Иисус-то наш Христос кем был?.. Русским, что ль?!
Катя уже сажала на противень напечатанные просфоры.
– Холодильник бы надо. Одним разом напечь – на две недели. А то – мудохайся каждый раз!
– Я бы свой с Кирпичной привезла, – вздохнула Вера Ивановна, – да как привезешь?
– На санках если?
– На санках-то зимой, а зимой на кой ляд мне холодильник?
– Вчера по телеверу Пугачеву передавали. С дочкой. И на мать-то не похожа… Не смотрела?
– Тут и без телевера колготня… Ты водой, водой просфоры помажь. Шурка-то знаешь чего грозится? Три поклона, говорит, и повешаюсь в лесу! Повисю, говорит, сымут, захоронят красиво, с песнями, удавленников с оркестром хоронят.
– Ишь ты! – возмутилась Катя. – Озорница! Пойдет да удавится.
– А мне-то какой грех! – Вера Ивановна покачала головой. – Скажут, довела!
– В приют сдай, – посоветовала Катя.
– Скажут, сдала, куска хлеба пожалела.
– А ты ее к делу приспособь – дурь-то и снимет, У тебя и так дел невпротык, а тут еще отдыхальщица санаторная!
– Нет уж, пускай Христа ради живет. Еще скажут: вдвоем-то, мол, нехитро управиться. Пусть уж до весны побудет. – Вера Ивановна знала, конца этому разговору нет, а потому закрыла тему, только добавила для итога: – Батюшке скажу. Так и так: грозит, мол, удавиться. Чтоб был в ответственности.
– Скажи, – согласилась Катя. – Я тебе кролика привезла.
– Шура скушает, – кивнула Вера Ивановна.
– А сама-то?
– Их Господь православным запретил: кролики котам преподобны. И котятся слепыми, как недоноски… – Вера Ивановна печально вздохнула. – Ох, Кать, грехов на мне, исповедаться надо. Посидела бы тут денек, пока я к отцу Науму в Загорск сбегаю. Посидишь?
– Чего хочешь, это – нет! Меня озолоти, чтоб здесь под зиму, в ночь!.. Пришибут – никто не дознается! Лежи воняй!..
– А я вот не боюсь. Мне что жить, что помереть… Помереть даже лучше, забот меньше, Катерин… Одна беда – грехов полно. Тело зароют, тело сопреет, а душа-то неприкаянна, душе страдать… Прямо какая-то тоскливая я стала, Катя, сама себе в тягость. Иной раз думаю: плюнуть бы да уйти к себе на Кирпичную, комнатка у меня веселая, пенсия пятьдесят рублей, чего еще? Буду сидеть Мананку Зинаидину нянчить.
– А отец-то наведывается?
– Вахтанг? Очень ему надо! Гульванит где-то… Может, у себя на Кавказе.
– А на алименты подать?
– Пустое дело! Переустроится – опять пропадет. Бог с ним. Двадцатку государство жалует, и ладно.
За воротами раздался длинный гудок.
– Тоню Колюбакину привезли, – сказала Катя, задвигая противень в печь. Вера Ивановна не торопясь достала – под тюфяка ключи от церкви на большом старинном кольце.
– Пойду приму.
Но оказалось, привезли не покойницу: Толька-тюремщик елей привез – наворованное масло вазелиновое. И когда успел?..
– С благоприятной погодкой! – заорал он, спрыгивая с подножки самосвала. – Раз сказал – два не надо!
– Сколь привез?
– Бочару. Как велела. Двести литров. Рубель
– Хороший елей-то? – для виду засомневалась Вера Ивановна. – Вазелиновый? А то нальют…
– Ворота растворяй! – торопил Толька. – Две доски – и котом!
Пока Толька с шофером ворочали бочку, пока завтракали в кирпичном одноэтажном домике для ночевки певчих и богомольцев, Вера Ивановна открыла церковь. Достала сейфа деньги, начала считать. На второй сотне в церковь ворвался Толька.
– Денег наслужили, а счесть не могете!
– Иди, иди отсюда! – замахала на него Вера Ивановна. – Прется в храм!
Не любила Вера Ивановна, чтоб видели, как она с деньгами возится. Скоро финансовый год кончается, а у нее в сейфе пять тысяч неоприходованных. Батюшка-то про них знает, да исполком не знает, по ведомостям не проходят. Вот – за денег у нее с батюшкой беспорядок и начался. А вернее, с матушкой. Чует матушка носом своим, что есть в церкви еще и черная касса. Тайная. А там, в банке стеклянной, уже не пять тысяч… Матушка-то, слава Богу, опытная, знает: во всех церквах такие кассы имеются – коммуне неподведомственные. И для попов закрытые.
Был бы батюшка податливый да понятливый, ремонт бы продолжили, роспись в храме поправили, сменили бы отопление, ограду… Так нет: благословения не дает!.. Как начали ремонт летом, так и замерло. И все потому, что дачу себе воздвигать вознамерился. За оградой! Навез чушек бетонных для фундамента, цоколь вывел под гараж – все, деньги кончились. Дворец затеял. Так ведь она не против. Пожалуйста, строй хоть в три этажа. У тебя и дети еще учатся, и внуки на подходе, и самому не молодеть, вон пилюли все мечет. Строй себе на здоровье. Бери деньги. Хоть все шестьдесят тыщ! Но только в ограде церковной строй! Служишь в церкви – пользуйся! Перевели в другой приход или помер, не дай Бог, – другой священник дом займет. И машину купи, на, пожалуйста, только на церковь оформляй.
…Вера Ивановна пересчитала деньги еще раз, добавила десяточку Тольке за труды – кроме утреннего червонца, – чтоб не зря подметки бил.
– Слышь, – спохватилась Вера Ивановна, когда самосвал уже заурчал, выбираясь церковных ворот, – Толь, найди мне кочегара на зиму! Хоть убогого. Глупого можно. Замерзнет церква. Поищи где-нигде. Только шапану не сватай!
– Сделаем, – сказал Толька. – Три двадцать в кассу, чеки мне! Налить бы, хозяйка?
Вера Ивановна вздохнула.
– Ладно, за воротами подожди.
Ее знаменитая балда – разбавленное варенье, настоянное на пшене, – хранилась под кроватью в трехлитровых банках. Вера Ивановна полезла под кровать. Банки стояли, но как-то не так. Не так, как она их ставила… Точно, не так.
Она с трудом поднялась и присела на Шурин сундук.
– Та-ак… Значит, лазил… Значит, видел. А может, и не лазил…
Проводив Тольку Маранцева, Вера Ивановна взялась подшивать подворотничок к рясе. И опять наткнулась в кармане рясы на стеклянную трубочку с лекарством от сердца, и ей стало жаль батюшку.
Вошла Катя, присела отдышаться.
– Пола в церкви вымыла, теперь вот подсвечники протереть. Елею давай.
– Из новой бочки качай, в старой одни подонки. Ну-ка, Кать, выдери узелки – шеяку натрут. А то я сослепу не вижу. – Вера Ивановна протянула Кате полрясы, вторая половина осталась у нее на коленях.
– А барыня-то сама подшить не может? – Катя зубами, ногтями не бралось, выдернула твердого стеганого воротника старые узлы, покачала головой. – Прогладить бы надо, ходит как парчушка парепанный!.. А она знай свои гобелены штопает. Ты кассу спрятала?
Вера Ивановна молча кивнула, переложила ей на колени тяжелую рясу.
– Прошпарь, Катерин, а я пока к Аринке Маранцевой пробегусь, яичек возьму: народ вечером нагрянет, а варева никакого. – И без особой надежды спросила: – На всенощную не останешься?
– Это без меня, – замотала головой Катя. – Если бы батюшка один приехал, другой разговор, а матушку зрить не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Катя уже сажала на противень напечатанные просфоры.
– Холодильник бы надо. Одним разом напечь – на две недели. А то – мудохайся каждый раз!
– Я бы свой с Кирпичной привезла, – вздохнула Вера Ивановна, – да как привезешь?
– На санках если?
– На санках-то зимой, а зимой на кой ляд мне холодильник?
– Вчера по телеверу Пугачеву передавали. С дочкой. И на мать-то не похожа… Не смотрела?
– Тут и без телевера колготня… Ты водой, водой просфоры помажь. Шурка-то знаешь чего грозится? Три поклона, говорит, и повешаюсь в лесу! Повисю, говорит, сымут, захоронят красиво, с песнями, удавленников с оркестром хоронят.
– Ишь ты! – возмутилась Катя. – Озорница! Пойдет да удавится.
– А мне-то какой грех! – Вера Ивановна покачала головой. – Скажут, довела!
– В приют сдай, – посоветовала Катя.
– Скажут, сдала, куска хлеба пожалела.
– А ты ее к делу приспособь – дурь-то и снимет, У тебя и так дел невпротык, а тут еще отдыхальщица санаторная!
– Нет уж, пускай Христа ради живет. Еще скажут: вдвоем-то, мол, нехитро управиться. Пусть уж до весны побудет. – Вера Ивановна знала, конца этому разговору нет, а потому закрыла тему, только добавила для итога: – Батюшке скажу. Так и так: грозит, мол, удавиться. Чтоб был в ответственности.
– Скажи, – согласилась Катя. – Я тебе кролика привезла.
– Шура скушает, – кивнула Вера Ивановна.
– А сама-то?
– Их Господь православным запретил: кролики котам преподобны. И котятся слепыми, как недоноски… – Вера Ивановна печально вздохнула. – Ох, Кать, грехов на мне, исповедаться надо. Посидела бы тут денек, пока я к отцу Науму в Загорск сбегаю. Посидишь?
– Чего хочешь, это – нет! Меня озолоти, чтоб здесь под зиму, в ночь!.. Пришибут – никто не дознается! Лежи воняй!..
– А я вот не боюсь. Мне что жить, что помереть… Помереть даже лучше, забот меньше, Катерин… Одна беда – грехов полно. Тело зароют, тело сопреет, а душа-то неприкаянна, душе страдать… Прямо какая-то тоскливая я стала, Катя, сама себе в тягость. Иной раз думаю: плюнуть бы да уйти к себе на Кирпичную, комнатка у меня веселая, пенсия пятьдесят рублей, чего еще? Буду сидеть Мананку Зинаидину нянчить.
– А отец-то наведывается?
– Вахтанг? Очень ему надо! Гульванит где-то… Может, у себя на Кавказе.
– А на алименты подать?
– Пустое дело! Переустроится – опять пропадет. Бог с ним. Двадцатку государство жалует, и ладно.
За воротами раздался длинный гудок.
– Тоню Колюбакину привезли, – сказала Катя, задвигая противень в печь. Вера Ивановна не торопясь достала – под тюфяка ключи от церкви на большом старинном кольце.
– Пойду приму.
Но оказалось, привезли не покойницу: Толька-тюремщик елей привез – наворованное масло вазелиновое. И когда успел?..
– С благоприятной погодкой! – заорал он, спрыгивая с подножки самосвала. – Раз сказал – два не надо!
– Сколь привез?
– Бочару. Как велела. Двести литров. Рубель
– Хороший елей-то? – для виду засомневалась Вера Ивановна. – Вазелиновый? А то нальют…
– Ворота растворяй! – торопил Толька. – Две доски – и котом!
Пока Толька с шофером ворочали бочку, пока завтракали в кирпичном одноэтажном домике для ночевки певчих и богомольцев, Вера Ивановна открыла церковь. Достала сейфа деньги, начала считать. На второй сотне в церковь ворвался Толька.
– Денег наслужили, а счесть не могете!
– Иди, иди отсюда! – замахала на него Вера Ивановна. – Прется в храм!
Не любила Вера Ивановна, чтоб видели, как она с деньгами возится. Скоро финансовый год кончается, а у нее в сейфе пять тысяч неоприходованных. Батюшка-то про них знает, да исполком не знает, по ведомостям не проходят. Вот – за денег у нее с батюшкой беспорядок и начался. А вернее, с матушкой. Чует матушка носом своим, что есть в церкви еще и черная касса. Тайная. А там, в банке стеклянной, уже не пять тысяч… Матушка-то, слава Богу, опытная, знает: во всех церквах такие кассы имеются – коммуне неподведомственные. И для попов закрытые.
Был бы батюшка податливый да понятливый, ремонт бы продолжили, роспись в храме поправили, сменили бы отопление, ограду… Так нет: благословения не дает!.. Как начали ремонт летом, так и замерло. И все потому, что дачу себе воздвигать вознамерился. За оградой! Навез чушек бетонных для фундамента, цоколь вывел под гараж – все, деньги кончились. Дворец затеял. Так ведь она не против. Пожалуйста, строй хоть в три этажа. У тебя и дети еще учатся, и внуки на подходе, и самому не молодеть, вон пилюли все мечет. Строй себе на здоровье. Бери деньги. Хоть все шестьдесят тыщ! Но только в ограде церковной строй! Служишь в церкви – пользуйся! Перевели в другой приход или помер, не дай Бог, – другой священник дом займет. И машину купи, на, пожалуйста, только на церковь оформляй.
…Вера Ивановна пересчитала деньги еще раз, добавила десяточку Тольке за труды – кроме утреннего червонца, – чтоб не зря подметки бил.
– Слышь, – спохватилась Вера Ивановна, когда самосвал уже заурчал, выбираясь церковных ворот, – Толь, найди мне кочегара на зиму! Хоть убогого. Глупого можно. Замерзнет церква. Поищи где-нигде. Только шапану не сватай!
– Сделаем, – сказал Толька. – Три двадцать в кассу, чеки мне! Налить бы, хозяйка?
Вера Ивановна вздохнула.
– Ладно, за воротами подожди.
Ее знаменитая балда – разбавленное варенье, настоянное на пшене, – хранилась под кроватью в трехлитровых банках. Вера Ивановна полезла под кровать. Банки стояли, но как-то не так. Не так, как она их ставила… Точно, не так.
Она с трудом поднялась и присела на Шурин сундук.
– Та-ак… Значит, лазил… Значит, видел. А может, и не лазил…
Проводив Тольку Маранцева, Вера Ивановна взялась подшивать подворотничок к рясе. И опять наткнулась в кармане рясы на стеклянную трубочку с лекарством от сердца, и ей стало жаль батюшку.
Вошла Катя, присела отдышаться.
– Пола в церкви вымыла, теперь вот подсвечники протереть. Елею давай.
– Из новой бочки качай, в старой одни подонки. Ну-ка, Кать, выдери узелки – шеяку натрут. А то я сослепу не вижу. – Вера Ивановна протянула Кате полрясы, вторая половина осталась у нее на коленях.
– А барыня-то сама подшить не может? – Катя зубами, ногтями не бралось, выдернула твердого стеганого воротника старые узлы, покачала головой. – Прогладить бы надо, ходит как парчушка парепанный!.. А она знай свои гобелены штопает. Ты кассу спрятала?
Вера Ивановна молча кивнула, переложила ей на колени тяжелую рясу.
– Прошпарь, Катерин, а я пока к Аринке Маранцевой пробегусь, яичек возьму: народ вечером нагрянет, а варева никакого. – И без особой надежды спросила: – На всенощную не останешься?
– Это без меня, – замотала головой Катя. – Если бы батюшка один приехал, другой разговор, а матушку зрить не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17