С крыльца донесся голос Алехи.
– Вам что было сказано? – кричал он. – Всем вовремя явиться на суд. Значит, заходите в помещение, присутствуйте. Марш все в избу! Я что говорю? Приказа германских властей не слушаете?! Сейчас вот господину майору доложу. Мне, что ли, за вас отвечать?
Стоявшие около крыльца неохотно начали заходить в избу. Там стало еще теснее. Ребята больше ничего не могли разглядеть.
Вскоре из открытых дверей на улицу повалил народ: суд кончился. По растерянным, испуганным лицам многих женщин текли слезы.
– Что там? Что? – спрашивали ребята, но никто им не отвечал.
Все глядели на крыльцо, где под конвоем солдат появились Егор и Васек. Оба бледные – ни кровинки в лицах. Увидев ребят, Васек, как всегда, застенчиво улыбнулся.
– Ой, родненькие мои!.. – всхлипнула женщина рядом. – Молодые-то какие!..
– Что с ними? Ну что? – приставали ребята.
– Да отвяжитесь вы! И без вас тошно! К расстрелу их присудили, вот что! Страх-то какой… – Молодая женщина закрыла лицо руками.
Леньке показалось, что у него остановилось сердце. Васька и Егора приговорили к расстрелу! За что?! Он сжал кулаки, стиснул зубы. Как же это? Не может быть! Васек был вожатым – разве за это судят? А Егор? К смерти за то, что был комсомольским секретарем? Леньке вспомнилась встреча в ракитнике, когда бежал он к учителю. Тогда Егор шел прихрамывая, весело улыбался и сбивал палкой листья с верхушек кустов. Сейчас он без палки, руки его скручены за спиной, и ему, видно, очень трудно идти.
За солдатами вышел Гердцев. Он что-то приказал ефрейтору – это был тот самый долговязый, который сорвал с Леньки пионерский значок. Ефрейтор вытянулся, выслушал приказание и козырнул.
Связанные комсомольцы стояли на ступеньках. Губы Егора были плотно сжаты. Ленька видел, как он наклонился к Ваську и что-то шепнул ему на ухо. Васек кивнул, и глаза его загорелись.
Тем временем ефрейтор отдал команду солдатам. Кто-то толкнул Егора в спину. Ефрейтор указал в сторону Гречневки: иди, мол. Тут Егор весь как-то сжался, пригнулся и вдруг, выпрямившись как пружина, с неистовой силой ударил ефрейтора головой в подбородок. Гитлеровец упал навзничь.
– Бейте их, гадов! – громко крикнул комсомолец. – Прощайте, това… – Егор не закончил фразы: солдат ударом кулака сбил его с ног.
А Васек тоже, будто очнувшись, ринулся в драку. Он пнул кого-то ногой, бросился к Гердцеву и вцепился зубами в его руку. Каратель вскрикнул, отдернул руку, из которой брызнула кровь, и наотмашь ударил Васька по лицу.
Солдатские спины заслонили от Леньки упавших комсомольцев. Их пинали ногами, били куда попало. Над головами взлетали кулаки разъяренных солдат.
Ефрейтор поднялся, вытирая ладонью окровавленный рот. Он сплюнул выбитый зуб и, отчаянно ругаясь, начал протискиваться вперед, чтобы принять участие в расправе. Гердцев зажимал рану и что-то кричал Алехе.
Избитых, истерзанных комсомольцев поволокли к Гречневке.
Толпа оцепенела. Никто не знал, сколько прошло времени. Люди с ужасом прислушивались, ожидая чего-то страшного, что вот-вот должно произойти. Ленька услышал чей-то крик – тоскливый, пронзительный. Следом отчетливо прозвучала очередь автоматов, а через мгновенье раздалось еще несколько отдельных выстрелов.
Ребята не помнили, как добежали до Быков. Бежали молча, ошеломленные и подавленные происшедшим. Матери не было. Ленька забился в землянку, лег на нары и так пролежал до вечера.
Мать пришла только в сумерках. Усталая, замерзшая, едва передвигая ноги, спустилась она в землянку и позвала Леньку ужинать. Ужинали под открытым небом. Ленька молча сел за стол, сколоченный из неструганых досок. Про расстрел комсомольцев не говорили – слишком было тяжело. Мать рассказывала, как, зачерпнув в реке воды, шла она обратно в Быки. На улице остановил ее немецкий офицер и знаками приказал идти за ним. Привел ее в гуслинскую избу, набрал ворох грязного белья, дал кусок мыла и велел выстирать все это на речке. А вода такая холодная, что руки стынут. Пальцы разогнуть трудно, не то что стирать!
– Не знаю уж, как и достирала, – тихо говорила Екатерина Алексеевна, бессильно опустившись на скамью. – До того измучилась, что из ведер воду вылила на дороге. С пустыми ведрами и воротилась. Мочи моей не было. А немец мне за эту стирку пайку хлеба дал, расщедрился…
Екатерина Алексевна достала ломоть хлеба величиной с ладонь.
– Валюшка, – сказала она дочери, – займи у соседей с полведерка воды. Хоть горяченького кипяточку попьем.
Ленька сидел, низко опустив голову. Вдруг он поднялся из-за стола.
– Мама, – голос его сорвался. – Знаешь что, мама? Брось ты этот хлеб! Помру с голоду, крошки ихней в рот не возьму! Пусть им подавятся! Все равно наши скоро придут. Запомните все: придут, и я с ними уйду. Не могу я так больше! – Ленька ударил кулаком по столу. – Бить их всех, гадов, надо!
Отец сидел у другого края стола – больной, согнувшийся под непомерной тяжестью, свалившейся на его плечи.
– Ты чего это удумал? – мрачно спросил он, не поднимая головы. – Ты, малый, запомни: мы теперь пленные. Нам терпеть надо! Освобожденья ждать. А когда это будет – кто знает? Вон он, немец-то, Украину занял, к Москве подходит.
– Значит, руки сложить? Не будет этого!
Отец строго посмотрел на Леньку, но сын выдержал его взгляд. Впервые так по-взрослому говорил он с отцом.
– Будет не будет, а стучать кулаком по столу нечего! Больно горяч стал! Тебе все игрушки – гранаты да ружья всякие таскаешь, а мне надо семью беречь. Гитлеровцы узнают – – никого не помилуют. Ты мне это брось! Терпеть надо!
– А я не буду терпеть! Не могу!..
Ленька встал из-за стола и, не разбирая дороги, пошел в темень леса.
Партизанский налет
Поздней осенью в Быках неожиданно появился Алеха. Он приехал на подводе с двумя немцами – с горбоносым ефрейтором и переводчиком. Алеху Круглова гитлеровцы сделали старостой; он этим гордился, пил чаще прежнего и сейчас тоже был навеселе. Выпятив грудь, он старался держаться прямо и, покачиваясь, расхаживал между землянками.
– Эй, вы! – начальственным тоном покрикивал он. – Собирайтесь на один край! Разговор будет!
Неподалеку от голиковской землянки собралось человек двадцать. Алеха оглядел присутствующих, поправил картуз, непонятно зачем подтянул за ушки новые сапоги, выставив ногу вперед.
– Фашистскими сапогами хвастаешь! – бросил кто-то из толпы.
– Но-но, вы!.. – обиделся Алеха. – Не очень-то! Сапоги мне за усердие дали, как я есть власть теперь… Почему мужиков мало?
И действительно, здесь были почти одни женщины. И Ленька, и другие ребята тоже недоумевали, куда подевался народ. В разбросанной по лесу деревне они не замечали, как мало осталось мужчин. Правда, часть взрослых парней ушла в армию, как только началась война, но многие мужчины исчезли неизвестно куда вскоре после прихода немцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50