма, то картина болезни упрощается", говорит
Леонтьев, применив свою триаду к процессу болезни. Вот почему он, видя,
что Европа, "не хочет более морфологии", а также то, что она политичес-
кое "смесительное упрощение" уже пережила на практике, смертного приго-
вора над нею не произносит.
После всего сказанного мы имеем полное право призвать наших отечест-
венных философов к порядку: - так бесцеремонно с фактами, упрямыми фак-
тами, обращаться нельзя. Если им нужен был шпенглеровский примитив для
спасения своей души и своего старого веховского знамени, то нужно было
его брать таким, каков он есть. Затеянное ими предприятие - спасти Евро-
пу "по-славянофильски" через посредство Шпенглера не удалось. Сближение
Шпенглера с славянофильством ни для кого не прибыльно - ни для Шпенгле-
ра, ни для славянофилов и тем более для наших авторов. Ибо в итоге этой
экскурсии обнаружилось только одно: - в головах представителей когда-то
нового у нас "нового религиозного сознания" начался процесс "вторичного
смесительного упрощения".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24