– Я вас люблю! – вместо ответа, как безумная, сказала Лиза.
Михайлов беспомощно замолчал.
– Ну, говорите, говорите! – быстро и виновато проговорила она, все еще не решаясь посмотреть ему в лицо, очевидно, плохо соображая и все еще переживая то громадное и новое, что совершилось в ней.
Это был и светлый восторг, и чистый, как волна, прилив могучих сил обновленного в страсти тела, и девственный стыд. Она была счастлива каждым атомом тела и души, и в то же время казалась себе отвратительно мерзкой, развратной и грязной.
– Видите, – начал Михайлов, – я давно хотел сказать вам… напрасно вы меня так любите…
– Вы – мое божество – повторила Лиза с беззаветным и упрямым восторгом, как бы покрывая этим словом все, что он может сказать.
Михайлов передернул плечами.
– Не буду, не буду! – как маленькая, заторопилась Лиза и схватила его за руки, снизу заглядывая в глаза с радостной виноватостью.
– Что вы хотите сказать? переспросила она комично серьезно, видимо стараясь показать, что успокоилась и слушает внимательно. Страшно внимательно!.. – Почему – напрасно?.. Разве вы не прекрасный… любимый мой!..
Страшная тяжесть все больше давила Михайлова.
Он растерялся перед этой ничего не признающей и не видящей любовью.
– Вы такой талантливый, прекрасный… божество мое!
Это слово начинало приводить Михайлова в бешенство. Оно казалось ему нестерпимо вульгарным. Он почувствовал, что в нем рождается жестокая, злая решимость.
«Это надо кончить сразу!» – сжав зубы, подумал он.
– Я вовсе не такой, как вы думаете, Лиза! – криво улыбаясь, сказал Михайлов. – И самое лучшее, что вы можете сделать, это разлюбить меня как можно скорее!
Лиза вдруг побледнела и с ужасом посмотрела на него. В ее светлых глазах проступила какая-то страшная бездна.
– Разве это может быть! – с диким изумлением возразила она.
Михайлов не нашелся, что сказать.
Лиза долго смотрела на него широко открытыми помертвевшими глазами. И по мере того, как под ее взглядом лицо Михайлова невольно отворачивалось, она все больше и больше бледнела.
– Вы меня уже больше не любите? – медленно выговорила Лиза, как будто не веря даже возможности этого.
– Я никого не люблю! – угрюмо и неловко ответил Михайлов.
Наступило молчание. Губы Лизы вздрогнули, точно она хотела что-то спросить и не решилась выговорить.
– Ах, Лиза! – горько сказал Михайлов, не в состоянии перенести се странного взгляда. – Если бы вы только знали, как мне тяжело!..
– Вы любите другую? – так же медленно и мертво спросила Лиза. – А я?..
Она, очевидно, не могла понять. Ей казалось так просто и ясно, что раз она отдалась ему, раз она любит его больше жизни, больше самой себя, больше всего на свете, раз было то, что было сейчас, – он не может не любить ее. Иначе что же тогда?
– Я уже сказал вам, что никого не люблю! – болезненно повторил Михайлов и встал.
Она сидя снизу смотрела на него, точно видела впервые, и не могла узнать этого милого и так непонятно жестокого к ней лица.
– Слушайте, Лиза, – стараясь быть спокойным, заговорил Михайлов, не глядя на нее, – я слишком много жил с женщинами, слишком измотался и разменялся, чтобы любить так, как любите вы… Вы мне нравитесь просто, как женщина… когда вы близко, я не могу не хотеть вас, но любить я не могу… не умею!..
Лиза молчала и неподвижно смотрела на него.
– Вам нужен человек, который любил бы вас так, как вы этого заслуживаете… Вы такая милая, нежная, красивая… вас нужно любить здоровой, настоящей любовью… А для меня это уже невозможно!.. У меня нет ничего, кроме чувственности… Для меня вы – только одна из многих… А разве вы согласитесь быть одной из нескольких одновременно?..
Лиза вздрогнула и отшатнулась, точно ее ударили по лицу. Она, должно быть, что-то поняла, потому что зашевелила губами.
– Так это правда, что вы… жили с этой актрисой? – страшно медленно и с усилием неимоверным проговорила она.
Михайлов невольно отвел глаза и почувствовал себя ничтожным, грязным и жалким перед нею.
– Я все-таки не так виноват перед вами… – вместо ответа растерянно стал оправдываться он, – я никогда не говорил вам, что люблю вас…
В эту минуту ему действительно казалось, что это так, потому что, когда он говорил «люблю», слова этого не было в душе, и оно не замечалось и не запоминалось.
– Вместе со мною? – не слушая, продолжала Лиза.
Михайлов пожал плечами.
Лиза медленно встала и как потерянная начала что-то искать вокруг себя. Губы ее дрожали, помертвевшие глаза смотрели с ужасом, как две ледяные бездны, в которых все умерло.
Михайлов машинально, вслед за ее движением, подал ей ее серый платок и, только подав, ужаснулся тому, что сделал.
Она дико взглянула на платок, судорожно схватила его и прижала к щеке, продолжая смотреть на Михайлова непонимающим безумным взглядом. Потом схватилась за голову, ахнула и бросилась из комнаты.
– Лиза! – растерянно крикнул Михайлов и шагнул за нею.
Но она не вернулась.
Он долго стоял посреди комнаты и смотрел на незапертую черную дверь.
Невыносимое отвращение к самому себе охватило его. Точно все сразу оборвалось и рухнуло вниз. В душе не было ни жалости, ни тоски, одна страшная, равнодушная усталость и судорога отвращения. Но в эту минуту он еще не сознавал всего ужаса случившегося.
Чучело филина дико и злобно таращило на него желтые круглые глаза.
XIV
Гром, треск и звон заставили Михайлова очнуться. Кучка людей с криком и топотом подымалась на крыльцо. Прошло несколько мгновений, и в черном квадрате двери показалась широкая, размашистая фигура Арбузова в красной рубахе под расстегнутой поддевкой, в лакированных, грязью обрызганных сапогах и в фуражке, лихо сбитой на затылок.
– Вот он! – заорал Арбузов, крепко шагая в комнату. – Здравствуй, Сергей!.. Ты один?.. А мы за тобой… едем!
– Куда? – все еще не опомнившись, машинально спросил Михайлов.
Шумной ватагой вошли за Арбузовым длинный, в длинной кавалерийской шинели корнет Краузе, усатый Тренев, толстый поручик Иванов и сзади всех какой-то молоденький офицер и робкий, смущенный Рысков.
– В клуб!.. Пить будем и гулять будем, а смерть придет – помирать будем! – кричал Арбузов, размахивая руками. – Я, Сергей, уже недели три пью, никак протрезвиться не могу!.. Оно и правильно: что еще на свете делать?.. Не всем же художниками и покорителями женских сердец быть!.. Кому какое счастье!.. А актерку где дел?
– Ты и сейчас пьян! – криво усмехнулся Михайлов. – Не городи ерунды!
– Ерунда?.. Верно! – как бы в решительном восторге заорал Арбузов. – И актерка – ерунда, и все прочие – ерунда!.. Так я говорю, Сергей, а?..
Он был бледен, на лбу у него крупными каплями проступал пот.
– Так, так… – неловко согласился Михайлов, чтобы отвязаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129