С какой стати сидеть здесь, на мертвенно голубеющих к вечеру снегах, опасно и круто уходящих вниз, в черную преисподню ущелья, когда картины жизни, ее переливчатые разноцветные стекляшки побрякивают и поблескивают в совершенно других местах? Однако вот что интересно: какая-то важная, если не самая важная, часть жизни происходит именно в тебе самом, ты носишь в себе спектакль своей жизни, и там, где ты появляешься, разыгрываются ее вольнотекущие картины. На сцену к тебе выходят с различными репликами на устах разнообразнейшие персонажи, а часто это бывают луг, стог, ветка, облако, девичья стройность тянь-шаньской ели, каменные пальцы, торчащие из снегового гребня и царапающие тонкую струну оранжевого утреннего луча. И все это происходит в тебе ясно, мощно, не менее мощно, чем все внешние передвижения. Ты входишь в личные отношения с Природой, вступаешь с ней в связь и потом всю оставшуюся жизнь барахтаешься в этой совершенно безответной любви, пытаясь, то подпрыгнуть, то докричаться до предмета обожания. «И равнодушная природа…» Покидаешь красноватые угли и звезды города, со старческим кряхтением влезаешь на четвереньках в палатку, где уже сердито гудит прокопченный примус «Фебус». Но сидящих в палатке, вернее, полулежащих интересуют не земные звезды, а самые обыкновенные – звездные звезды. Как там? Затягивает. Облака или кисея? Кисея. Это фен, змей проклятый! Завтра, моряки, нам часика в четыре вскочить надо и, пока еще по морозцу снег держать будет, пробежать это снежное ребро на кошках с ледовыми крючьями в руках… Ну и так далее. Знаем мы эти диалоги. Знаем эту дьявольщину, мучались сами – вниз хочется, все бы отдал, чтобы у ручейка к травке щекой прижаться. А вниз сбежал, помылся, у ручейка полежал на ветерке райском, а глаз уж сам вверх смотрит – вон то ребро видишь? Да нет, это мы прошли в позапрошлом году. Вон, правее контрфорса снежного, не ярко выраженное, с выходом на ледовую шапку? Узрел? Ну, как оно тебе? У меня на него глаз горит лет пять… И так далее. Знаем.
…Уже дело шло к обеду, когда наверх к Садыкову поднялись двое: лично сам Табачников и с ним неизвестный пожилой мужчина, тоже в галстуке. Оба, непривычные к подъему без лифта, стояли с одышкой. Садыковские парни при начальстве слегка напряглись и стали неестественно громкими голосами подавать команды и кричать на Машу-крановщицу, которая тоже при виде начальства несколько завесила в воздухе очередную панель. Табачников вместо обыкновенного своего фальшиво-приподнятого: «Как дела, братцы? Вижу, что идут!» – вместо этого слабым жестом показал гостю на Садыкова, сказав при этом только одно слово: «Вот».
– Здравствуйте, – сказал Володе человек. – Я Воронков Вячеслав Иванович.
Очевидно, этот человек привык, что его фамилия производила некий эффект. Но Володя не знал никакого Воронкова и просто представился: «Садыков», на всякий случай добавив: «Бригадир».
– Помоги товарищу Воронкову, Володя, если сможешь, – сказал Табачников. – Я тебя отпущу.
– Куда отпущу?! – закричали на Табачникова напарники Володи. – А мы что здесь?
– Сами, сами покомандуете, – сказал Табачников и вежливо отошел.
– Что стряслось? – спросил Володя.
Вместо ответа Воронков отвел Володю в сторону.
– Вы альпинист? – спросил он.
– Альпинист.
– Хороший?
– Чемпион республики. Трижды. А в чем дело? Воронков не без некоторого колебания сказал:
– Я вам заплачу. Надо дверь открыть. Дверь в квартиру.
– Захлопнулась, что ли?
– Возможно, – ответил Воронков.
– Вызовите слесаря.
– Он будет ломать. Очень дверь хорошая, жалко. И очень хорошие замки. Я из Финляндии привез.
– И что вы хотите?
– Нужно, чтобы вы проникли в квартиру через окно. Я живу на последнем этаже. Окно открыто.
Тут Воронков как-то замялся…
– В общем, – продолжал он, – нужно действовать решительно. И быстро. Не обращая, как говорится, ни на что. Я буду в это время стоять уже за дверью. Быстро направляйтесь к двери и открывайте ее!
Воронков тут энергично повел плечом, как-то дернулся, словно желая показать, как следует «быстро направиться к двери». Володю удивила такая инструкция. Впрочем, он предположил, что товарищ Воронков просто опасается, что, проникнув в квартиру и задержавшись в ней на какое-то время, товарищ Садыков может мимоходом что-нибудь стибрить. Или слямзить. Или умыть. А что? Быстро, на ходу. Взял и пошел… Володя печально усмехнулся.
– Я понимаю, насколько это сложно, – сказал Воронков. – Вы будете рисковать жизнью…
– Я не картежник, – ответил Володя. – Я никогда не рискую. Тем более жизнью.
Саша Цыплаков сидел за столом президиума в конференц-зале. На сцене висели большие картонные планшеты с нарисованными на них домами и планами района. Молодой архитектор защищал диплом. В открытые окна влетал еще не сухой, но уже знойный воздух начинающегося лета.
– … мы ставили своей задачей, – говорил молодой архитектор, – органически вписать микрорайон в весьма сложный рельеф нескольких холмов. Ручей, образовавший небольшую долину, стал естественным стержнем, вокруг которого…
В президиум вошла секретарша, пробралась между кресел и что-то прошептала на ухо Саше. Саша, в свою очередь, что-то сказал председателю, тот кивнул, и Саша, стараясь не шуметь, тихонько вышел из зала. В коридоре на стульчике стоял телефон и возле него лежала трубка.
– Привет, – сказал Саша, – привет, Капитан. А что за пожар? Я на защите сижу… А снаряжение где?… Да я ж тебе говорю, сижу на защите при галстуке… Ладно, я подъеду. Какой адрес?
Лида Афанасьева спешила: торопливо просматривала коробки с ампулами, некоторые из них откладывала в большую сумку. В окно медпункта было видно, как механики спешно сдирали чехлы с винтов вертолета Ми-2 с красным крестом на борту. Звонил телефон, но Лида трубку не снимала. В медпункт вошел пилот, «дав своему лицу такое выражение», которое следовало понимать в том смысле, что все задержки в мире происходят из-за баб. Вместе с тем более внимательный наблюдатель мог бы отметить, что был вошедший пилот не так уж молод «из себя», как это могло показаться с первого взгляда. Разве что молодыми были его глаза, как два светлых озера, лежавших среди морщинистых базальтов его лица. По той позиции, которую он занял, прислонясь медвежьим плечом к косяку двери, можно было предположить, что ждать он намеревался долго и терпеливо, а кроме того, можно было увидеть, что ему приятно смотреть на Лиду. Лида, сидя на корточках перед распахнутым шкафом с лекарствами, кого-то яростно шепотом ругала, пытаясь в этой горе ампул, баночек, коробочек, упаковочек извлекать нечто ей необходимое.
– Лид, – наконец не выдержал пилот.
– Да куда-то адреналин пропал! – в сердцах сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25