Он снова начал таращиться на хижину и болото, а потом уставился на Джеральда.
– И ты живешь в эдакой дыре вместе с этим грязным выродком и туповатой, немолодой, не очень привлекательной женщиной, которые составляют все твое общество! Удивительно, что за проклятье лежит на тебе. Дама Венера, по крайней мере, удерживала меня при помощи вполне понятной разновидности колдовства.
– Это безумие, – заявил Джеральд, с довольным видом возвращая себе на нос свои розовые очки.
– Нет, мессир, жизнь, которую вы ведете здесь – вот это безумие. Это разрушающее душу и одурманивающее безумие, от которого я бегу прочь к гораздо менее ужасным чарам Гёрзельберга.
Тогда Джеральд задал вопрос.
– Вы, прошедший через окрестности Антана, где существуют только две истины и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем, – не рассчитываете ли вы обнаружить в прибежище всех богов некую третью истину?
Но рыцарь, казалось, так испугался прелестей семейной жизни, что не расслышал вопроса. Таннгейзер вскочил на коня и как сумасшедший галопом поскакал в Антан.
Глава 37
Довольство заблудшего бога
Теперь, поставив свою божественную карьеру в скобки, Джеральд был доволен жизнью. Очень скоро этот маленький эпизод, связанный с его остановкой на Миспекском Болоте, должен был подойти к концу. Возможно, под грузом царских и сверхчеловеческих забот, он вовсе о нем забудет. Тем временем он жил вполне спокойно. Ему было не о чем беспокоиться. Едва ли было хоть одно утро, когда он не встречал какого-нибудь божественного изгоя, чтобы поболтать с ним под каштаном. Майя по-своему оставалась отличной, хотя и непритязательной, поварихой; она следила за тем, чтобы дом содержался в порядке, а хозяйство велось во всех отношениях экономно.
Майя была ему дорога. Теперь она критиковала фактически все, что делал Джеральд. И как только он делал какое-либо предположение насчет Теодорика, по поводу ведения хозяйства или касательно их общественных обязательств в Туруане – даже если Джеральд просто предлагал открыть или закрыть окно, – Майя тотчас же приводила по меньшей мере девять доводов, из которых следовало, что его предложение было совершенно идиотским, и что ни одному разумному человеку такое и в голову не могло прийти. Она лелеяла совершенно фантастические представления о масштабах эгоизма Джеральда, о том, насколько он не считается с другими людьми, и о том, как ему не хочется сделать хотя бы что-нибудь, чтобы доставить ей удовольствие.
Хотя иногда она могла провести час, не распространяясь насчет того, какой обузой был для нее Джеральд. И во всех отношениях она была способной женщиной, которая сумела стать ему прекрасной женой и относилась к нему гораздо лучше, чем могла бы, если бы действительно думала о нем то, что говорила.
И еще Джеральд любил Теодорика Квентина Масгрэйва со страстью, которая его сильно беспокоила. Ребенок, как он знал, не проявлял ни чрезвычайного обаяния, ни таланта. Никакой ход размышлений не мог оправдать слишком большую нежность к Теодорику на основании его физических или умственных качеств. Теодорик Квентин Масгрэйв не был умен, не был красив, он не был особенно симпатичен. Он был необычайно эгоистичным маленьким тираном, вечно устраивал в доме беспорядок, оскорблял утонченную педантичность Джеральда, требовал от родителей постоянного внимания и все время задавал им трудные задания, просто потому что ему нравилось смотреть, как родители суетятся и бегают вокруг него.
Однако, когда бы Джеральд не дотронулся до этого маленького, теплого, упругого, сильного, но такого беспомощного тела, он чувствовал, что его собственное тело плавится в огне того, что можно было бы назвать разновидностью панического страха. Он любил это веснушчатое, хрупкое создание неразумной любовью, которая сулила в будущем неудобства и, может быть, мучения человеку, который на самом деле не любил никаких волнений. С тех пор как был создан ребенок, Джеральд больше не мог надеяться контролировать и хотя бы защищать свое благосостояние; его счастье теперь зависело от того, что могло бы случиться с этим чертенком. Беспомощность ребенка пугала Джеральда, как будто бы это он сам был беспомощен. Жизнь была так жестока по отношению к детям. Жизнь неизбежно причиняла детям вред и боль самыми разными способами. И все несчастья этого ребенка теперь причиняли страдания самому Джеральду, и он не мог ничего с этим поделать. Он не мог даже по всем правилам окрестить ребенка, и это в таком опасном соседстве с колдунами и знахарями, которые, как всем известно, использовали некрещеных детей такими ужасными способами, что не хотелось даже думать об этом...
К тому же, Джеральд не был уверен, что Теодорик Квентин Масгрэйв на самом деле существует. Джеральд не мог забыть то ужасное мгновение, когда он снял свои очки и обнаружил, что ребенок исчез. Джеральд уверял себя, что причиной тому было легкое недомогание, и что временное помрачение сознания было вызвано расстройством желудка. Но он соблюдал все предосторожности, чтобы невзначай не взглянуть на Теодорика иначе, как сквозь розовые очки, которые делали видимыми результаты колдовства Майи. Он решительно выкинул из головы мысль о том, что Теодорик мог быть иллюзией, которую сотворила Майя. И он стал привыкать к этому необычному молочно-белому языку, который, когда ребенок смеялся, показывался в глубине его красного маленького рта.
Иногда Джеральд задумывался: а не решила ли Майя, слишком много о себе возомнив, сделать вечным этот временный перерыв в его карьере? Но она определенно не пыталась использовать ту магию, при помощи которой она заколдовала его предшественников. Ни одна колдунья не осмелилась бы покуситься на бога... Напротив, Джеральд знал, что целомудренная простота Майи и прозаический человеческий комфорт – это все, что он получил от сожительства с немолодой, ворчливой и не самой красивой женщиной, которая удерживала его в течение этого краткого перерыва в его карьере. Вскоре он, разумеется, снова продолжит свое путешествие. И не было никаких разумных причин торопиться сейчас, когда его путешествие в Антан было практически закончено и он мог, как только бы пожелал, за полчаса или около того получить царство и все могущество Магистра Филологии.
Тем не менее Джеральд время от времени задумывался над тем, не натолкнулась ли случайно милая глупая Майя на способ удержать его, не используя вообще никакой магии; не тешила ли она себя втайне мыслью о том, что этот способ действует; и не обманывала ли она сама себя, полагая, что может обвести вокруг пальца всезнающего Светловолосого Ху, Помощника и Хранителя, Князя Третьей Истины, Возлюбленного Небожителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– И ты живешь в эдакой дыре вместе с этим грязным выродком и туповатой, немолодой, не очень привлекательной женщиной, которые составляют все твое общество! Удивительно, что за проклятье лежит на тебе. Дама Венера, по крайней мере, удерживала меня при помощи вполне понятной разновидности колдовства.
– Это безумие, – заявил Джеральд, с довольным видом возвращая себе на нос свои розовые очки.
– Нет, мессир, жизнь, которую вы ведете здесь – вот это безумие. Это разрушающее душу и одурманивающее безумие, от которого я бегу прочь к гораздо менее ужасным чарам Гёрзельберга.
Тогда Джеральд задал вопрос.
– Вы, прошедший через окрестности Антана, где существуют только две истины и только одно учение – что мы совокупляемся и умираем, – не рассчитываете ли вы обнаружить в прибежище всех богов некую третью истину?
Но рыцарь, казалось, так испугался прелестей семейной жизни, что не расслышал вопроса. Таннгейзер вскочил на коня и как сумасшедший галопом поскакал в Антан.
Глава 37
Довольство заблудшего бога
Теперь, поставив свою божественную карьеру в скобки, Джеральд был доволен жизнью. Очень скоро этот маленький эпизод, связанный с его остановкой на Миспекском Болоте, должен был подойти к концу. Возможно, под грузом царских и сверхчеловеческих забот, он вовсе о нем забудет. Тем временем он жил вполне спокойно. Ему было не о чем беспокоиться. Едва ли было хоть одно утро, когда он не встречал какого-нибудь божественного изгоя, чтобы поболтать с ним под каштаном. Майя по-своему оставалась отличной, хотя и непритязательной, поварихой; она следила за тем, чтобы дом содержался в порядке, а хозяйство велось во всех отношениях экономно.
Майя была ему дорога. Теперь она критиковала фактически все, что делал Джеральд. И как только он делал какое-либо предположение насчет Теодорика, по поводу ведения хозяйства или касательно их общественных обязательств в Туруане – даже если Джеральд просто предлагал открыть или закрыть окно, – Майя тотчас же приводила по меньшей мере девять доводов, из которых следовало, что его предложение было совершенно идиотским, и что ни одному разумному человеку такое и в голову не могло прийти. Она лелеяла совершенно фантастические представления о масштабах эгоизма Джеральда, о том, насколько он не считается с другими людьми, и о том, как ему не хочется сделать хотя бы что-нибудь, чтобы доставить ей удовольствие.
Хотя иногда она могла провести час, не распространяясь насчет того, какой обузой был для нее Джеральд. И во всех отношениях она была способной женщиной, которая сумела стать ему прекрасной женой и относилась к нему гораздо лучше, чем могла бы, если бы действительно думала о нем то, что говорила.
И еще Джеральд любил Теодорика Квентина Масгрэйва со страстью, которая его сильно беспокоила. Ребенок, как он знал, не проявлял ни чрезвычайного обаяния, ни таланта. Никакой ход размышлений не мог оправдать слишком большую нежность к Теодорику на основании его физических или умственных качеств. Теодорик Квентин Масгрэйв не был умен, не был красив, он не был особенно симпатичен. Он был необычайно эгоистичным маленьким тираном, вечно устраивал в доме беспорядок, оскорблял утонченную педантичность Джеральда, требовал от родителей постоянного внимания и все время задавал им трудные задания, просто потому что ему нравилось смотреть, как родители суетятся и бегают вокруг него.
Однако, когда бы Джеральд не дотронулся до этого маленького, теплого, упругого, сильного, но такого беспомощного тела, он чувствовал, что его собственное тело плавится в огне того, что можно было бы назвать разновидностью панического страха. Он любил это веснушчатое, хрупкое создание неразумной любовью, которая сулила в будущем неудобства и, может быть, мучения человеку, который на самом деле не любил никаких волнений. С тех пор как был создан ребенок, Джеральд больше не мог надеяться контролировать и хотя бы защищать свое благосостояние; его счастье теперь зависело от того, что могло бы случиться с этим чертенком. Беспомощность ребенка пугала Джеральда, как будто бы это он сам был беспомощен. Жизнь была так жестока по отношению к детям. Жизнь неизбежно причиняла детям вред и боль самыми разными способами. И все несчастья этого ребенка теперь причиняли страдания самому Джеральду, и он не мог ничего с этим поделать. Он не мог даже по всем правилам окрестить ребенка, и это в таком опасном соседстве с колдунами и знахарями, которые, как всем известно, использовали некрещеных детей такими ужасными способами, что не хотелось даже думать об этом...
К тому же, Джеральд не был уверен, что Теодорик Квентин Масгрэйв на самом деле существует. Джеральд не мог забыть то ужасное мгновение, когда он снял свои очки и обнаружил, что ребенок исчез. Джеральд уверял себя, что причиной тому было легкое недомогание, и что временное помрачение сознания было вызвано расстройством желудка. Но он соблюдал все предосторожности, чтобы невзначай не взглянуть на Теодорика иначе, как сквозь розовые очки, которые делали видимыми результаты колдовства Майи. Он решительно выкинул из головы мысль о том, что Теодорик мог быть иллюзией, которую сотворила Майя. И он стал привыкать к этому необычному молочно-белому языку, который, когда ребенок смеялся, показывался в глубине его красного маленького рта.
Иногда Джеральд задумывался: а не решила ли Майя, слишком много о себе возомнив, сделать вечным этот временный перерыв в его карьере? Но она определенно не пыталась использовать ту магию, при помощи которой она заколдовала его предшественников. Ни одна колдунья не осмелилась бы покуситься на бога... Напротив, Джеральд знал, что целомудренная простота Майи и прозаический человеческий комфорт – это все, что он получил от сожительства с немолодой, ворчливой и не самой красивой женщиной, которая удерживала его в течение этого краткого перерыва в его карьере. Вскоре он, разумеется, снова продолжит свое путешествие. И не было никаких разумных причин торопиться сейчас, когда его путешествие в Антан было практически закончено и он мог, как только бы пожелал, за полчаса или около того получить царство и все могущество Магистра Филологии.
Тем не менее Джеральд время от времени задумывался над тем, не натолкнулась ли случайно милая глупая Майя на способ удержать его, не используя вообще никакой магии; не тешила ли она себя втайне мыслью о том, что этот способ действует; и не обманывала ли она сама себя, полагая, что может обвести вокруг пальца всезнающего Светловолосого Ху, Помощника и Хранителя, Князя Третьей Истины, Возлюбленного Небожителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60