Ему удалось приподнять ее лицо, и, прежде чем она успела вырваться, горячие губы прижались к ее свежему влажному рту. Лиза дернулась, но губы с силой прижались к ее губам, сильные руки охватили ее тело, как тисками, сжали и скомкали грудь наглым и бесстыдным движением, и, покоренная этой силой и настойчивостью, девушка перестала сопротивляться и, закрыв глаза, замерла под его долгим жадным поцелуем.
Губами нагибая ее голову все дальше и дальше назад, перегибая все тело, Михайлов незаметно почти повалил ее. И девушка вдруг почувствовала, что его сильное, твердое тело почти лежит на ней, а рука касается платья у ног. Панический ужас охватил ее. Она быстро вырвалась и встала. Михайлов, красный, с прилипшими ко лбу волосами, тоже встал.
У него потемнело в глазах и была ярость, точно у зверя вырвали уже полузадушенную добычу.
– Мне пора… – срываясь, торопливо сказала она, ища свой шарфик.
Михайлов понял, что слишком поторопился, что она испугалась и может уйти совсем.
– Значит, вы меня не любите? – грустно сказал он.
Лиза посмотрела на него, и во взгляде ее наивных серых глаз засветилась такая покорная, нежная и печальная влюбленность, что у Михайлова опять закружилась голова.
– Не любите, конечно, не любите! – нарочно повторил он, хватая ее за руки у круглых обнаженных локтей.
Она тихо вырвала руки и взглянула на него с укором.
Потом медленно стала надевать шарфик.
– Вы как будто обиделись? – сказал он.
– Разве я могла бы целовать человека, которого не люблю! – сказала она гордо и вдруг стала как будто другой: не наивной молоденькой девушкой, а большой и сильной женщиной.
Михайлов не нашелся, что ответить.
– Зачем вы это сказали? – продолжала девушка, как будто не могла успокоиться и забыть обиды. – Ведь вы же знаете, что это неправда!
– А зачем вы меня мучаете? – мстительно ответил Михайлов.
– Чем? – подняла на него наивные глаза Лиза.
– Разве вы не знаете, что если мужчина любит, он хочет обладать всей женщиной… ее телом… всем!.. – стискивая зубы от желания, сказал Михайлов. – Знаете?
– Знаю… – опуская голову, тихо ответила девушка.
– Ну? – выговорил Михайлов с силой. Лиза не ответила сразу. Она смотрела вниз, как бы в жестокой борьбе, стыдясь тех слов, которые дрожали на ее розовых губах.
– Ну? – повторил Михайлов.
– А потом? – еле слышно спросила девушка и закрыла лицо руками.
Михайлов жестоко и жадно смотрел на нее. Что-то насмешливое промелькнуло у него в темных глазах. Сколько раз он слышал этот вопрос.
– Вы боитесь… последствий? – осторожно выговорил он.
Девушка кивнула головой и еще ниже склонилась на руки.
– Если я не захочу, этого не будет, – выразительно и откровенно сказал он, как бы нащупывая слова, которые не могли бы испугать ее своей грубостью и цинизмом.
Девушка вдруг вся задвигалась, заметалась, точно ей стало невыносимо жарко и душно.
– Я пойду… не могу… пустите меня… – растерянно бормотала она, стараясь проскользнуть мимо него к двери.
– Ну, идите… совсем… – жестоко ответил Михайлов, зная, что она уйдет ненадолго.
– До свидания, – сказала Лиза, точно бросаясь куда-то и на все, и вышла в дверь.
Михайлов проводил ее горящим взглядом, потом подумал и пошел за нею.
В саду их охватила свежесть и зеленая тень. Небо заголубело, свободное и прекрасное. Показалось, что они вышли на воздух из какой-то невыносимо душной, жаркой печи. Волнение улеглось. Лиза, улыбаясь, оглянулась на него, взглядом прося прощения за свое упрямство. Михайлов тоже улыбнулся ей.
– Ну, до свиданья, упрямая девочка! нежно сказал он, взял ее руку и поцеловал.
Как бы вознаграждая его за уступку, она не отнимала, как обыкновенно, руки.
– Слышите? – сказала она, подымая голову.
Михайлов прислушался.
– Звонят! – сказал он, расслышав мерный перезвон.
– Но мертвому… кто-то умер!.. – сказала девушка с мгновенно мелькнувшей торжественностью в глазах.
– Ну и пусть!.. А мы будем жить! – беззаботно ответил Михайлов.
Лиза взглянула на него и улыбнулась, влюбленно и нежно.
– До свиданья… – шепнула она и совсем неслышно прибавила: – Милый…
Потом повернулась и, придерживая шарфик на волосах, побежала к калитке сада.
XXV
Умер старый профессор Иван Иванович. Дня за три до смерти он замолчал, и ни приход доктора Арнольди, ни заботы перепуганной Полины Григорьевны не могли заставить его отозваться. Казалось, что между ним и всей жизнью встала какая-то невидимая стена и уже навсегда отделила его от живых людей. Там, за этой стеной, совершалась последняя, никому не понятая борьба жизни и смерти.
Когда его спрашивали о чем-нибудь, старичок отвечал коротко и вполне разумно, почти не путая слов. Можно было подумать, что он опомнился, понял, наконец, что-то и затаил в душе эту страшную тайну, боясь заговорить, чтобы не выдать себя. Целыми часами, никого не беспокоя, он просиживал в кресле, опустив на руки дрожащую облезлую голову, странно окаменевшую, и думал, закрыв глаза.
Полина Григорьевна суетилась вокруг. Как бы в предчувствии близкого конца, она вдруг позабыла все свои мысли, всю усталость и стала кроткой, полной любви и жалости. И когда по ночам Иван Иванович вставал и садился на кровати, маленький, весь белый, она только следила за ним, притворяясь спящей, но ничего не говорила, не укладывала, не приставала к нему.
И молчание жутко и торжественно сгущалось в их домике, точно входили первые волны вечной тишины.
Стоило Полине Григорьевне пошевелиться, чтобы Иван Иванович торопливо, как будто украдкой, спешил лечь. Но стоило ей закрыть глаза и притаиться, он опять подымался, таинственно оглядывался на нее, садился и начинал скоро шевелить провалившимися губами, точно жуя какую-то торопливую бесконечную жвачку.
Только потом Полина Григорьевна догадалась, что он молился.
Это было так неожиданно и страшно, что ей показалось, будто весь мир изменил свое лицо.
Сорок лет прожила она с ним и никогда не видала, чтобы Иван Иванович молился. Никогда он не ходил в церковь, смеялся над религией, издевался над попами, писал о церкви с разъедающим сарказмом. Когда-то она, неумная, религиозная женщина, даже пугалась его выходок против Бога и религии, думала, что Бог накажет, и спорила с ним. Но потом привыкла, сама утратила остроту веры, подчиняясь его влиянию, и религия, с ее попами, церквами, крестами и молениями, отошла от их жизни, как чужая, нелепая забава, до которой им нет никакого дела.
И когда она сама бывала больна, когда умирали близкие люди или знаменитые друзья старого профессора, даже теперь, когда началось это ужасное, медленное умирание, никому и в голову не приходило призывать Ивана Ивановича, с его тонким и трезвым умом, к вопросу о молитве, загробной жизни и Боге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129