Заведующий хирургией однажды пришел на работу, лег в кабинете и спал там неделю с эпизодическими отлучками. И ничего ему не было.
А мне однажды посоветовали таинственным, хотя и несколько осуждающим шепотом:
- Не ходите к рентгенологу.
- Почему?
- Не ходите. Он сегодня в ОСОБЕННОМ настроении.
Я, конечно, зашел из чистого интереса. Ничего особенного, обычное настроение. Как всегда. Не отличается от цвета лица.
A la guerre comme la guerre
На одной педиатрической скорой работает живописный фельдшер. Достаточных лет, чтобы брать, например, на вызов первое, что попадется под руку. Однажды взял вместо чемоданчика пластмассовое ведро и пошел. Оно там зачем-то стояло, в машине.
И было такое дело: приехала эта скорая на смерть.
Раз педиатрическая - ясно, что ситуация совсем печальная. Скончалось совсем еще несмышленое, грудное дите. Состояние домашних понятно. Никто их даже не пытается утешать: кроме ветерана труда. Ему хотелось показать, что надежда всегда остается.
Пришепетывая "сейчас-сейчас", вынул спички, начал поджигать и прикладывать к покойному.
- А мы, - говорит, - на войне так всегда проверяли: живой или мертвый.
Коррида
ЛКК - процедура рутинная, карательно-бытовая. И все боятся, переживают, хотя совершенно напрасно, ничего там никому не сделают. Выговор объявят, и все.
Я побывал на нескольких ЛКК, хотя до сих пор не знаю, зачем меня туда пригласили. Было очень любопытно: на первой ЛКК ругали доктора, моего однофамильца, за верхоглядство: по его недосмотру, стульчаки на унитазах совершенно разболтались и даже распоясались. Больная пошла, простодушно надеясь на доброе, а стульчак под ней взял и поехал, она упала. Да еще неудачно повернулась, и у нее лопнула селезенка.
А на второй ЛКК ругали того же доктора, и я почувствовал себя театралом, купившим абонемент на целый сезон. Правда, про доктора скоро забыли. В бой вступили два Геркулеса: заместитель главного врача по экспертизе и профессор-невропатолог, увлекавшийся административной работой. Суть дела была простая: очередная больная, полежав у несчастного доктора, после этого еще четыре месяца ходила в поликлинику, где правил бал профессорский оппонент. Созрел вопрос об оплате лечения. На кого она ляжет на больницу, которая плохо лечила, или на поликлинику, в которую долго ходили?
Дуэлянты обменивались любезностями два с половиной часа. Я давно опоздал на электричку. Каждое слово дышало корректностью и уважением к противнику. Зам по экспертизе был старый еврей; он клятвенно прижимал руки к сердцу. Профессор был старый русский, из военных; он четко, по-армейски, формулировал и артикулировал разные вещи.
Оба были тертые калачи, пропитавшиеся многолетней взаимной ненавистью.
Собственно говоря, всю ЛКК затеяли для финальной минуты. Вопрос решался быстро. Дебаты оказались сексуальными ласками, которые предваряли молниеносный половой акт.
Эксперт сделал отчаянный выпад:
- Будете платить?
Профессор рогами выбил у него из рук шпагу:
- Нет.
ЛКК сразу закончилась.
Она свелась к лаконичному диалогу, в котором победное "хер тебе" осталось за профессурой.
Протозоя
Забрался я, было дело, по неестественной надобности на один медицинский сайт. Речь там шла об эпидемиологических исследованиях.
У меня в глазах потемнело от формул с интегралами да логарифмами.
А я-то, глупый, двадцать лет ломаю голову, зачем нас на первом курсе учили высшей математике и физике. Мне и не снились такие высоты.
Более того - мне не снились даже равнины.
Хотя наш коллективный разум - еще не медицинский, но уже и не школьный - вполне походил на эти равнины; такой же был плоский во всем, что касалось точных наук.
Наш физик, похожий на высокого молодого филина, которого рвут на части ночные соки, но некуда их выплеснуть, садился, подпирал щеку и молча глядел на нас сквозь дымчатые очки. Потом вздыхал:
- Господи, какая же с вами тоска.
И вывешивал плакат: Микроскоп в разрезе. С издевательской бодростью объявлял:
- Микроскоп. Какие будут гипотезы?
Лекции нам читал маленький добрый человечек, профессор Замков, единственной заслугой которого было то, что он числился сыном скульпторши Мухиной. Никто его не слушал. Швырялись пивными бутылками, выкрикивали хульные слова.
На экзамене мне достался вопрос про какую-то интерференцию и опять же про микроскоп. Благодаря этой загадочной интерференции можно было рассматривать болезнетворное простейшее, протозою, без всякого для него ущерба. И я полчаса жалел эту протозою космодемьянскую, и радовался ее счастливому избавлению, пока меня не перебили и не спросили:
- Тройки за наглость хватит?
- Да, - сказал я.
Теперь я думаю, что не такой уж я был наглый. Я, во всяком случае, не кидался бутылками в сына Мухиной. А те, кто кидались, сейчас кого-нибудь лечат, ни уха и ни рыла не смысля в физике.
Интерлюдия-довесок
Утро. Больница. Клизменная, она же курилка, она же клуб, она же Гайд-парк. Медсестры, уролог, я.
Уролог, пригнувшись, перетаптывается и приплясывает, будто ему давно невтерпеж. Наконец, интересуется офф-топик:
- Света, когда же я тебя трахну?
Света, зарумянившись, радостным тоном:
- Скоро! Скоро!
Коммерческая топология
В нашем отделении разворачивались топологические процессы, которым позавидовал бы сам Мёбиус.
Когда я пришел работать в больницу, власть в отделении уже захватила сестринская верхушка во главе с Казначеем. Это была бархатная революция, потому что низы еще, может быть, и хотели по-старому, как все хотят, но вот верхи уже не могли по причине маразма.
Начался передел собственности - вернее, ее создание из пустоты.
Привезли камни, краску; привели рабочих. Выписали больных из двух палат и построили стенки: было две палаты, а стало четыре, и все - платные, потому что маленькие. Чудо!
Чтобы процесс пристойно выглядел на бумаге, его назвали вот как: РАЗУКРУПНЕНИЕ.
У Казначейши проснулся аппетит, и она принялась разукрупнять все новые и новые палаты.
В мудрой Вселенной устроено так, что если где-то убавится, то где-то прибавиться. Раз палаты разукрупнились, то что-то должно разуменьшиться: например, кабинет заведующей.
Потом, действуя совсем уже иррационально, эту заведующую выгнали из кабинета в ординаторскую, маленькую и тесную, но с сортиром. Объяснили неправдоподобной заботой о докторах, хотя мы с коллегой в этой революции были, скорее, случайными попутчиками. Мне было все равно, разве что в сортир не хотелось ходить к заведующей, а коллега металась между левым и правым уклоном. Так что векторы породили ноль.
Да нас и не особенно спрашивали, когда еще раньше сдавали нашу маленькую, теплую, благоустроенную ординаторскую новому русскому инвалиду, и мы, как погорельцы, ютились в хоромах заведующей, а та язвила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23