Вы, мне говорил кто-то, состоите в коммунистической партии.
– Да, состою. Сразу после войны вступил. Сейчас я, может быть, и не сделал бы этого. А тогда… Подъем победы! Все так, и ты так. А если по раздумать, то литератору, работнику искусств, не совсем гоже в партиях быть. Там программа, там устав. Ограничивают они художника. Нельзя, чтобы тебя, пишущего, что бы там ни было, но загоняло в рамки, шоры бы ставило на твои глаза.
– Но ведь можно и выйти из партии?
– Можно. В принципе. На практике неудобно как-то. Вступил, так уж держись. Но я вам скажу, больших ограничений сейчас у нас и в этом смысле нету. На собрания я не хожу – ничего, терпят. Высказываюсь довольно свободно – ежатся, но помалкивают. Сейчас куда свободнее стало. Не то, что лет с десять, с пятнадцать назад. Тогда такая табакерочка разве же мыслима была!
– А что, в Сибирь бы сослали?
– В Сибирь-то, конечно, не в Сибирь бы. А вот из партии, уж это как есть, попросили бы.
– За такой пустяк?
– Да он не такой и пустяк, сударыня. Разобраться если по-настоящему. Это же знак моего несогласия со многим из того, что делается-то у нас. Россия – страна особенная, особого требует к себе подхода во всем.
– Да, да, – охотно соглашалась Порция Браун, – русская душа, русская загадка…
Богородицкого позвали к телефону. Возвратясь, он обрадованно сказал:
– Сейчас приедет один молодой писатель. Хорошие рассказы о сирых людях пишет. Он, верно, не такой уж молодой. Лет под тридцать, поди. Но у нас тридцать – это еще почти младенчество. Вы, думаю, его знаете. Мамонов. Саша Мамонов.
– О, да, конечно! На Западе он становится известным. Один мой друг переводил его книжку.
Явившийся вскоре Мамонов принес две бутылки шампанского.
– Русофилы паршивые! -сказал он с порога. – Водку дуете? Так вот вам хоть по глотку напитка, который не освинячивает, а облагораживает человека.
– Познакомься,– сказал хозяин.– Мисс Браун.
– Я вас знаю,– сказал Мамонов. – Это вы пишете в некоторых известных мне журналах? – Он стал бойко перечислять названия антисоветских и полуантисоветских зарубежных изданий.
– Да, я. Мои несовершенные опыты…
– Отчего же несовершенные? Здорово даете нашим догматикам. Согласен с вами от запятой до запятой.
Его стали просить почитать новенькое. Он немного покочевряжился, потом, выпив бокал шампанского, вынул из кармана сложенные листки, стал читать рассказ. Рассказ имел двойной смысл. Речь шла о далеком прошлом, о Древнем Риме, о средних веках, но за этой декорацией легко угадывалась искусно подогнанная современность. Хозяин понимающе улыбался во все лицо. Глядя на него, улыбались и гости. А Порция Браун то и дело восторженно аплодировала.
– Это, конечно, не напечатано? – спросила она после того, как рассказ был прочитан. И когда Мамонов сказал, что нет, не напечатано, обрадовалась: будет что привезти с собой для очередных номеров журналов, в которых она сотрудничала и под своей фамилией и под псевдонимами.
Потом Мамонов провожал ее до гостиницы. Такси нигде не было, и они долго шли по длинным широким улицам нового, отдаленного района Москвы. У Порции Браун уже отказывали ноги в туфлях на высоких каблуках, которые не были рассчитаны на долгую ходьбу.
– Давайте понесу! – предложил Мамонов и тут же, на улице, благо народу было немного, подхватил ее на руки.
– А что, – сказала она,-довольно мило! Вы, оказывается, сильный.
Он склонился над ее лицом и поцеловал в губы.
– Вам разве это можно, советским литераторам? – Порция Браун засмеялась. – Вас не исключат из Союза писателей?
На стоянке такси он усадил ее в машину; сел рядом, и она ощутила его руку на своем колене. Она не шевельнулась.
Возле «Метрополя», когда Мамонов расплатился с шофером, она сказала:
– Раз уж вы такой бесстрашный, поднимемся ко мне, попросим кофе или вина.
Она видела, как разрывается надвое этот не слишком-то много поживший человек, который только делает вид, что он чертовски опытен. На самом же деле он сущий советский младенец, играющий роль фрондера. Нет, он не был излишне смелым. Одно дело – схватить ее на руки и целовать в темноте безлюдной улицы, другое – стоять с нею перед ярко освещенным подъездом гостиницы среди толпы народа. Ему очень хотелось подняться к ней в комнату, но он боялся сделать это. Она смотрела на него с улыбкой, догадываясь о том, какая в его сердце и в сознании происходит борьба. Он стоял, не выпуская ее руку из своей, не отрывая взгляда от ее голубых, усмехающихся глаз.
– Хорошо, – сказал он, все же решившись. – На одну минутку.
– Да, конечно, – согласилась она. – На одну-единственную.
В своей комнате, защелкнув дверь на замок, она положила руки ему на плечи.
– Вот мы и одни, мой милый. Ты этого хотел, будущий великий писатель.
Не было никакого кофе, никакого вина. Русский парень торопливо расстегивал ее пуговицы, стаскивал одежды. Она смеялась:
– О мой милый Руслан! Так спешить нельзя. Спокойней надо, мой дорогой. А то ничего не почувствуешь, ничего не увидишь. Ты знаешь, как к философу Канту… Тебе знакомо это имя? Иммануил Кант? Это не здесь расстегивается. У ваших русских дам это по-другому. Так вот, ученики Канта… Он, учти, был девствен… Его ученики решили, что нельзя, чтобы их учитель чего-либо не знал. Пусть он узнает и это… Тьфу, какой ты сумасшедший!…
Потом, когда он лежал с краю постели и сбоку смотрел на нее, она сказала:
– Вот дурной, не дал досказать. Узнал бы, так, может быть, и не спешил бы так. Они, те ученики Канта, все-таки убедили своего учителя, привели к нему девицу, оставили на ночь. А утром спросили: ну как, что было, что он чувствовал? Он ответил: «Масса смешных суетливых движений – не больше».
– Ты змея, – сказал молодой прозаик и начал одеваться. – Я тебе этого не прощу.
– Простишь! -С подчеркнутой фамильярностью она хлопнула его ладонью по голой спине. – Завтра я тебя буду ждать после восьми. И кофе будет, и вино будет. Все будет. Ты мне нравишься.
26
Клауберг очень скоро понял, что подлинная цель группы, которую он привез в Советский Союз, отнюдь не репродуцирование произведений древнего русского искусства, и что по предначертаниям издательства «New World» подлинный руководитель группы совсем не он, а Порция Браун. Разложение, подпиливание идеологических, моральных устоев советского общества – вот на что в Лондоне среди прочих несравнимо более серьезных акций решили потратить нынешним летом несколько десятков тысяч фунтов стерлингов. Причем Клауберг отчетливо видел, что за фунтами – а может быть, в трогательном единении с ними – стояли доллары. Предприятие было явно американское. Он и Сабуров служили маскировочной сеткой, дабы группу, как говорится, не засекли с воздуха и не разбомбили, а по основной программе действовали Порция Браун и Юджин Росс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
– Да, состою. Сразу после войны вступил. Сейчас я, может быть, и не сделал бы этого. А тогда… Подъем победы! Все так, и ты так. А если по раздумать, то литератору, работнику искусств, не совсем гоже в партиях быть. Там программа, там устав. Ограничивают они художника. Нельзя, чтобы тебя, пишущего, что бы там ни было, но загоняло в рамки, шоры бы ставило на твои глаза.
– Но ведь можно и выйти из партии?
– Можно. В принципе. На практике неудобно как-то. Вступил, так уж держись. Но я вам скажу, больших ограничений сейчас у нас и в этом смысле нету. На собрания я не хожу – ничего, терпят. Высказываюсь довольно свободно – ежатся, но помалкивают. Сейчас куда свободнее стало. Не то, что лет с десять, с пятнадцать назад. Тогда такая табакерочка разве же мыслима была!
– А что, в Сибирь бы сослали?
– В Сибирь-то, конечно, не в Сибирь бы. А вот из партии, уж это как есть, попросили бы.
– За такой пустяк?
– Да он не такой и пустяк, сударыня. Разобраться если по-настоящему. Это же знак моего несогласия со многим из того, что делается-то у нас. Россия – страна особенная, особого требует к себе подхода во всем.
– Да, да, – охотно соглашалась Порция Браун, – русская душа, русская загадка…
Богородицкого позвали к телефону. Возвратясь, он обрадованно сказал:
– Сейчас приедет один молодой писатель. Хорошие рассказы о сирых людях пишет. Он, верно, не такой уж молодой. Лет под тридцать, поди. Но у нас тридцать – это еще почти младенчество. Вы, думаю, его знаете. Мамонов. Саша Мамонов.
– О, да, конечно! На Западе он становится известным. Один мой друг переводил его книжку.
Явившийся вскоре Мамонов принес две бутылки шампанского.
– Русофилы паршивые! -сказал он с порога. – Водку дуете? Так вот вам хоть по глотку напитка, который не освинячивает, а облагораживает человека.
– Познакомься,– сказал хозяин.– Мисс Браун.
– Я вас знаю,– сказал Мамонов. – Это вы пишете в некоторых известных мне журналах? – Он стал бойко перечислять названия антисоветских и полуантисоветских зарубежных изданий.
– Да, я. Мои несовершенные опыты…
– Отчего же несовершенные? Здорово даете нашим догматикам. Согласен с вами от запятой до запятой.
Его стали просить почитать новенькое. Он немного покочевряжился, потом, выпив бокал шампанского, вынул из кармана сложенные листки, стал читать рассказ. Рассказ имел двойной смысл. Речь шла о далеком прошлом, о Древнем Риме, о средних веках, но за этой декорацией легко угадывалась искусно подогнанная современность. Хозяин понимающе улыбался во все лицо. Глядя на него, улыбались и гости. А Порция Браун то и дело восторженно аплодировала.
– Это, конечно, не напечатано? – спросила она после того, как рассказ был прочитан. И когда Мамонов сказал, что нет, не напечатано, обрадовалась: будет что привезти с собой для очередных номеров журналов, в которых она сотрудничала и под своей фамилией и под псевдонимами.
Потом Мамонов провожал ее до гостиницы. Такси нигде не было, и они долго шли по длинным широким улицам нового, отдаленного района Москвы. У Порции Браун уже отказывали ноги в туфлях на высоких каблуках, которые не были рассчитаны на долгую ходьбу.
– Давайте понесу! – предложил Мамонов и тут же, на улице, благо народу было немного, подхватил ее на руки.
– А что, – сказала она,-довольно мило! Вы, оказывается, сильный.
Он склонился над ее лицом и поцеловал в губы.
– Вам разве это можно, советским литераторам? – Порция Браун засмеялась. – Вас не исключат из Союза писателей?
На стоянке такси он усадил ее в машину; сел рядом, и она ощутила его руку на своем колене. Она не шевельнулась.
Возле «Метрополя», когда Мамонов расплатился с шофером, она сказала:
– Раз уж вы такой бесстрашный, поднимемся ко мне, попросим кофе или вина.
Она видела, как разрывается надвое этот не слишком-то много поживший человек, который только делает вид, что он чертовски опытен. На самом же деле он сущий советский младенец, играющий роль фрондера. Нет, он не был излишне смелым. Одно дело – схватить ее на руки и целовать в темноте безлюдной улицы, другое – стоять с нею перед ярко освещенным подъездом гостиницы среди толпы народа. Ему очень хотелось подняться к ней в комнату, но он боялся сделать это. Она смотрела на него с улыбкой, догадываясь о том, какая в его сердце и в сознании происходит борьба. Он стоял, не выпуская ее руку из своей, не отрывая взгляда от ее голубых, усмехающихся глаз.
– Хорошо, – сказал он, все же решившись. – На одну минутку.
– Да, конечно, – согласилась она. – На одну-единственную.
В своей комнате, защелкнув дверь на замок, она положила руки ему на плечи.
– Вот мы и одни, мой милый. Ты этого хотел, будущий великий писатель.
Не было никакого кофе, никакого вина. Русский парень торопливо расстегивал ее пуговицы, стаскивал одежды. Она смеялась:
– О мой милый Руслан! Так спешить нельзя. Спокойней надо, мой дорогой. А то ничего не почувствуешь, ничего не увидишь. Ты знаешь, как к философу Канту… Тебе знакомо это имя? Иммануил Кант? Это не здесь расстегивается. У ваших русских дам это по-другому. Так вот, ученики Канта… Он, учти, был девствен… Его ученики решили, что нельзя, чтобы их учитель чего-либо не знал. Пусть он узнает и это… Тьфу, какой ты сумасшедший!…
Потом, когда он лежал с краю постели и сбоку смотрел на нее, она сказала:
– Вот дурной, не дал досказать. Узнал бы, так, может быть, и не спешил бы так. Они, те ученики Канта, все-таки убедили своего учителя, привели к нему девицу, оставили на ночь. А утром спросили: ну как, что было, что он чувствовал? Он ответил: «Масса смешных суетливых движений – не больше».
– Ты змея, – сказал молодой прозаик и начал одеваться. – Я тебе этого не прощу.
– Простишь! -С подчеркнутой фамильярностью она хлопнула его ладонью по голой спине. – Завтра я тебя буду ждать после восьми. И кофе будет, и вино будет. Все будет. Ты мне нравишься.
26
Клауберг очень скоро понял, что подлинная цель группы, которую он привез в Советский Союз, отнюдь не репродуцирование произведений древнего русского искусства, и что по предначертаниям издательства «New World» подлинный руководитель группы совсем не он, а Порция Браун. Разложение, подпиливание идеологических, моральных устоев советского общества – вот на что в Лондоне среди прочих несравнимо более серьезных акций решили потратить нынешним летом несколько десятков тысяч фунтов стерлингов. Причем Клауберг отчетливо видел, что за фунтами – а может быть, в трогательном единении с ними – стояли доллары. Предприятие было явно американское. Он и Сабуров служили маскировочной сеткой, дабы группу, как говорится, не засекли с воздуха и не разбомбили, а по основной программе действовали Порция Браун и Юджин Росс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149