Ася молчит, надулась. Вдруг папа заметил: «Ой, я же не объяснил. Это же Лиля, моя первая любовь!» Ася чуть не упала, честное слово. Такая толстая? С луком в хозяйственной сумке? У нее даже вырвалось, ненарочно, честное слово: «Легкая, как одуванчик!» Папа смутился. Мама дернула Асю за брюки. А женщина почему-то обрадовалась: «Он так говорил, да? Юрик, спасибо!» И сама схватила папу за руку.
«Говорил! Говорил!» – закричали хором Ася и мама. Такой гвалт поднялся. Дездемона свистит. Фингал скачет. Лариса висит на скатерти. Уж Константин сам вылез из раковины и даже не прячется. Любопытство победило в нем природную скромность. Прямо в ноги лезет! «Я мечтала с вами познакомиться», – кричит мама. «И косы до пояса, да?» – кричит Ася. «Ой, Юрик, – папина первая любовь тоже уже кричит, – ты помнишь? Спасибо!» – «Он все помнит», – кричат Ася с мамой. «Я уже давно не такая», – кричит папина первая любовь. Она вдруг помолодела у них на кухне. Уже нравится Асе. Веселая. Совсем Константина не боится. «Ты для меня навсегда такая!» – это папа кричит. «А больше – ни для кого!» – ужасно расстраивается папина первая любовь. А сама все молодеет. «А для меня – навсегда», – клянется папа. «И для меня! И для меня!» – Ася вдруг слышит, что это она кричит. «Для нас, для всех», – подтверждает мама. «Спасибо!» – кричит папина первая любовь.
Едва они все успокоились. Это понятно. Как мама потом объясняла, не каждый день к человеку приходит в гости его первая любовь,
А когда она уходила, чуть не унесла Туську. Как-то не обратили внимания, что Марии-Антуанетты давно не видно. А она, пока все кричали, тихонько залезла в сумку под лук. И там затаилась. Папина первая любовь подняла свою сумку: «Какая тяжелая! Вроде – была легче». Папа сразу понял. «Лилечка, открой». Она смеется: «Что? У вас сумочки проверяют?» Папа сам открыл и выволок Марию-Антуанетту за шкирку. Туська ни за что бы не вылезла, обожает чужие вещи…
– Помнишь, как Мария-Антуанетта к ней в сумку залезла? – засмеялась Ася.
– А как же? Сразу почувствовала, что это моя первая любовь.
– Туся, что ли, тогда уже была? – удивился Богданов.
Ася фыркнула.
– Туся? – не сразу сообразил папа. – Была, куда она делась. Это ж недавно было. Собственно, первая любовь была, конечно, давно. А это уже не та первая любовь…
Запутался. И Богданова запутал совсем. Бедный Богданов! Папа запутает хоть кого: где он, где его первая любовь, через какой проходной двор он бегал к своему лучшему другу и где их школа была.
Что поделаешь, папа в этом районе вырос! Еще Богданову повезло, что папа ему пока не рассказывал, почему так улицы называются, как назывались раньше, кто чего построил, с фамилиями, именами и отчеством, и что раньше в каждом подъезде было. Папа на историческом факультете два года учился, пока ушел. Вот тогда бы Богданов узнал!
Их дом, к примеру, сто восемьдесят семь лет на этом месте стоит. Интересно, Богданов знает?
– Сто восемьдесят четыре, – уточнил папа.
Вечно он уточняет!
– Капитальный ремонт уже был, – солидно вспомнил Богданов.
Папа сообразил вдруг, что ремонт был до их появления на свет, богдановского и Аси, значит, для них этот капитальный ремонт – тоже уже история. А что же тогда сто восемьдесят четыре года? Звенящая бездна! Куда он, папа, швыряет камушки…
– Тебе большие цифры что-нибудь говорят? – спросил Асю.
– Говорят, – сразу отозвалась. – Особенно – восемьдесят восемь!
– И что же? – спросил папа с надеждой, хотя насчет этой цифры у него в памяти ничего вроде не всплывало.
– Кувырок через голову, – объяснила Ася.
И тут же хотела показать папе этот кувырок-восьмерку, которую она всегда видела. Но было слишком мокро на тротуаре после дождя. Скользко! Даже Фингал бы не кувыркнулся…
Тем более – папа не переспрашивал, значит, понял.
За каждой цифрой стояло для папы конкретное дело, событие, битва или пропорция, горе, радость. Все, что человечество накопило, он умел видеть в цифрах.
Но Асю он как раз не совсем чтобы понял. В ее кувырке была какая-то совсем другая конкретность, которой папа не чувствовал. И только зачем-то соображал сейчас для себя, что, к примеру, восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь – 8888 – это сколько же кувырков?…
– А мне цифра «пять» говорит, – пошутил Богданов. – У меня по физкультуре «пять». А больше ни по чему.
Была в его скромной шутке какая-то освежающая простота, дающая душе передых. Без кувырка через голову. Папа вдруг ощутил, что он устал мыслить образно. И гнаться все время за собственной дочерью. Лучше бы Аська была еще маленькая! Подхватить ее на руки,
подкинуть, чтоб взвизгнула и чтобы волосы встали на ней, как перья. Папе вдруг стало грустно, что дочь уже выросла…
Но он сразу же устыдился.
– До подъезда наперегонки! – бросил папа клич. Так, запыхавшись и деля пальму первенства, они и влетели к себе в квартиру. Фингал первым влетел.
Мама поглядела на папины брюки, которые были до прогулки как новые, а теперь – сплошь в Фингаловых грязных лапах. Поглядела, как Фингал вольно скачет по чистому полу, оставляя повсюду мохнатые бездумные следы, и хватает Марию-Антуанетту прямо за голову веселой клыкастой пастью. Отметила вслух:
– Хорошо быть все-таки толстокожим…
– Почему? – забеспокоился папа.
Он как-то любит все принимать на свой счет. С этим папиным недостатком Асе с мамой надо все время мириться.
– Это я про Фингала, – объяснила мама. – Этот не пропадет! Неля снова звонила. Сенька так и не нашелся. Плакала в трубку.
– Я Веру предупредил, – сказал папа.
– Всех уж предупредили. А Сенатора нет.
Еще папа сказал, что надо читать объявления на заборах. Люди могут найти Сенатора и дать объявление. Ася всегда читает, если пишут разборчиво. «Помогите болонке Дине вернуться в родную семью! Она больна, ей нужна диета. Заплатим любую сумму!» Ася читала, например, такое объявление. Но нашлась ли Дина, она не знает, там телефон был оторван…
– На собачьем рынке надо бы подежурить, – еще сказал папа.
– Круглые сутки не будешь дежурить, – вздохнула мама. – Даша одна боится ехать, а Нелька работает в воскресенье, у нее запись.
Сели ужинать.
Вдруг папа взял книжку, облокотил ее на сахарницу и начал читать. Ася была уверена, что мама сейчас его остановит, скажет, что лучше бы он со всеми с ними поговорил, чем читать за едой, это вообще для глаз вредно и папа подает детям плохой пример. Она сама за столом не любит читать и папе всегда не дает.
А мама вдруг улыбнулась:
– Что – интересно читать за едой?
– Еще бы! – ответил папа с набитым ртом и громко перевернул страницу. – Будто сама не знаешь. Самое интересное, как известно, только за едой и прочтешь.
С таким увлечением вдруг читает! Будто раньше он никогда не читал. И, наконец, до этой книги дорвался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
«Говорил! Говорил!» – закричали хором Ася и мама. Такой гвалт поднялся. Дездемона свистит. Фингал скачет. Лариса висит на скатерти. Уж Константин сам вылез из раковины и даже не прячется. Любопытство победило в нем природную скромность. Прямо в ноги лезет! «Я мечтала с вами познакомиться», – кричит мама. «И косы до пояса, да?» – кричит Ася. «Ой, Юрик, – папина первая любовь тоже уже кричит, – ты помнишь? Спасибо!» – «Он все помнит», – кричат Ася с мамой. «Я уже давно не такая», – кричит папина первая любовь. Она вдруг помолодела у них на кухне. Уже нравится Асе. Веселая. Совсем Константина не боится. «Ты для меня навсегда такая!» – это папа кричит. «А больше – ни для кого!» – ужасно расстраивается папина первая любовь. А сама все молодеет. «А для меня – навсегда», – клянется папа. «И для меня! И для меня!» – Ася вдруг слышит, что это она кричит. «Для нас, для всех», – подтверждает мама. «Спасибо!» – кричит папина первая любовь.
Едва они все успокоились. Это понятно. Как мама потом объясняла, не каждый день к человеку приходит в гости его первая любовь,
А когда она уходила, чуть не унесла Туську. Как-то не обратили внимания, что Марии-Антуанетты давно не видно. А она, пока все кричали, тихонько залезла в сумку под лук. И там затаилась. Папина первая любовь подняла свою сумку: «Какая тяжелая! Вроде – была легче». Папа сразу понял. «Лилечка, открой». Она смеется: «Что? У вас сумочки проверяют?» Папа сам открыл и выволок Марию-Антуанетту за шкирку. Туська ни за что бы не вылезла, обожает чужие вещи…
– Помнишь, как Мария-Антуанетта к ней в сумку залезла? – засмеялась Ася.
– А как же? Сразу почувствовала, что это моя первая любовь.
– Туся, что ли, тогда уже была? – удивился Богданов.
Ася фыркнула.
– Туся? – не сразу сообразил папа. – Была, куда она делась. Это ж недавно было. Собственно, первая любовь была, конечно, давно. А это уже не та первая любовь…
Запутался. И Богданова запутал совсем. Бедный Богданов! Папа запутает хоть кого: где он, где его первая любовь, через какой проходной двор он бегал к своему лучшему другу и где их школа была.
Что поделаешь, папа в этом районе вырос! Еще Богданову повезло, что папа ему пока не рассказывал, почему так улицы называются, как назывались раньше, кто чего построил, с фамилиями, именами и отчеством, и что раньше в каждом подъезде было. Папа на историческом факультете два года учился, пока ушел. Вот тогда бы Богданов узнал!
Их дом, к примеру, сто восемьдесят семь лет на этом месте стоит. Интересно, Богданов знает?
– Сто восемьдесят четыре, – уточнил папа.
Вечно он уточняет!
– Капитальный ремонт уже был, – солидно вспомнил Богданов.
Папа сообразил вдруг, что ремонт был до их появления на свет, богдановского и Аси, значит, для них этот капитальный ремонт – тоже уже история. А что же тогда сто восемьдесят четыре года? Звенящая бездна! Куда он, папа, швыряет камушки…
– Тебе большие цифры что-нибудь говорят? – спросил Асю.
– Говорят, – сразу отозвалась. – Особенно – восемьдесят восемь!
– И что же? – спросил папа с надеждой, хотя насчет этой цифры у него в памяти ничего вроде не всплывало.
– Кувырок через голову, – объяснила Ася.
И тут же хотела показать папе этот кувырок-восьмерку, которую она всегда видела. Но было слишком мокро на тротуаре после дождя. Скользко! Даже Фингал бы не кувыркнулся…
Тем более – папа не переспрашивал, значит, понял.
За каждой цифрой стояло для папы конкретное дело, событие, битва или пропорция, горе, радость. Все, что человечество накопило, он умел видеть в цифрах.
Но Асю он как раз не совсем чтобы понял. В ее кувырке была какая-то совсем другая конкретность, которой папа не чувствовал. И только зачем-то соображал сейчас для себя, что, к примеру, восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь – 8888 – это сколько же кувырков?…
– А мне цифра «пять» говорит, – пошутил Богданов. – У меня по физкультуре «пять». А больше ни по чему.
Была в его скромной шутке какая-то освежающая простота, дающая душе передых. Без кувырка через голову. Папа вдруг ощутил, что он устал мыслить образно. И гнаться все время за собственной дочерью. Лучше бы Аська была еще маленькая! Подхватить ее на руки,
подкинуть, чтоб взвизгнула и чтобы волосы встали на ней, как перья. Папе вдруг стало грустно, что дочь уже выросла…
Но он сразу же устыдился.
– До подъезда наперегонки! – бросил папа клич. Так, запыхавшись и деля пальму первенства, они и влетели к себе в квартиру. Фингал первым влетел.
Мама поглядела на папины брюки, которые были до прогулки как новые, а теперь – сплошь в Фингаловых грязных лапах. Поглядела, как Фингал вольно скачет по чистому полу, оставляя повсюду мохнатые бездумные следы, и хватает Марию-Антуанетту прямо за голову веселой клыкастой пастью. Отметила вслух:
– Хорошо быть все-таки толстокожим…
– Почему? – забеспокоился папа.
Он как-то любит все принимать на свой счет. С этим папиным недостатком Асе с мамой надо все время мириться.
– Это я про Фингала, – объяснила мама. – Этот не пропадет! Неля снова звонила. Сенька так и не нашелся. Плакала в трубку.
– Я Веру предупредил, – сказал папа.
– Всех уж предупредили. А Сенатора нет.
Еще папа сказал, что надо читать объявления на заборах. Люди могут найти Сенатора и дать объявление. Ася всегда читает, если пишут разборчиво. «Помогите болонке Дине вернуться в родную семью! Она больна, ей нужна диета. Заплатим любую сумму!» Ася читала, например, такое объявление. Но нашлась ли Дина, она не знает, там телефон был оторван…
– На собачьем рынке надо бы подежурить, – еще сказал папа.
– Круглые сутки не будешь дежурить, – вздохнула мама. – Даша одна боится ехать, а Нелька работает в воскресенье, у нее запись.
Сели ужинать.
Вдруг папа взял книжку, облокотил ее на сахарницу и начал читать. Ася была уверена, что мама сейчас его остановит, скажет, что лучше бы он со всеми с ними поговорил, чем читать за едой, это вообще для глаз вредно и папа подает детям плохой пример. Она сама за столом не любит читать и папе всегда не дает.
А мама вдруг улыбнулась:
– Что – интересно читать за едой?
– Еще бы! – ответил папа с набитым ртом и громко перевернул страницу. – Будто сама не знаешь. Самое интересное, как известно, только за едой и прочтешь.
С таким увлечением вдруг читает! Будто раньше он никогда не читал. И, наконец, до этой книги дорвался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40