Затем мой голос за кадром произносит: «Тюльпен, прости. Но я не хочу ребенка».
ОБРЫВ.
Богус Трампер выходит из зоомагазина, у него в руках по банке с рыбками, и немецкий пастух в гавайской спортивной рубахе машет ему на прощание рукой. Трампер не оборачивается, но его голос за кадром произносит: «Пока, Ральф, я больше не хочу быть в твоем фильме».
Это была очень короткая бобина, и, помню, я подумал, что они не успеют уснуть, пока будут просматривать ее.
Я принялся искать свои веши, когда в студию вломился Кент с какой-то девицей; Кент всегда таскает девиц в студию, когда уверен, что там никого нет. Тогда он может прихвастнуть, будто все в ней принадлежит ему одному или что он один отвечает за всю эту механику.
Он страшно удивился, увидев меня. Он заметил, что на мне зеленые носки. И я не думаю, чтобы его девушка когда-нибудь подозревала, что мужской член может выглядеть таким страшным, как мой.
— Привет, Кент! — произнес я. — Ты не видел мои шмотки, а?
* * *
Они обсуждали операцию, вместе с тем Кент пытался подбодрить свою подружку, а Трампер лихорадочно прилаживал марлевую прокладку и натягивал одежду. Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.
— Какого фильма? — спросил он.
— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.
Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.
Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.
Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.
Путешествие до Мэна автобусом было долгим и утомительным. Остановки у заправочных станций казались бесконечными, а в Массачусетсе обнаружилось, что мужчина на заднем сиденье умер — что-то вроде сердечного приступа, решили остальные пассажиры. Мужчина собирался сойти в Провиденсе, в Род-Айленде.
Никто не отважился прикоснуться к умершему, поэтому Богус вызвался снять его с автобуса, что едва не стоило ему нового органа. Видимо, все остальные опасались чем-нибудь заразиться, но Богуса больше всего поразило, что никто не знал этого человека. Водитель, заглянув в бумажник умершего, выяснил, что он жил в Провиденсе. Общая реакция была такой: проще умереть, чем проехать свою остановку.
В Нью-Хэмпшире Богус почувствовал необходимость завести с кем-нибудь знакомство и поговорить, и он завязал беседу с бабушкой, которая возвращалась после визита к дочери и зятю.
— Мне просто непонятно, как они живут, — пожаловалась она Богусу. В подробности она не вдавалась, и он посоветовал ей не беспокоиться.
Он показал ей рыбку, которую вез Кольму. На протяжении всего пути он наполнял банку из-под хлопьев свежей водой на каждой остановке. По крайней мере, помирать рыбка не собиралась. Затем он заснул, и водителю автобуса пришлось будить его.
— Мы в Бате, — объявил он, но Трампер был уверен, что он еше в преддверии ада. «Ну что может быть хуже? — подумал он. — А там я уже бывал».
То, что отличало его второе бегство от первого, не было связано с его физическим состоянием. На этот раз все обстояло проще, к тому же, если честно, то уезжать он не хотел. Он точно знал лишь одно, что ни разу в жизни ничего не довел до конца, и чувствовал необходимость, почти жизненно важную, найти что-то такое, что он смог бы закончить.
Это заставило его вспомнить о письме доктора Вольфрама Хольстера, которое он спустил в унитаз в больничном туалете и полил своей кровавой мочой. Вот тогда-то он решил закончить перевод «Аксельта и Туннель».
Как бы там ни было, но это решение улучшило его настроение, хотя он понимал, что перевод с нижнего древнескандинавского занятие слишком эксцентричное, чтобы помочь настроиться на позитивный лад.
Это было все равно как если бы человек, которого вся семья много лет уговаривала заняться чем-нибудь, однажды вечером уселся читать книгу и, сидя на кухне, был потревожен. К нему ввалились его близкие, которые над чем-то смеялись, и человек набросился на них в гневе, швыряя стулья, нанося удары и на чем свет стоит осыпая их руганью; тогда они, побитые, все в синяках, попрятались под столом. А человек повернулся к своей насмерть перепуганной жене и с вызовом произнес:
— Я намерен закончить читать эту книгу.
И возможно, кто-то из побитых членов семьи отважился фыркнуть:
— Большое дело!
Но тем не менее, это решение придало Трамперу что-то вроде хрупкой отваги, и он даже набрался духу позвонить Бигги и Коуту и попросить приехать за ним на автобусную станцию.
На звонок ответил Кольм, и та боль, которую он ощутил, услыхав голос сына, была куда более острой, чем та, которую он испытывал, пытаясь протолкнуть мочу через свой заштопанный член. Однако он сумел выговорить:
— Кольм, а у меня для тебя есть кое-что.
— Рыбка? — воскликнул Кольм.
— Живая, — добавил Трампер и глянул на банку, чтобы еще раз убедиться в этом.
Рыбка чувствовала себя превосходно, возможно, от длительного бултыхания в банке из-под хлопьев у нее возникла морская болезнь, и она, определенно, выглядела очень хрупкой и маленькой, но, слава богу, все еще продолжала плавать.
— Кольм? — позвал Трампер. — Дай мне Коута или маму. Пусть кто-нибудь из них приедет за мной на автобусную станцию.
— А та леди тоже с тобой? — спросил мальчик. — Как ее зовут?
— Тюльпен.
— Ага, Тюльпен! — обрадовался Кольм. Он явно очень ее полюбил.
— Нет, она со мной не приехала, — ответил Трампер. — Как-нибудь в другой раз.
Глава 34
В ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ. ПРЕЛЮДИЯ К ТАНКУ НА ДНЕ ДУНАЯ
Ты настоящая задница, Меррилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
ОБРЫВ.
Богус Трампер выходит из зоомагазина, у него в руках по банке с рыбками, и немецкий пастух в гавайской спортивной рубахе машет ему на прощание рукой. Трампер не оборачивается, но его голос за кадром произносит: «Пока, Ральф, я больше не хочу быть в твоем фильме».
Это была очень короткая бобина, и, помню, я подумал, что они не успеют уснуть, пока будут просматривать ее.
Я принялся искать свои веши, когда в студию вломился Кент с какой-то девицей; Кент всегда таскает девиц в студию, когда уверен, что там никого нет. Тогда он может прихвастнуть, будто все в ней принадлежит ему одному или что он один отвечает за всю эту механику.
Он страшно удивился, увидев меня. Он заметил, что на мне зеленые носки. И я не думаю, чтобы его девушка когда-нибудь подозревала, что мужской член может выглядеть таким страшным, как мой.
— Привет, Кент! — произнес я. — Ты не видел мои шмотки, а?
* * *
Они обсуждали операцию, вместе с тем Кент пытался подбодрить свою подружку, а Трампер лихорадочно прилаживал марлевую прокладку и натягивал одежду. Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.
— Какого фильма? — спросил он.
— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.
Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.
Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.
Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.
Путешествие до Мэна автобусом было долгим и утомительным. Остановки у заправочных станций казались бесконечными, а в Массачусетсе обнаружилось, что мужчина на заднем сиденье умер — что-то вроде сердечного приступа, решили остальные пассажиры. Мужчина собирался сойти в Провиденсе, в Род-Айленде.
Никто не отважился прикоснуться к умершему, поэтому Богус вызвался снять его с автобуса, что едва не стоило ему нового органа. Видимо, все остальные опасались чем-нибудь заразиться, но Богуса больше всего поразило, что никто не знал этого человека. Водитель, заглянув в бумажник умершего, выяснил, что он жил в Провиденсе. Общая реакция была такой: проще умереть, чем проехать свою остановку.
В Нью-Хэмпшире Богус почувствовал необходимость завести с кем-нибудь знакомство и поговорить, и он завязал беседу с бабушкой, которая возвращалась после визита к дочери и зятю.
— Мне просто непонятно, как они живут, — пожаловалась она Богусу. В подробности она не вдавалась, и он посоветовал ей не беспокоиться.
Он показал ей рыбку, которую вез Кольму. На протяжении всего пути он наполнял банку из-под хлопьев свежей водой на каждой остановке. По крайней мере, помирать рыбка не собиралась. Затем он заснул, и водителю автобуса пришлось будить его.
— Мы в Бате, — объявил он, но Трампер был уверен, что он еше в преддверии ада. «Ну что может быть хуже? — подумал он. — А там я уже бывал».
То, что отличало его второе бегство от первого, не было связано с его физическим состоянием. На этот раз все обстояло проще, к тому же, если честно, то уезжать он не хотел. Он точно знал лишь одно, что ни разу в жизни ничего не довел до конца, и чувствовал необходимость, почти жизненно важную, найти что-то такое, что он смог бы закончить.
Это заставило его вспомнить о письме доктора Вольфрама Хольстера, которое он спустил в унитаз в больничном туалете и полил своей кровавой мочой. Вот тогда-то он решил закончить перевод «Аксельта и Туннель».
Как бы там ни было, но это решение улучшило его настроение, хотя он понимал, что перевод с нижнего древнескандинавского занятие слишком эксцентричное, чтобы помочь настроиться на позитивный лад.
Это было все равно как если бы человек, которого вся семья много лет уговаривала заняться чем-нибудь, однажды вечером уселся читать книгу и, сидя на кухне, был потревожен. К нему ввалились его близкие, которые над чем-то смеялись, и человек набросился на них в гневе, швыряя стулья, нанося удары и на чем свет стоит осыпая их руганью; тогда они, побитые, все в синяках, попрятались под столом. А человек повернулся к своей насмерть перепуганной жене и с вызовом произнес:
— Я намерен закончить читать эту книгу.
И возможно, кто-то из побитых членов семьи отважился фыркнуть:
— Большое дело!
Но тем не менее, это решение придало Трамперу что-то вроде хрупкой отваги, и он даже набрался духу позвонить Бигги и Коуту и попросить приехать за ним на автобусную станцию.
На звонок ответил Кольм, и та боль, которую он ощутил, услыхав голос сына, была куда более острой, чем та, которую он испытывал, пытаясь протолкнуть мочу через свой заштопанный член. Однако он сумел выговорить:
— Кольм, а у меня для тебя есть кое-что.
— Рыбка? — воскликнул Кольм.
— Живая, — добавил Трампер и глянул на банку, чтобы еще раз убедиться в этом.
Рыбка чувствовала себя превосходно, возможно, от длительного бултыхания в банке из-под хлопьев у нее возникла морская болезнь, и она, определенно, выглядела очень хрупкой и маленькой, но, слава богу, все еще продолжала плавать.
— Кольм? — позвал Трампер. — Дай мне Коута или маму. Пусть кто-нибудь из них приедет за мной на автобусную станцию.
— А та леди тоже с тобой? — спросил мальчик. — Как ее зовут?
— Тюльпен.
— Ага, Тюльпен! — обрадовался Кольм. Он явно очень ее полюбил.
— Нет, она со мной не приехала, — ответил Трампер. — Как-нибудь в другой раз.
Глава 34
В ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ. ПРЕЛЮДИЯ К ТАНКУ НА ДНЕ ДУНАЯ
Ты настоящая задница, Меррилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110