ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


То-то и дело, что самый что ни на есть наилояльнейший, ничем не мотивированный телефонный звонок в Кремль – уже есть акт самоубийственный. Невинное желание поговорить о чем-нибудь «с вождями» уже само по себе – более чем достаточное основание для того, чтобы всеми присутствующими овладел ужас.
И энергичный товарищ Митрохин, и Анна Сидоровна, и хозяйка квартиры Дарья Васильевна Пилатова – все они вовсе не какие-нибудь там особенные, патологические трусы. И гости, которые стали поспешно покидать эту зачумленную квартиру, – тоже не какие-нибудь исключительные мерзавцы и христопродавцы. Они – самые обыкновенные, нормальные обыватели. А чувствуют и поступают они так, потому что твердо знают: хоть ничего плохого они и не имели в виду и вообще еще решительно ничего не успели ни совершить, ни даже вымолвить, а – «теперь неизвестно как обернется».
Обернуться может очень даже скверно. А если вдруг пронесет – это будет великое счастье. Это будет просто чудо!
Практически любое соприкосновение зощенковского героя с «вождями», закончившееся более или менее благополучно (то есть не имевшее никаких отрицательных последствий), неизменно вызывает у него именно эту реакцию: оно воспринимается им как чудо.
Вот, например, один рабочий – некто Григорий Иванов – приехал по делам службы в Кремль. Выполнив то дело, ради которого прибыл, он зашел в кремлевскую парикмахерскую.
Думает: «Постригусь и побреюсь, чтоб в аккуратном виде вернуться домой».
Вот он заходит в кремлевскую парикмахерскую. И занимает свою очередь.
А народу в парикмахерской много. Два мастера стригут и бреют. А посетители ожидают.
Григорий Иванов в грустном настроении сидит в этой парикмахерской минут двадцать…
Вдруг открывается дверь, и входит новый посетитель. И тут все видят: это пришел Владимир Ильич Ленин – Председатель Совета Народных Комиссаров.
И тогда все, которые были в парикмахерской, встают и говорят:
– Здравствуйте, товарищ Ленин!
(Рассказы о Ленине. В парикмахерской.)
Дальше события развиваются самым обыкновенным и даже банальным образом. Ленин спрашивает, кто последний. Все ожидающие в один голос объявляют, что он имеет право пройти без очереди. Он отказывается, говоря, что порядок есть порядок и его нельзя нарушать. Ничего необыкновенного не происходит и потом. Необыкновенна тут только тональность рассказа – та интонация благоговейного восторга, в которой преподносит нам все эти обыкновенные события рассказчик.
Тогда встает со стула наш рабочий Григорий Иванов и, сильно волнуясь, говорит товарищу Ленину:
– В аккурат сейчас подошла моя очередь. Но я скорей соглашусь остаться небритым в течение пяти лет, чем заставлю вас ожидать. И если вы, товарищ Ленин, не согласились нарушать порядок, то я имею законное право уступить вам свою очередь, с тем чтобы занять последнюю, вашу.
И все, которые были в парикмахерской, сказали:
– Он хорошо и правильно говорит.
И парикмахерские мастера, щелкнув ножницами, тоже сказали:
– Владимир Ильич, придется сделать, как предложил рабочий…
Ленин прячет газету в карман и, сказав: «Благодарю», садится в кресло.
И все смотрят на товарища Ленина и думают: «Это великий человек! Но какой он скромный».
В этой тональности выдержан весь рассказ. Не вполне укладывается в эту интонацию восторженного умиления лишь последняя фраза. Естественнее было бы, если бы она звучала так: «Это великий человек! И какой он скромный…»
Однако зощенковские персонажи выражают свои чувства иначе. Величие и скромность, по их понятиям, – две вещи несовместные. А Ленин – не просто великий человек. Он – власть!
В этом «но» слышится удивление. Может быть, даже и легкое разочарование: «Такой великий человек, а так несолидно себя ведет…»
Однако это – лишь крохотный обертон, нимало не заглушающий основного тона: восторженного, благоговейного умиления.
Чем же оно вызвано? Есть ли основания для такого бурного, безграничного восхищения, для этого трепетного благоговейного восторга?
Эзоп или Нострадамус?
Свой отказ сесть в парикмахерское кресло без очереди Ленин мотивирует так:
– Благодарю вас, товарищи. Но только это не годится. Надо соблюдать очередь и порядок. Мы сами создаем законы и должны выполнять их.
Это значит, что закон выше личности и даже выше должности, которую эта личность занимает. И даже самый главный человек в государстве – Председатель Совета Народных Комиссаров – не имеет права нарушать закон. Вот если бы был принят закон, согласно которому Председатель Совнаркома в силу своего особого положения (или особой, исключительной занятости) имеет право бриться и стричься вне очереди, – тогда другое дело. Тогда – пожалуйста!
…часовой Лобанов не знал в лицо товарища Ленина. Портретов в то время печатали мало. И сам Владимир Ильич только недавно приехал в Петроград. Ну, и, конечно, Лобанов мог не знать Ленина по внешнему виду. В общем, Ленин подходит к дверям. И Лобанов ему говорит:
– Минуточку, товарищ! Покажите ваш пропуск! Ленин не стал возражать. Он, как бы очнувшись от своей задумчивости, тихо сказал:
– Ах, да, пропуск! Извините, товарищ, сейчас найду.
И стал искать свой пропуск в боковом кармане.
А в этот момент подошел к дверям Смольного один какой-то человек, должно быть из служащих. И видя, что часовой не пропускает Ленина, возмутился. И крикнул:
– Это же Ленин! Пропустите! Лобанов тихо ответил этому человеку:
– Без пропуска я затрудняюсь пропустить. До этого раза я еще не имел счастья видеть товарища Ленина… Служащий возмутился еще больше и крикнул:
– Извольте немедленно пропустить Ленина! Вдруг Ленин говорит:
– Не надо ему приказывать и тем более не надо кричать. Часовой поступает совершенно правильно. Порядок для всех одинаков.
Тут Ленин достает из бокового кармана пропуск. Подает его часовому. Лобанов с трепетом разворачивает этот пропуск. И видит: это действительно пропуск Владимира Ильича Ленина.
Лобанов берет под козырек и говорит Ленину:
– Я прошу извинить, Владимир Ильич, что потребовал ваш пропуск.
(Рассказы о Ленине. Ленин и часовой.)
Тут интересно вот что. Хотя Ленин уже сказал, что часовой поступает совершенно правильно, требуя у него пропуск, сам часовой, узнав, что перед ним не кто-нибудь, а действительно Ленин, все-таки перед ним извиняется. Значит, сам он считает, что поступил не вполне правильно. Да и до того, как дело выяснилось, часовой держится крайне неуверенно. На своих законных правах отнюдь не настаивает: «Без пропуска я затрудняюсь пропустить. До этого раза я еще не имел счастья видеть товарища Ленина…» А уж когда Ленин наконец показывает ему свой пропуск – «Лобанов с трепетом разворачивает» его.
Рассказчик, по-видимому, тоже полагает, что часовой проявил излишнюю принципиальность, потребовав у Ленина пропуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184