– Это совершенно естественно. Юность – это пора, когда нужно дерзать. Когда человек, если он настоящий человек, ищет смысл для своей жизни, оправдание своей жизни. А оправдать ее, придать ей смысл может только то, что может придать смысл даже смерти. То есть то, чему не страшно свою жизнь пожертвовать. И поэтому идея монашества – это вечная идея.
Чтобы уйти в монастырь, нужна серьезная решимость. Современный мир страдает от собственной нерешительности и поэтому способен лишь со стороны любоваться людьми, умеющими принимать решения: экстремальщиками и экстремистами. А стать монахом – очевидный риск. И чем более жестко закрыты ворота монастыря, тем больше это оплеуха обществу. В православной традиции монашество переживается не как бегство и уход от проблем. Это сродни "иду на вы" Святослава. Человека, идущего в монастырь за убежищем, не примут. В монастырь нельзя идти, отталкиваясь, должно быть позитивное притяжение.
– А в чем эта идея монашества состоит?
– Наверно, ответ на этот вопрос естественно начать с Неба, с Бога… Но я все же поведу речь от земли. От сапог. Вот мы привыкли, что пресловутые смазные сапоги – это символ профессионального православного патриота. И монахи всегда в них ходят.
Кажется, что это тяжкая дань традиции: тяжело, неудобно! А оказывается (по свидетельству самих монахов), эта обувь с высоким жестким голенищем принимает на себя часть веса и тем самым спасает от варикозного расширения вен и от тьмы других болезней. Так что первую половину жизни ты носишь сапоги, вторую – они носят тебя. И так во всех иных монашеских ограничениях.
Монашество – это ведь… это как плотина. Как вода сначала сдерживается плотиной, копится за ней, но затем и перехлестывает через нее на более высоком уровне, так и человек поднимается над ограничениями, которые он себе ставит. Можно уйти вниз и начать эту плотину подмывать, а можно через нее перелиться – и тогда тебе доступно все. Принцип церковной жизни прост: стань святым – и делай что хочешь. Ограничения же просто указывают направление для роста: вверх. Без ограничений… это, понимаете, как если бы вы стали опираться на мягкий костыль. Костыль должен быть твердым – и так же тверды должны быть границы, вами себе поставленные. Ведь это ваш добровольный выбор, в конце концов: выбор направления роста. Печальнейшая из альтернатив – это никуда–не–направленное разбухание.
– Отец Андрей, в школьных и студенческих сочинениях на тему “Нравственна ли свободная любовь?” сразу бросается в глаза, что нравственность воспринимается исключительно как система запретов, причем такая, которую каждый для себя определяет сам. Тогда как любовь настолько сильнее всяких табу, что просто сметает все рамки – и правильно делает…
– Православие понимает все совершенно иначе. Нравственность в христианском представлении во многом связана с идеей обновления совести – от сожженной совести к обновленной, преображенной совести, которая может подсказывать, в чем на самом деле смысл – смысл твоего поступка, смысл этого дня, смысл твоей жизни.
Только для людей с больной совестью совесть есть нечто осуждающее. Тогда совесть не столько подсказывает, что нужно делать, сколько говорит: “Знаешь, так делать все–таки нельзя”. Но это как раз есть признак атрофии нравственного чувства.
А Если в человеке жива нравственная интуиция и есть у него пережитой и осознанный не то, что "смысл жизни", а скорее, смысл на всю жизнь… Иными словами – это такой смысл, к которому можно было бы обращаться каждый день, а не только раз в год. Вот тогда нравственность носит положительный характер, а не отрицательный. Тогда человек дорастает до того состояния, о котором в Евангелии Христос говорит: “Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая”. Тогда добро и свет настолько естественно струятся из человека, что ему даже не надо как–то особо задумываться над тем, как поступить – так или иначе. Как о таких случаях точно сказал Высоцкий – "Мой путь один, всего один, ребята. Мне выбора, по счастью, не дано!" (а у другого советского барда было сказано: "Лучше быть нужным, чем свободным").
Если у человека такое состояние души, тогда следование нравственным предписаниям оказывается не ограничением, но творчеством. Тогда этическая жизнь человека перестает быть слаломом между запретными столбами и становится тихим излучением сердечного света.
Вот здесь мне кажется главная разница между православным опытом нравственного богословия и светской этикой. Светская этика представляет собой набор именно запретов: “Того не делай, этого не делай”, а почему – на светском уровне всегда очень тяжело объяснить. (Почему? – Ну, нельзя и все!) Православный же может пояснить, что человек может потерять, а что он может приобрести. Смысл этого различия кроется в том, что в Православии есть установка на внутренний, личный опыт человека, а не на некую социальную санкцию. Ориентация не на то, что там общество скажет (учителя, родители, газеты), а на то, что где–то в твоем сердце появится свой внутренний свет, своя духовная радость.
– Отец Андрей, расскажите, пожалуйста, о самом страшном грехе – об убийстве любви.
– Православная Церковь не очень охотно употребляет слово “любовь”, чтобы оно не затиралось. Бывает тошно читать западных проповедников, которые пользуются словом “любовь” слишком часто. Православная традиция более целомудренна. Скажем, в классической монашеской книге "Лествица" преподобного Иоанна Лествичника перечислено тридцать степеней восхождения в Царство Божие. Последняя из них называется "любовь". Начинается она с фразы: "Тот, кто дерзает говорить о любви, дерзает говорить о Боге".
Убийство любви прежде всего происходит через гордыню и осуждение. Чтобы избежать превознесения, нужно просто почаще смотреть вверх. Вот старая история (из Древнего Патерика): приходит к старцу человек и спрашивает: "Что означает быть смиренным? – Старец говорит: Скажи, пожалуйста, у себя в деревне кем ты себя почитаешь? – Я – первый человек, самый богатый, знатный, уважаемый. – А если ты поедешь в уездный центр, ты кем там будешь? – Там я буду одним из самых уважаемых горожан. – А если ты поедешь в губернский центр, кем ты там будешь? – Тоже одним из уважаемых горожан. – А если поедешь в столицу? – Наверное, я буду себя ощущать плебеем. – А если зайдешь в царский дворец? – Там я буду ощущать себя ничтожнейшим из слуг. – Так как же ты должен ощущать себя перед лицом Бога, Царя царей? А перед Его лицом мы ходим всегда".
Так что если ты смотришь вверх, помнишь о Боге, ты уже не будешь превозноситься. Перед Богом ты и тот, кого ты ставишь ниже себя, равны. А по замыслу Божьему, может быть, той душе еще больше предназначено, чем тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128