- Хорошо. Потормоши нашего агитатора. Веди его к народу...
Я только тронул его за плечо - он встал, как по команде.
- В каком направлении идти? - говорит, а сам за стул держится.
- Может, отложим на утро? - спрашиваю Мотякова.
- Веди! Он человек привычный.
И в самом деле привычный... Пока вел его до клуба, он висел на мне. Но как только увидел трибуну на сцене - сразу воспрянул, оттолкнул меня, сам дошел, обнял ее обеими руками и заговорил, будто с перерыва вернулся:
- Товарищи! Как мы все с вами знаем - наши достижения налицо...
Ну, шире - дале. Рассказал о росте благосостояния народа, о происках международных агентов империализма, и про двенадцать держав, которые шли на нас в гражданскую войну, и про внутреннюю контрреволюцию на колхозном фронте, и про путь к изобилию. Словом, все этапы исторического развития отметил. И заздравием кончил за кого следует. Все честь честью...
Что значит - была верная руководящая линия! Даже ребенок знал, с чего начинать надо и чем кончать. И на каких этапах остановиться... то есть все перечислить по порядку... Вот что главное. А таперика некоторые говорят, что, мол, в любом выступлении главное, якобы, есть внутреннее содержание. Но позвольте задать вопрос: что важнее, порядок или внутреннее содержание? Конечно же порядок, потому что он задается враз и навсегда и спускается он сверху. За ним можно следить, его удобно контролировать. А как ты проконтролируешь внутреннее содержание? Во-первых, его сочиняют все, кому не лень, а во-вторых, оно бывает разное. Поэтому я и говорю: надо иметь что-нибудь одно - либо порядок и дисциплину, либо внутреннее содержание. Но еще неизвестно, куда оно приведет. Вот так.
Таперика возвратились мы домой с агитатором. Я еще Якова Ивановича с собой прихватил - бухгалтера. Пельменей много наделала Маруська, и водки всем хватит. Пей, по случаю народного гуляния.
Приходим ко мне домой - за столом одна Маруська.
- В чем дело? Где остальные?
- Они в горнице, обогреваются...
Я шасть в дверь. Брат родной! Семен Иванович ее приобщает прямо в кровати. Остолбенели мы все на пороге, язык не поворачивается. А Семен Иванович эдак, через плечо:
- Ты что, провокации в собственном доме устраиваешь?
- Пельмени готовы...
- Да подавись ты своими пельменями. Закрой дверь!
Я прикрыл дверь, а в горнице завозились. Ну, будет буря. Мой бухгалтер выпил стакан водки, утерся - и только его видели. Агитатор захрапел на диване, а мы с Маруськой сидим друг перед дружкой, нос к носу, как две кукушки на старинных часах - в пору только закуковать.
Наконец выходят они одетые из горницы. Степанида сняла свои ботики с печки и стала надевать их. Потянет, потянет, да как топнет ногой вроде бы на меня и на Маруську. Мы только вздрагиваем.
- Скажи, чтоб запрягали, - приказал мне Мотяков.
Я кликнул кучера - он в соседней избе расположился. Тот в момент запряг. Входит с ним. Мотяков и не глядит на меня.
- Лошади готовы?
- Так точно, - отвечаю.
Он покосился на Смирнова. Тот храпит в обе ноздри.
- Утром привезешь его на своих лошадях в Свистуново... А насчет горницы не вздумай трепаться. Язык отрежу!
И уехал. Встал наутро мой агитатор и спрашивает:
- Ну, когда мы встречу проведем с народом?
- Дак вы уже, - говорю, - выступили.
- Когда?
- Вчера вечером.
- Да ну? Убей - не помню. И что же я говорил?
- Хорошую речь произнесли. Точь-в-точь как по бумажке.
- А что я, сидел?
- Нет, - говорю, - за трибуну держались.
- Ну, спасибо, Булкин. Хорошо у тебя служба поставлена.
Мне бы, дураку, промолчать, а я обрадовался этой похвале и говорю:
- Вы бы это Семену Ивановичу сказали, а то он остался недоволен. Уехали по служебным надобностям.
- Что ему, водки не хватило?
- Потревожили его ночью... Петухи поют, собаки лают. Деревня!
- Ничего... Я все улажу.
Вот тебе, неделя не прошла - вызывает меня Мотяков. Сидит в кабинете один и руки не подал. Я было на стул присел, возле двери. Он поманил меня пальцем:
- Подойди-ка к столу. Хочу на тебя посмотреть.
Подхожу, смотрю ему на стол; перед ним лежит разнарядка на заготовку леса по колхозам. Он меня распекает, а я ту разнарядку читаю - кому сколько кубов запланировано.
- Я еще понимал бы, - говорит, - ошибся, допустим. Подглядел чужую личную жизнь. Но чтобы агитатора в курс дела вводить! Этого я тебе никогда не прощу.
Отчитывал, отчитывал, потом и говорит:
- Ступай к председателю райисполкома на совещание. А я подумаю насчет твоего поведения. Как с тобой поступить.
Заест он меня таперика, думаю. Иду в райисполком, а самому и в голову ничего не лезет. Какое тут совещание, ежели Семен Мотяков тебя за штаны взял. Кабы по миру не пустил в чем мать родила?
Ну, собрались мы, все председатели. Глядь - и сам Семен Иванович идет, в руках держит тую самую разнарядку. Садится он за стол рядом с председателем райисполкома и говорит:
- Товарищи руководители колхозов! Мы вас пригласили посоветоваться. На совесть вашу, значит... Кто сколько может заготовить и вывезти лесу? Сами понимаете, обстановка требует. Соседи взяли высокие обязательства. Неужели мы отстанем?
Значит, выколачивать высокий процент решили. Вроде бы как добровольно... Перекрыть контрольную цифру, что у них в разнарядке. Надо бы мне промолчать, а я ляпнул не подумавши:
- Дак у вас же есть разнарядка... Там все расписано.
Мотяков аж подпрыгнул:
- Кто тебя уполномочил выступать за райком партии? Ты кто такой? Тебя допустили к священному столу секретаря райкома, а ты бумаги на нем читать?! Не дозрел ты еще до руководителя...
И дали мне строгача. А потом уполномоченные зачастили. Первым нагрянул к нам секретарь по животноводству. Целый лагун медовухи выпил. Красный сделался, глаза выпучил и все приглядывается - за что бы зацепиться. Идет, ноги в стороны расставляет, вроде бы у него промежность распирает. А навстречу по селу конюх наш на жеребце едет, все с галопа осаживает того на рысь... Тут секретарь и зацепился.
- Кто дал право ездить на производителе? - спрашивает меня.
- Это не езда, а проминка.
- Кто же проминку делает галопом?
- Где же ты видишь галоп? Это рысь!
- Не рысь, а галоп!
- Может, иноходь тоже галоп?..
Ну, шире - дале. Заходим в кабинет - он на меня:
- Тебе, - говорит, - не токомо что людей - производителя доверять нельзя. Сдавай дела!
Ну, меня и взорвало - я тоже лагун выпил. Хватаю свою печать, обмочил ее чернилами и шлеп ему в будку:
- На, руководи!..
Щеки у него пухлые и потные. Печать моя смазалась, и потекло ручьями по щекам.
- Ах, так! - он схватил чернильницу - да в меня.
Я ей на лету ладонь подставил - все брызги опять в него. Он хватает телефонную трубку и прокурору:
- Прошу, - говорит, - арестовать Булкина. Он руку поднял на районную инстанцию, на меня то есть.
А тот его и спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22