– хохоча, крикнула Женечка. Вы же сказали, что я не выйду замуж!
– Так то замуж, – с невозмутимым хохлацким акцентом возразил Давиденко. – А мужей будет у вас… раз! два! три… четыре… семь… десять… пятнадцать… двадцать два…
– Это дерзость! – вырвала руку и захохотала как безумная Женечка.
– А хиба я виноват, когда линии так показывают!..
Длинный корнет Краузе подошел к молчаливо шагавшему по лужайке Наумову.
Уже темнело, и костер, прежде только дымивший, бросал неровный скачущий свет на нижние ветки задумавшихся березок. В этом неровном красном отблеске длинное бледное лицо корнета, казалось, гримасничало одной, красной, половиной лица.
– Будьте так добры, – холодно сказал он Наумову, – мне бы очень хотелось подробнее поговорить с вами о вашей идее.
Наумов вторично пытливо взглянул на него и о чем-то подумал.
– Что именно угодно вам знать? – твердо спросил он.
– Не теперь. Потом… – возразил корнет и отошел.
Наумов задумчиво посмотрел ему вслед.
Все темнело и темнело. Березки слились в одну жуткую массу, и безобидная веселая рощица сдвинулась дремучим темным лесом. Странно мелькали освещенные лица у столов, черные силуэты заслоняли свет свечей, бледно горевших в стеклянных колпачках.
Евгения Самойловна бегала по лужайке, хохоча, звонко вскрикивая, дразня мужчин. В тени ее красное платье становилось черным, на свету костра вдруг вспыхивало кровавым пятном. Смех и шутки далеко разносились в тихой роще.
– Смотрите, смотрите! – закричал откуда-то из темноты Мишка.
С крутого берега, где он стоял, видны были костры на деревне. Через реку доносились голоса. Что-то пели, и песня отсюда казалась красивой и грустной. Какие-то черные тени мелькали на далеком пламени костров, и огни то исчезали, то вспыхивали яркими звездочками.
– Что это такое? Ах, как красиво! – вскрикнула Евгения Самойловна, подбежав к самому краю обрыва.
Отблеск дальних костров через темную, казавшуюся холодной и странно большой реку чуть освещал ее красное платье и блестящие черные глаза на белом лице.
– Да сегодня Купала! – вспомнил Давиденко. – Давайте и мы через костры прыгать!.. Мишка, вали!..
– Нет, знаете что… – повелительно и звонко кричала в темноте Женечка. – Вот если бы пойти на деревню… я никогда не видала… огней Ивановой ночи!..
– Прыгайте через реку! дурашливо предложил Давиденко. – Ну, раз… два…
– На пароме можно, – предложил Арбузов мрачно. – Тут паром есть.
– Идемте, идемте… миленький… Я вас любить буду! – схватилась за его руку Женечка в решительном восторге.
– Смотрите ж, любите, – мрачно улыбнувшись, сказал Арбузов. – Павел! – крикнул он на всю рощу. – Зови паром.
Слышно было, как кучер, обрываясь и булькая в воде песком и мелкими камешками, спустился к реке.
– Па-ром… Да-вай па-ром! – закричал он где-то внизу.
– О-ом… ом… – заголосило далеко по реке.
– Давиденко, а ну, ты! – предложил Мишка. Громадный студент подошел к краю обрыва, приложил обе руки ко рту и заорал так, что загудело на том берегу.
– Гоп-топ!.. Бувай, бувай!..
– А ну вас… оглушите!.. – хохотала Женечка.
– Ай-ай-ай! – голосило где-то звонкое перепуганное эхо.
– Голосина! – с мрачным одобрением заметил Арбузов.
На том берегу продолжали тихо петь, мелькали и исчезали огненные языки. Река безмолвно и темно веяла холодом простора и загадочной силы. Что-то черное отделилось от берега и медленно стало пересекать, как будто посветлевшую воду.
– Какой страшный! сказала Евгения Самойловна.
Паром чернел все больше и, как будто не двигаясь, все рос и рос, а полоса светлой воды между ним и берегом становилась все уже. Заскрипел канат, и послышались грубые переклики паромщиков-мужиков.
Стали спускаться к воде. Евгения Самойловна, хохоча, чуть не свалилась с откоса.
– Держите меня… упаду! – кричала она.
– Давайте руку, – басил невидимый Давиденко и лез на нее, как медведь.
– О, чтоб тебя! – где-то вскрикнул Тренев и, должно быть, съехал вниз, потому что посыпалась земля и забулькали в воде камешки.
Черная масса парома, скрипя, качалась у берега. С хохотом, шутками и остротами взобрались на трухлявые, качающиеся под ногами доски. Черные безличные мужики налегли на канат. Паром заскрипел, и между ним и берегом, все расширяясь и расширяясь, показалась светлая полоса воды.
А мы не утонем? – спрашивала Евгения Самойловна, с жутким любопытством глядя на холодную бездну, колебавшую красные отблески костров, и синие, крутящиеся в глубине звезды.
Все громче и громче слышалось пение, и уже можно было разобрать нелепые и поэтичные слова малороссийской песни. Гудели басы, и высокий бабий голос заливисто забирал все вверх. Костры горели ярко, выбрасывая свирепые языки, и розовые хаты стояли на берегу, глядя в темную воду.
Когда компания подошла к самым кострам, пение вдруг смолкло. Десятки странных от огня лиц со всех сторон смотрели на господ, неведомо откуда появившихся, и отовсюду из мрака блестели любопытные, даже как будто враждебные, глаза.
– Ну, что ж это… – разочарованно протянула Евгения Самойловна. – Они испугались нас!..
Брошенные костры быстро догорали, трещал и корчился черный хворост. Парубки и девки, казавшиеся очень хорошенькими и дикими, в своих пестрых венках, молча во все глаза смотрели на господ. Те столпились кучкой, нарядные и тоже странные среди дикой, ночной обстановки, не знали, что им делать, и чувствовали себя неловко. Первый нашелся Давиденко.
– Ну, что ж вы стали, господа… – закричал он. – Давайте прыгать… Евгения Самойловна… ну!
Молодая женщина смеялась и пряталась за мужчин. На ее красивое, с блестящими глазами лицо падал красный свет костра, и оно тоже казалось каким-то диким. Точно это была вовсе не городская барышня, наряженная в красное узкое платье и стальные светлые ботинки, а какая-то странная красивая ночная женщина.
– Ну, что ж вы… ну!.. Мишка, вали! – кричал Давиденко.
Начинай ты, – скромно отозвался откуда-то сзади Мишка.
Громадный студент разбежался, подпрыгнул и перескочил через огонь. Совершенно неожиданно откуда-то вынырнул маленький Мишка и, легче пуха, перелетел костер…
– Ну же, Евгения Самойловна!.. Да что вы, право! Так нельзя! – кричал запыхавшийся Давиденко, возвращаясь откуда-то из мрака.
Она смеялась, и глаза у нее блестели желанием и застенчивостью.
Длинный Краузе выдвинулся вперед, с важным видом подошел к костру, с недоумением поднял косые брови и перешагнул огонь, как журавль.
В толпе засмеялись.
Вдруг, точно кто-то толкнул ее, Евгения Самойловна, высоко подобрав платье, так, что видны были ботинки и черные стройные чулки, легко побежала к огням. Взметнулось красное пятно, огонь припал к земле, мелькнула полоска розового тела над чулком, и она исчезла в дыму, по ту сторону огня, опять вспыхнувшего ярким торжествующим смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
– Так то замуж, – с невозмутимым хохлацким акцентом возразил Давиденко. – А мужей будет у вас… раз! два! три… четыре… семь… десять… пятнадцать… двадцать два…
– Это дерзость! – вырвала руку и захохотала как безумная Женечка.
– А хиба я виноват, когда линии так показывают!..
Длинный корнет Краузе подошел к молчаливо шагавшему по лужайке Наумову.
Уже темнело, и костер, прежде только дымивший, бросал неровный скачущий свет на нижние ветки задумавшихся березок. В этом неровном красном отблеске длинное бледное лицо корнета, казалось, гримасничало одной, красной, половиной лица.
– Будьте так добры, – холодно сказал он Наумову, – мне бы очень хотелось подробнее поговорить с вами о вашей идее.
Наумов вторично пытливо взглянул на него и о чем-то подумал.
– Что именно угодно вам знать? – твердо спросил он.
– Не теперь. Потом… – возразил корнет и отошел.
Наумов задумчиво посмотрел ему вслед.
Все темнело и темнело. Березки слились в одну жуткую массу, и безобидная веселая рощица сдвинулась дремучим темным лесом. Странно мелькали освещенные лица у столов, черные силуэты заслоняли свет свечей, бледно горевших в стеклянных колпачках.
Евгения Самойловна бегала по лужайке, хохоча, звонко вскрикивая, дразня мужчин. В тени ее красное платье становилось черным, на свету костра вдруг вспыхивало кровавым пятном. Смех и шутки далеко разносились в тихой роще.
– Смотрите, смотрите! – закричал откуда-то из темноты Мишка.
С крутого берега, где он стоял, видны были костры на деревне. Через реку доносились голоса. Что-то пели, и песня отсюда казалась красивой и грустной. Какие-то черные тени мелькали на далеком пламени костров, и огни то исчезали, то вспыхивали яркими звездочками.
– Что это такое? Ах, как красиво! – вскрикнула Евгения Самойловна, подбежав к самому краю обрыва.
Отблеск дальних костров через темную, казавшуюся холодной и странно большой реку чуть освещал ее красное платье и блестящие черные глаза на белом лице.
– Да сегодня Купала! – вспомнил Давиденко. – Давайте и мы через костры прыгать!.. Мишка, вали!..
– Нет, знаете что… – повелительно и звонко кричала в темноте Женечка. – Вот если бы пойти на деревню… я никогда не видала… огней Ивановой ночи!..
– Прыгайте через реку! дурашливо предложил Давиденко. – Ну, раз… два…
– На пароме можно, – предложил Арбузов мрачно. – Тут паром есть.
– Идемте, идемте… миленький… Я вас любить буду! – схватилась за его руку Женечка в решительном восторге.
– Смотрите ж, любите, – мрачно улыбнувшись, сказал Арбузов. – Павел! – крикнул он на всю рощу. – Зови паром.
Слышно было, как кучер, обрываясь и булькая в воде песком и мелкими камешками, спустился к реке.
– Па-ром… Да-вай па-ром! – закричал он где-то внизу.
– О-ом… ом… – заголосило далеко по реке.
– Давиденко, а ну, ты! – предложил Мишка. Громадный студент подошел к краю обрыва, приложил обе руки ко рту и заорал так, что загудело на том берегу.
– Гоп-топ!.. Бувай, бувай!..
– А ну вас… оглушите!.. – хохотала Женечка.
– Ай-ай-ай! – голосило где-то звонкое перепуганное эхо.
– Голосина! – с мрачным одобрением заметил Арбузов.
На том берегу продолжали тихо петь, мелькали и исчезали огненные языки. Река безмолвно и темно веяла холодом простора и загадочной силы. Что-то черное отделилось от берега и медленно стало пересекать, как будто посветлевшую воду.
– Какой страшный! сказала Евгения Самойловна.
Паром чернел все больше и, как будто не двигаясь, все рос и рос, а полоса светлой воды между ним и берегом становилась все уже. Заскрипел канат, и послышались грубые переклики паромщиков-мужиков.
Стали спускаться к воде. Евгения Самойловна, хохоча, чуть не свалилась с откоса.
– Держите меня… упаду! – кричала она.
– Давайте руку, – басил невидимый Давиденко и лез на нее, как медведь.
– О, чтоб тебя! – где-то вскрикнул Тренев и, должно быть, съехал вниз, потому что посыпалась земля и забулькали в воде камешки.
Черная масса парома, скрипя, качалась у берега. С хохотом, шутками и остротами взобрались на трухлявые, качающиеся под ногами доски. Черные безличные мужики налегли на канат. Паром заскрипел, и между ним и берегом, все расширяясь и расширяясь, показалась светлая полоса воды.
А мы не утонем? – спрашивала Евгения Самойловна, с жутким любопытством глядя на холодную бездну, колебавшую красные отблески костров, и синие, крутящиеся в глубине звезды.
Все громче и громче слышалось пение, и уже можно было разобрать нелепые и поэтичные слова малороссийской песни. Гудели басы, и высокий бабий голос заливисто забирал все вверх. Костры горели ярко, выбрасывая свирепые языки, и розовые хаты стояли на берегу, глядя в темную воду.
Когда компания подошла к самым кострам, пение вдруг смолкло. Десятки странных от огня лиц со всех сторон смотрели на господ, неведомо откуда появившихся, и отовсюду из мрака блестели любопытные, даже как будто враждебные, глаза.
– Ну, что ж это… – разочарованно протянула Евгения Самойловна. – Они испугались нас!..
Брошенные костры быстро догорали, трещал и корчился черный хворост. Парубки и девки, казавшиеся очень хорошенькими и дикими, в своих пестрых венках, молча во все глаза смотрели на господ. Те столпились кучкой, нарядные и тоже странные среди дикой, ночной обстановки, не знали, что им делать, и чувствовали себя неловко. Первый нашелся Давиденко.
– Ну, что ж вы стали, господа… – закричал он. – Давайте прыгать… Евгения Самойловна… ну!
Молодая женщина смеялась и пряталась за мужчин. На ее красивое, с блестящими глазами лицо падал красный свет костра, и оно тоже казалось каким-то диким. Точно это была вовсе не городская барышня, наряженная в красное узкое платье и стальные светлые ботинки, а какая-то странная красивая ночная женщина.
– Ну, что ж вы… ну!.. Мишка, вали! – кричал Давиденко.
Начинай ты, – скромно отозвался откуда-то сзади Мишка.
Громадный студент разбежался, подпрыгнул и перескочил через огонь. Совершенно неожиданно откуда-то вынырнул маленький Мишка и, легче пуха, перелетел костер…
– Ну же, Евгения Самойловна!.. Да что вы, право! Так нельзя! – кричал запыхавшийся Давиденко, возвращаясь откуда-то из мрака.
Она смеялась, и глаза у нее блестели желанием и застенчивостью.
Длинный Краузе выдвинулся вперед, с важным видом подошел к костру, с недоумением поднял косые брови и перешагнул огонь, как журавль.
В толпе засмеялись.
Вдруг, точно кто-то толкнул ее, Евгения Самойловна, высоко подобрав платье, так, что видны были ботинки и черные стройные чулки, легко побежала к огням. Взметнулось красное пятно, огонь припал к земле, мелькнула полоска розового тела над чулком, и она исчезла в дыму, по ту сторону огня, опять вспыхнувшего ярким торжествующим смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129