– Милиция обнаружила, – сказала Юнна. – Сказал, что к вам.
– Это мой… воспитанник, – сказал Володя.
– Курсант, – пояснил Марат.
Вид у него был совсем удовлетворенный. Героический плаватель-одиночка, пересекающий Великий океан и высадившийся на другом берегу, должен терпеть докучливые вопросы иммиграционных служб – вот что показал Марат. Подвиг совершен, остальное. неважно.
Неся всякие царапины и пятна, как ордена кочевой жизни, он ясно и честно улыбался Садыкову.
– Убежал или как? – спросил Володя.
– Конечно, убежал, – был ответ.
– Отцу не сказал?
– Не такой я дурак, – ответил Марат. Он осматривал шланги, кабели, змеившиеся на верхней строительной площадке, и был явно доволен.
– А если я тебя домой отправлю? – грозно спросил Володя.
– Не отправишь, ты добрый, – сказал Марат. – Я на попутных машинах ехал. Знаешь, сколько Садыковых встретил? Четыре человека – и все Садыковы.
В это время на площадку поднялся Петр.
– Юннсанна, привет! – сказал он. – Между прочим, «садык» переводится как друг.
– Слушай, друг, – сказал Володя Петру, – я бы тебя сейчас попросил очень быстро взять этого курсанта…
– Ты что, Володя, я ведь пятьсот километров к тебе бежал! – закричал Марат.
– … взять этого курсанта, – еще раз повторил Володя. – И вместе с ним подскочить на телефонную междугородную, позвонить отцу и обо всем доложить. Как отец решит, так и будет.
– Можно я сам буду говорить? – умоляюще попросил Марат.
– Я думаю, надо разрешить, – сказала Юнна.
– Приказ начальника – закон для подчиненных, – сказал Володя.
– Пошли, – сказал Петр и начал спускаться.
Садыков, заготовивший за ночь целую речь, вдруг зажался, смотрел вниз, щелкая титановым карабином, невесть откуда появившимся у него в руках. Юнна Александровна в то же время самым внимательным образом рассматривала ограждение площадки, срубленное только сегодня утром из свежайшего теса. Внизу тарахтели перфораторы, там работали Саша и Спартак. Под самым камнем расхаживал с мегафоном Руслан, по привычке строго поглядывая на проезжающий автотранспорт, но одновременно не забывал руководить передвижениями альпинистов по стенам вокруг камня. Дальше блестела цинком крыша компрессорной, за которой катились коричнево-красные воды реки. Наконец Садыков решился.
– Тридцать четыре отверстия прорубили, – глухо сообщил он. Юнна ничего не ответила. Садыков от своей фразы зажался
еще больше и вместо замечательного отрепетированного: «Юнна! Едва увидев вас вчера, вы только не подумайте, что мои слова случайны и несерьезны…», – вместо всего этого он продолжал:
– Породы не очень крепкие, к сожалению.
«Как странно устроен человек! Юнна! Я лежал всю ночь и думал: мне сорок лет. Какая любовь? Какие тут с первого взгляда? Что за детство? Но это – любовь, правда! Это не спутать».
– Да, – напряженно ответила Юнна, – породы здесь по паспорту 4 – 3-й категории. В том-то и дело.
– Вот именно, – по-идиотски подтвердил Садыков. Он уныло понимал, что ничто на свете не освободит его от этого дикого ступора. Как волк не в состоянии перепрыгнуть шнурок с красной тряпочкой, так и он, Садыков, не может сказать сейчас ничего из того, что хотел сказать. Даже не сможет сказать ничего путного или просто человеческого. Ему захотелось, чтобы она немедленно ушла, предоставив его той черноте, в которую он начинал погружаться. Володя напряженно откашлялся, готовясь сообщить: дела, мол, пардон, – и в это время увидел, как далеко внизу, у самого начала шатких перил, появилась Лида, поднималась вверх. Володя вдруг понял, что если сейчас ничего не скажет, то уже не скажет никогда. Уже все, все будет упущено, проиграно, безнадежно пропадет. Лида поднималась, и это движение, которое спрессовывало возможность какого-либо объяснения, внезапно придало Володе смелости. Он посмотрел на Юнну – только теперь увидел, что она курила и, облокотясь на поручень, смотрела вдаль на лиловые горы. Однако и она что-то почувствовала: то ли взгляд Володи поймала, то ли еще что – повернулась и стала наблюдать, как в синем с белыми лампасами костюме легко поднимается светловолосая красавица,
– Вот что, Юнна, – сказал Володя. – Ты мне нужна. В смысле поговорить. Обязательно.
Он сказал все это сухо, строго, почти официально. Остался доволен сказанным. Как гора с плеч упала. Поднял глаза.
– Вы мне делаете предложение? – спросила Юнна, не приняв его «ты». Она улыбалась, и эта улыбка еще больше успокоила Володю.
– Да, – ответил он, – именно предложение.
– Несмотря на приближение такой яркой блондинки? Или именно в связи с приближением?
«Во, бабы! – восхитился про себя Садыков. – Слова не скажешь – уже хомутают!»
– Несмотря, – ответил он.
– Я – прагматик, – сказала Юнна и перестала улыбаться. – Я иду к цели по кратчайшему пути. Я бы хотела быть романтиком. Но для этого у меня, лично у меня, совершенно отсутствует время. Впрочем, – здесь Юнна повернулась к приближающейся Лиде и стала ее печально и внимательно рассматривать, – может быть, все это простое жалкое оправдание…
– Я смог бы сегодня освободиться вечером, – быстро сказал Володя, быстро, почти торопливо.
– Я провожу совещание с энергетиками. Это до ночи.
– Я буду ждать у общежития.
– Это будет поздно. В час ночи, наверно.
– Ничего. Хоть до утра.
Ну, тут и Лида подошла. Подошла, чуть запыхавшись, остро ожгла глазом Юнну, глянула на Володю, как на свое. И слово выбрала, чтобы показать этой шатенке, что это – свое, у ноги:
– Устал?
– Нормально, – ответил Володя и продолжил фальшиво, с опереточной улыбкой. – Это, Юнна Александровна, врач нашей команды, мастер спорта Лидия Афанасьева.
Они пожали друг другу руки, причем никому из троих это действие не доставило никакого удовольствия.
– У вас мягкая рука, – сказала Юнна, пытаясь объявить мир.
– Мягкая, но тяжелая, – ответила Лида, с ясным вызовом посмотрела на Володю.
Тот сказал:
– Видала? Марат приехал.
– Естественно, – сказала Лида, – если тебя, Володя, кто полюбит, это уже на всю жизнь.
Она отошла в сторону и, нагнувшись над отвесом, стала кричать вниз:
– Руслан! Саша! Спартак! Обед!
– Чужой монастырь… – тихо сказала Юнна.
– Чужой, пока в нем не поселишься, – ответил Володя. – Я буду ждать.
– Да, – сказала Юнна и начала спускаться по лестнице. К Володе подошла Лида и тоже стала смотреть, как уходит Юнна.
– Она, по-моему, крашеная, – сказала Лида.
Доводилось ли вам просидеть на небольшой, врытой в землю и отполированной брюками да юбками скамеечке целый вечер? Или более того: вечер и ночь? Совершенно бездумно? Наверно, давно не приходилось. А жаль. Бездумно, оказывается, время проводить никак невозможно. Даже если специально гнать из головы эти самые думы, они же мысли, они же рассуждения, они же размышления, ну вот сидеть и все, – нет, все подмечает глаз, все врастает в память.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25