какие в этом годе лихоманы уворовали. Собаку привели, собака понюхала, а что толку? Батюшка наш и не печалится особо. Новых, говорит, икон ребята нарисуют, богомазы, лучше старых. Чем болтать, иди огонь туши.
Бабкин с опаской шагнул на забранный ковровой дорожкой амвон центрального алтаря и толкнул указанную старостой дверь.
– Ты точно крещеный? – заволновалась Вера Ивановна.
– Точно, – сомневаясь, кивнул Бабкин.
Он шагнул в алтарь. Сердце застучало, хотя школы и вечернего института Бабкин знал, что Бога практически нет.
Иисус Христос, нарисованный на матовом стекле в полный рост, в белом хитоне, раскинув руки, внимательно следил за действиями Бабкина.
Бабкин на цыпочках бесшумно подкрался к престолу – мраморному кубу, покрытому парчовым покрывалом, – тихонько задул лампадку в огромном семисвечнике. Потушенный фитилек задымился, дымок спирально потянулся вверх. Перед семисвечником под стеклянным колпаком стоял бронзовый ящичек старинной выделки.
– Вовка! – крикнула в открытую дверь следившая за ним с амвона Вера Ивановна. – Ничего не трог на престоле! Выходи давай! Ковчег, гляди, не трог – там дары святые!
Бабкин напоследок оглядел алтарь. На стене у окна рукомойник, такой же, как в трапезной, письменный стол, заваленный книгами, покосившийся платяной шкаф, одна створка закусила обтрепанный, шитый золотом подол ры. Он вышел алтаря.
– К иконе приложись. Бабкин замялся.
– Я, к-когда договор в исполкоме оформлял, сказал: не буду в обрядах п-при-нимать…
– А кто тебя принимать просит? К иконе приложись и не принимай. Бабкин поцеловал босые облупившиеся ноги указанного ему мрачного святого.
– Сделал бы ты еще, Вовка, доброе дело. Починил бы свет на клыросе. – Вера Ивановна пошатала лампу на складкой ноге, привинченной к аналою. – Телепается туда-сюда!..
Такая же лампа была у жены Светланы для печатания на машинке, только у Светланы финская, а эта отечественная, с зеленым конторским колпаком. Светлана работала машинисткой-надомницей, несмотря на высшее образование. Работать она умудрялась почему-то только вечером, когда Бабкин с головой, распухшей от заводских чертежей, притаскивался домой. Не раз он малодушно мечтал сломать пишущую машинку, несмотря на стоимость в четыреста рублей.
– Инструмент надо, – солидно сказал Бабкин.
– Им бы только отпеть свое, а там хоть трава не расти, – бормотала Вера Ивановна. – И батарея у того алтаря капает… Таз подставляю. У меня ведь и ключ есть на батарею, зубастый такой… А дров, Вовка, больше в батюшкин дом не носи! Одной мокроты нанес вчера, я все назад сволочила. Женя-артист придет, наносит. Ты за котлами надзирай. У старого котла колосники прогорели, топи не топи… Батюшка-то не больно беспокоится, все бы только блеск навести, а от того блеска сердце чернеет…
– Есть кто? – раздался в притворе полупьяный веселый бас.
В дверях топтался здоровый мужик в праздничном костюме, с галстуком.
– Покойницу привезли… Батюшка здесь?
Вера Ивановна, вытирая руки о халат, деловито направилась в свой угол.
– Чего ему здесь делать на неделе? – проворчала она, доставая ведомость. – Дома отдыхает. В субботу будет.
– Понял, – кивнул мужик. – Значит, пускай она тут пока полежит?
– Ты что? Как я ее до субботы беречь буду?! Пошлем батюшке телеграмму, пусть приезжает отпевать… – Вера Ивановна сунула мужику лист бумаги. – Пиши имя, фамилие, сколько лет, возраст…
– Мое?
– На кой мне твое? Ее пиши, покойницы.
– Колюбакина Антонина Егоровна, – старательно, по складам пронес мужик, заполняя нужную графу.
Вера Ивановна медленно выпрямилась и зловеще взглянула на мужика.
– Какая Колюбакина? Тонька?
– Тетя Тоня.
– Так она ж полмесяца назад померла. Если не больше.
– Почему? – удивился мужик и протянул руку к двери, как бы прывая покойницу подтвердить. – Позавчера! А тогда у ней первый удар был. Да вон она, тетя Тоня, поди проверь.
Вера Ивановна не стала дослушивать, вышла церкви. Вернулась недовольная.
– Не может эта Тонька без проказ!.. Молебен полным чином?
– Как положено.
– Двадцать рублей.
Мужик полез за деньгами. Вера Ивановна обернулась к Бабкину.
– У тебя мотоцикл не балует, на ходу? Ехай к Катерине на почту, пошли батюшке телеграмму или позвони. А лучше ехайте в Москву вместе, разом и свечей купите. Пока погода, пока дорога, хоть дело сделаете. Покушай мигом и ехай, а то потом батюшка деньги побегит зарабатывать, не застанешь.
В трапезной бормотала Шура. Она поклонилась Бабкину и продолжала крошить яйцо в миску с молоком.
– Вот мужчина обходительный, всегда и покушать предложит, и бранного слова не услышишь… Влиятельный мужчина… ох, ох… Белток сама покушаю, а желток отдам кисе… Спасибо вам за ваше доброе…
– Чего? – не напрягаясь спросил Бабкин, Шуру он давно уже слушать перестал. Но и Шура не слушала Бабкина.
– Сегодня уезжаете, больше не приедете? – с непонятной надеждой, не вяжущейся с предыдущим воркованием, заулыбалась она. – В городе хорошо… На праздник потретов нарядют… Все со шпагами выступают, военный парад…
В трапезную вбежала Вера Ивановна с деньгами в руках.
– Деньги большие, спрячь на теле. И рыбы кошкам купи, а то они вон с ног валятся. Колбасы себе возьми сухой, рулон. По одиннадцать.
Бабкин завел мотоцикл. Из-за церкви выскочил Бука и понесся к нему. Вера Ивановна на всякий случай прихватила подол.
– Запер бы кобеля.
Бука подлетел к Бабкину, но, как всегда, по дурости не успел вовремя сбросить скорость и боком стукнулся о его ноги. Бабкин почесал Буку за ухом.
– Не надо з-запирать. Пусть так.
Вера Ивановна распахнула ворота. Бабкин крутанул газ.
– Стой! – вдруг крикнула Вера Ивановна. – Картошки мешок возьми батюшке!
Катерина Ивановна сдавала смену на коммутаторе.
– В Москву позвонить не желаешь?
– Д-дорого?
– За бесплатно. Номер в Москве? – 152-38-46.
Катерина Ивановна протянула ему трубку.
– А-ало!
– Мой папа Вова? – ясным голосом спросила Таня.
Бабкин понял: не надо было звонить, потому что сказать он ничего не сможет. Заклинило.
– Т-таня? – с трудом вытолкнул он. – Ты… босиком?
– Босиком… Мамочка в магазин ушла… А у тебя ухи мерзнут? У Буки тоже, что ли, мерзнут?
– Д-до свидания, Таня. – Бабкин положил трубку и закрыл глаза, почувствовав лютую одинокость и подступившие слезы.
– Позвал бы жену-то, – посоветовала Катерина Ивановна, – Все равно помиритесь, чего друг дружке нервы рвать?
– Слышь, Кать, – сказала сменщица, регулируя наушники по голове, – а Магомаев-то сейчас в браке, не знаешь?
– Да у него Синявская Большого театра.
– А чего он тогда все воет: «Прощай, прощай…»?
4
Возле храма в Сокольниках Бабкина чуть не смял тра
– Я маму твою!.. – начал было усатый в кепке, выкинув в окно волосатый кулак с перстнем, но, заметив на заднем сиденье женщину, пресекся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Бабкин с опаской шагнул на забранный ковровой дорожкой амвон центрального алтаря и толкнул указанную старостой дверь.
– Ты точно крещеный? – заволновалась Вера Ивановна.
– Точно, – сомневаясь, кивнул Бабкин.
Он шагнул в алтарь. Сердце застучало, хотя школы и вечернего института Бабкин знал, что Бога практически нет.
Иисус Христос, нарисованный на матовом стекле в полный рост, в белом хитоне, раскинув руки, внимательно следил за действиями Бабкина.
Бабкин на цыпочках бесшумно подкрался к престолу – мраморному кубу, покрытому парчовым покрывалом, – тихонько задул лампадку в огромном семисвечнике. Потушенный фитилек задымился, дымок спирально потянулся вверх. Перед семисвечником под стеклянным колпаком стоял бронзовый ящичек старинной выделки.
– Вовка! – крикнула в открытую дверь следившая за ним с амвона Вера Ивановна. – Ничего не трог на престоле! Выходи давай! Ковчег, гляди, не трог – там дары святые!
Бабкин напоследок оглядел алтарь. На стене у окна рукомойник, такой же, как в трапезной, письменный стол, заваленный книгами, покосившийся платяной шкаф, одна створка закусила обтрепанный, шитый золотом подол ры. Он вышел алтаря.
– К иконе приложись. Бабкин замялся.
– Я, к-когда договор в исполкоме оформлял, сказал: не буду в обрядах п-при-нимать…
– А кто тебя принимать просит? К иконе приложись и не принимай. Бабкин поцеловал босые облупившиеся ноги указанного ему мрачного святого.
– Сделал бы ты еще, Вовка, доброе дело. Починил бы свет на клыросе. – Вера Ивановна пошатала лампу на складкой ноге, привинченной к аналою. – Телепается туда-сюда!..
Такая же лампа была у жены Светланы для печатания на машинке, только у Светланы финская, а эта отечественная, с зеленым конторским колпаком. Светлана работала машинисткой-надомницей, несмотря на высшее образование. Работать она умудрялась почему-то только вечером, когда Бабкин с головой, распухшей от заводских чертежей, притаскивался домой. Не раз он малодушно мечтал сломать пишущую машинку, несмотря на стоимость в четыреста рублей.
– Инструмент надо, – солидно сказал Бабкин.
– Им бы только отпеть свое, а там хоть трава не расти, – бормотала Вера Ивановна. – И батарея у того алтаря капает… Таз подставляю. У меня ведь и ключ есть на батарею, зубастый такой… А дров, Вовка, больше в батюшкин дом не носи! Одной мокроты нанес вчера, я все назад сволочила. Женя-артист придет, наносит. Ты за котлами надзирай. У старого котла колосники прогорели, топи не топи… Батюшка-то не больно беспокоится, все бы только блеск навести, а от того блеска сердце чернеет…
– Есть кто? – раздался в притворе полупьяный веселый бас.
В дверях топтался здоровый мужик в праздничном костюме, с галстуком.
– Покойницу привезли… Батюшка здесь?
Вера Ивановна, вытирая руки о халат, деловито направилась в свой угол.
– Чего ему здесь делать на неделе? – проворчала она, доставая ведомость. – Дома отдыхает. В субботу будет.
– Понял, – кивнул мужик. – Значит, пускай она тут пока полежит?
– Ты что? Как я ее до субботы беречь буду?! Пошлем батюшке телеграмму, пусть приезжает отпевать… – Вера Ивановна сунула мужику лист бумаги. – Пиши имя, фамилие, сколько лет, возраст…
– Мое?
– На кой мне твое? Ее пиши, покойницы.
– Колюбакина Антонина Егоровна, – старательно, по складам пронес мужик, заполняя нужную графу.
Вера Ивановна медленно выпрямилась и зловеще взглянула на мужика.
– Какая Колюбакина? Тонька?
– Тетя Тоня.
– Так она ж полмесяца назад померла. Если не больше.
– Почему? – удивился мужик и протянул руку к двери, как бы прывая покойницу подтвердить. – Позавчера! А тогда у ней первый удар был. Да вон она, тетя Тоня, поди проверь.
Вера Ивановна не стала дослушивать, вышла церкви. Вернулась недовольная.
– Не может эта Тонька без проказ!.. Молебен полным чином?
– Как положено.
– Двадцать рублей.
Мужик полез за деньгами. Вера Ивановна обернулась к Бабкину.
– У тебя мотоцикл не балует, на ходу? Ехай к Катерине на почту, пошли батюшке телеграмму или позвони. А лучше ехайте в Москву вместе, разом и свечей купите. Пока погода, пока дорога, хоть дело сделаете. Покушай мигом и ехай, а то потом батюшка деньги побегит зарабатывать, не застанешь.
В трапезной бормотала Шура. Она поклонилась Бабкину и продолжала крошить яйцо в миску с молоком.
– Вот мужчина обходительный, всегда и покушать предложит, и бранного слова не услышишь… Влиятельный мужчина… ох, ох… Белток сама покушаю, а желток отдам кисе… Спасибо вам за ваше доброе…
– Чего? – не напрягаясь спросил Бабкин, Шуру он давно уже слушать перестал. Но и Шура не слушала Бабкина.
– Сегодня уезжаете, больше не приедете? – с непонятной надеждой, не вяжущейся с предыдущим воркованием, заулыбалась она. – В городе хорошо… На праздник потретов нарядют… Все со шпагами выступают, военный парад…
В трапезную вбежала Вера Ивановна с деньгами в руках.
– Деньги большие, спрячь на теле. И рыбы кошкам купи, а то они вон с ног валятся. Колбасы себе возьми сухой, рулон. По одиннадцать.
Бабкин завел мотоцикл. Из-за церкви выскочил Бука и понесся к нему. Вера Ивановна на всякий случай прихватила подол.
– Запер бы кобеля.
Бука подлетел к Бабкину, но, как всегда, по дурости не успел вовремя сбросить скорость и боком стукнулся о его ноги. Бабкин почесал Буку за ухом.
– Не надо з-запирать. Пусть так.
Вера Ивановна распахнула ворота. Бабкин крутанул газ.
– Стой! – вдруг крикнула Вера Ивановна. – Картошки мешок возьми батюшке!
Катерина Ивановна сдавала смену на коммутаторе.
– В Москву позвонить не желаешь?
– Д-дорого?
– За бесплатно. Номер в Москве? – 152-38-46.
Катерина Ивановна протянула ему трубку.
– А-ало!
– Мой папа Вова? – ясным голосом спросила Таня.
Бабкин понял: не надо было звонить, потому что сказать он ничего не сможет. Заклинило.
– Т-таня? – с трудом вытолкнул он. – Ты… босиком?
– Босиком… Мамочка в магазин ушла… А у тебя ухи мерзнут? У Буки тоже, что ли, мерзнут?
– Д-до свидания, Таня. – Бабкин положил трубку и закрыл глаза, почувствовав лютую одинокость и подступившие слезы.
– Позвал бы жену-то, – посоветовала Катерина Ивановна, – Все равно помиритесь, чего друг дружке нервы рвать?
– Слышь, Кать, – сказала сменщица, регулируя наушники по голове, – а Магомаев-то сейчас в браке, не знаешь?
– Да у него Синявская Большого театра.
– А чего он тогда все воет: «Прощай, прощай…»?
4
Возле храма в Сокольниках Бабкина чуть не смял тра
– Я маму твою!.. – начал было усатый в кепке, выкинув в окно волосатый кулак с перстнем, но, заметив на заднем сиденье женщину, пресекся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17