Она шла по улице, отделенная от всех своим горем.
Потом она себя спрашивала: что же произошло? И не могла ответить. Все решило одно слово, самое простое слово, которое она так часто в жизни слышала.
Дмитрий Сергеевич ее увидел на углу Советской улицы, возле остановки автобуса. Он шел по другой стороне улицы и громко крикнул:
- Лена!
И то, что он впервые назвал ее не Еленой Борисовной, а Леной, решило все.
Если бы Коротееву сказали за минуту до того, что он окликнет Лену, подбежит к ней, он не поверил бы: считал себя человеком, умеющим владеть собой, все его прошлое служило тому доказательством. Он шел по Советской, и в его мыслях не было, что он может встретить Лену. Рассеянно глядя по сторонам, он думал: мы познакомились весной. Значит, год! Теперь-то я знаю, что незачем считать месяцы или годы: все равно ее не забыть. Жизнь стала и тесной и пустой. Но все-таки какое счастье, что она существует! Смешно подумать, что я нес на читательской конференции... Все сказалось куда сложнее. Но Лену я больше не увижу...
Смущенные, они идут рядом, быстро идут, как будто куда-то торопятся. Они разговаривают, но не думают, о чем говорят.
- Я шел и вдруг вижу возле остановки...
- Странно - я сразу узнала ваш голос... Не знаю, почему я сегодня вышла... Я ведь все время сижу дома...
- Вы не торопитесь?
- Нет. А вы?
- Я?
Дмитрий Сергеевич приподнял брови, удивленно поглядел: да, это Лена!
На подоконнике стоит женщина, моет стекла, и синие стекла светятся. Мальчишка ест мороженое. Девушка несет вербу. Вот это дерево Лена помнит - его привезли осенью, сажали вечером, кругом стояли, смотрели. Дерево еще совсем голое, но если прищуриться, на ветках немного зеленого пуха... Какое сегодня число?.. Куда мы идем?
- Куда мы идем? - спрашивает она себя вслух.
Четырехэтажный коричневый дом с башенкой. Здесь живет Коротеев...
Они поспешно входят в подъезд. Здесь еще холодно - застоялась зима. Темно как! Не видно даже, где начинается лестница. Но они не чувствуют, что здесь холодно. Лена откинула назад голову, в темноте посвечивают зеленые туманные глаза. Коротеев ее целует. А с улицы доносятся голоса детей, гудки машин, шум весеннего дня.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
На партбюро Коротеев, только что вернувшийся из Кисловодска, где он лечился, был настолько огорчен, что Брайнин его тихо опросил: "Как ваше здоровье, Дмитрий Сергеевич?" Коротеев не дружил с Соколовским; однако он относился к главному конструктору с глубоким уважением и возмущался, когда в прошлом году Журавлев попытался оклеветать Евгения Владимировича. Но теперь обвинение против Соколовского казалось обоснованным, и это печалило Коротеева. Особенно на него подействовало выступление Брайнина, которого он знал как честного человека, не способного ни на кого возвести поклеп. Брайнин говорил сдержанно, признался, что испытывает некоторую неловкость ("Никто не собирается, так сказать, бросить тень на многолетнюю плодотворную деятельность Евгения Владимировича"), однако отказ главного конструктора подчиниться указаниям дирекции он "вынужден квалифицировать как поведение, недостойное советского инженера и коммуниста".
Коротеев подумал: жалко, что я был в отпуске, когда обсуждали проект Соколовского. Савченко говорил, что идея интересная. Соколовский своим характером испортил все. Конструктор он блистательный. Год, который я с ним проработал, был для меня лучшей школой. Противно вспомнить, как Журавлев хотел его потопить, придумал дурацкую историю, будто Евгений Владимирович отправил свою семью в Бельгию. Журавлев был способен на любую пакость, а Соколовского он ненавидел. Я тогда сказал, что не варю ни единому слову... Нет, теперь им не удастся, положение другое...
Соколовский все-таки поступил очень опрометчиво: как можно уйти с производственного совещания? Упрямство!.. Обязательно хотел навязать свой проект. А ведь и Голованов и Егоров против. Ему следовало уступить. А он хлопнул дверью да еще нагрубил...
Не нравится мне Сафонов, он туп и завистлив. Инженер он все же неплохой. Конечно, нельзя его сравнить с Соколовским, но свое дело он знает. Трудно ему возразить, когда он говорит, что дисциплина обязательна для всех. Впрочем, он может сказать, что дважды два - четыре, все равно я с ним не соглашусь. По-моему, и Голованов относится к нему с некоторым недоверием. Другое дело Брайнин: никто его не заподозрит в дурных чувствах к Соколовскому. Наум Борисович вообще не способен под кого-либо подкапываться, хочет одного - чтобы его не трогали. Я ведь помню, как Хитров его травил. Он, помимо работы, занят только семейными делами - куда при распределении направят Яшу, примут ли Любочку в институт. Савченко его называет: "так сказать, божья коровка". И вот даже добрейший Брайнин выступает теперь против Соколовского...
Савченко напрасно горячится. Голованов не Журавлев, он не злоупотребляет своим положением. Но с директором нужно считаться, у него все нити управления. Нельзя обвинять рабочего, который нагрубил инженеру, а с главного конструктора не требовать минимальной дисциплины.
Савченко умно говорит, хотя, кажется, он не прав. Я с самого начала думал, что из него выйдет толк. Он удивительно быстро вошел в работу За год он очень изменился, повзрослел. Я помню, как он приходил ко мне и заговаривал о своих сердечных делах, краснел, заикался. Теперь в нем появилась уверенность. Наверно, оттого, что нашел свое счастье. Говорят, так всегда бывает. А у меня наоборот: прежде я себя чувствовал как-то увереннее. Иногда, когда Лена спрашивает, я теряюсь, не знаю, что ответить... Нужно слушать.
Выступал мастер Андреев, который пользовался на заводе большим авторитетом. Он сказал, что Соколовский старый член партии, рабочие относятся к нему с уважением, знают, что как бы он ни был занят, всегда объяснит, поможет, а придираться к отдельному слову - это не по-товарищески...
Сафонов возразил: речь идет не о заслугах Соколовского, как конструктора, да и не об общей его характеристике. "Евгений Владимирович - крупный и ценный работник. Именно поэтому ему следовало себя удержать, признать свою ошибку. А без дисциплины, товарищи, я не представляю себе ни большого завода, ни жизни любого человека, если только он коммунист..." Главный инженер Егоров печально вздохнул. Он хорошо относился к Соколовскому, но кивнул головой: без дисциплины действительно невозможно работать.
Савченко вторично попросил слово.
Коротеев вдруг почувствовал смертельную усталость. О чем они спорят?.. Всем ясно, что Соколовский не прав. Но глупо было начинать историю, никто не представляет себе завода без Соколовского... Зачем Савченко горячится? Никого он не переубедит. Только что он рассуждал как специалист, как зрелый человек, а сейчас занесся, как мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Потом она себя спрашивала: что же произошло? И не могла ответить. Все решило одно слово, самое простое слово, которое она так часто в жизни слышала.
Дмитрий Сергеевич ее увидел на углу Советской улицы, возле остановки автобуса. Он шел по другой стороне улицы и громко крикнул:
- Лена!
И то, что он впервые назвал ее не Еленой Борисовной, а Леной, решило все.
Если бы Коротееву сказали за минуту до того, что он окликнет Лену, подбежит к ней, он не поверил бы: считал себя человеком, умеющим владеть собой, все его прошлое служило тому доказательством. Он шел по Советской, и в его мыслях не было, что он может встретить Лену. Рассеянно глядя по сторонам, он думал: мы познакомились весной. Значит, год! Теперь-то я знаю, что незачем считать месяцы или годы: все равно ее не забыть. Жизнь стала и тесной и пустой. Но все-таки какое счастье, что она существует! Смешно подумать, что я нес на читательской конференции... Все сказалось куда сложнее. Но Лену я больше не увижу...
Смущенные, они идут рядом, быстро идут, как будто куда-то торопятся. Они разговаривают, но не думают, о чем говорят.
- Я шел и вдруг вижу возле остановки...
- Странно - я сразу узнала ваш голос... Не знаю, почему я сегодня вышла... Я ведь все время сижу дома...
- Вы не торопитесь?
- Нет. А вы?
- Я?
Дмитрий Сергеевич приподнял брови, удивленно поглядел: да, это Лена!
На подоконнике стоит женщина, моет стекла, и синие стекла светятся. Мальчишка ест мороженое. Девушка несет вербу. Вот это дерево Лена помнит - его привезли осенью, сажали вечером, кругом стояли, смотрели. Дерево еще совсем голое, но если прищуриться, на ветках немного зеленого пуха... Какое сегодня число?.. Куда мы идем?
- Куда мы идем? - спрашивает она себя вслух.
Четырехэтажный коричневый дом с башенкой. Здесь живет Коротеев...
Они поспешно входят в подъезд. Здесь еще холодно - застоялась зима. Темно как! Не видно даже, где начинается лестница. Но они не чувствуют, что здесь холодно. Лена откинула назад голову, в темноте посвечивают зеленые туманные глаза. Коротеев ее целует. А с улицы доносятся голоса детей, гудки машин, шум весеннего дня.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
На партбюро Коротеев, только что вернувшийся из Кисловодска, где он лечился, был настолько огорчен, что Брайнин его тихо опросил: "Как ваше здоровье, Дмитрий Сергеевич?" Коротеев не дружил с Соколовским; однако он относился к главному конструктору с глубоким уважением и возмущался, когда в прошлом году Журавлев попытался оклеветать Евгения Владимировича. Но теперь обвинение против Соколовского казалось обоснованным, и это печалило Коротеева. Особенно на него подействовало выступление Брайнина, которого он знал как честного человека, не способного ни на кого возвести поклеп. Брайнин говорил сдержанно, признался, что испытывает некоторую неловкость ("Никто не собирается, так сказать, бросить тень на многолетнюю плодотворную деятельность Евгения Владимировича"), однако отказ главного конструктора подчиниться указаниям дирекции он "вынужден квалифицировать как поведение, недостойное советского инженера и коммуниста".
Коротеев подумал: жалко, что я был в отпуске, когда обсуждали проект Соколовского. Савченко говорил, что идея интересная. Соколовский своим характером испортил все. Конструктор он блистательный. Год, который я с ним проработал, был для меня лучшей школой. Противно вспомнить, как Журавлев хотел его потопить, придумал дурацкую историю, будто Евгений Владимирович отправил свою семью в Бельгию. Журавлев был способен на любую пакость, а Соколовского он ненавидел. Я тогда сказал, что не варю ни единому слову... Нет, теперь им не удастся, положение другое...
Соколовский все-таки поступил очень опрометчиво: как можно уйти с производственного совещания? Упрямство!.. Обязательно хотел навязать свой проект. А ведь и Голованов и Егоров против. Ему следовало уступить. А он хлопнул дверью да еще нагрубил...
Не нравится мне Сафонов, он туп и завистлив. Инженер он все же неплохой. Конечно, нельзя его сравнить с Соколовским, но свое дело он знает. Трудно ему возразить, когда он говорит, что дисциплина обязательна для всех. Впрочем, он может сказать, что дважды два - четыре, все равно я с ним не соглашусь. По-моему, и Голованов относится к нему с некоторым недоверием. Другое дело Брайнин: никто его не заподозрит в дурных чувствах к Соколовскому. Наум Борисович вообще не способен под кого-либо подкапываться, хочет одного - чтобы его не трогали. Я ведь помню, как Хитров его травил. Он, помимо работы, занят только семейными делами - куда при распределении направят Яшу, примут ли Любочку в институт. Савченко его называет: "так сказать, божья коровка". И вот даже добрейший Брайнин выступает теперь против Соколовского...
Савченко напрасно горячится. Голованов не Журавлев, он не злоупотребляет своим положением. Но с директором нужно считаться, у него все нити управления. Нельзя обвинять рабочего, который нагрубил инженеру, а с главного конструктора не требовать минимальной дисциплины.
Савченко умно говорит, хотя, кажется, он не прав. Я с самого начала думал, что из него выйдет толк. Он удивительно быстро вошел в работу За год он очень изменился, повзрослел. Я помню, как он приходил ко мне и заговаривал о своих сердечных делах, краснел, заикался. Теперь в нем появилась уверенность. Наверно, оттого, что нашел свое счастье. Говорят, так всегда бывает. А у меня наоборот: прежде я себя чувствовал как-то увереннее. Иногда, когда Лена спрашивает, я теряюсь, не знаю, что ответить... Нужно слушать.
Выступал мастер Андреев, который пользовался на заводе большим авторитетом. Он сказал, что Соколовский старый член партии, рабочие относятся к нему с уважением, знают, что как бы он ни был занят, всегда объяснит, поможет, а придираться к отдельному слову - это не по-товарищески...
Сафонов возразил: речь идет не о заслугах Соколовского, как конструктора, да и не об общей его характеристике. "Евгений Владимирович - крупный и ценный работник. Именно поэтому ему следовало себя удержать, признать свою ошибку. А без дисциплины, товарищи, я не представляю себе ни большого завода, ни жизни любого человека, если только он коммунист..." Главный инженер Егоров печально вздохнул. Он хорошо относился к Соколовскому, но кивнул головой: без дисциплины действительно невозможно работать.
Савченко вторично попросил слово.
Коротеев вдруг почувствовал смертельную усталость. О чем они спорят?.. Всем ясно, что Соколовский не прав. Но глупо было начинать историю, никто не представляет себе завода без Соколовского... Зачем Савченко горячится? Никого он не переубедит. Только что он рассуждал как специалист, как зрелый человек, а сейчас занесся, как мальчишка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72