Я так до сих пор и не понял, ради чего Саваоф подселил меня к этой потаскушке. Отсидев неделю на конференции, я прилично поднатаскался в концепциях спутникового Интернета. А околачиваясь вокруг Соболева и его приближенных, стал спецом в ракетной технике. Но к пониманию того, каким же образом спасти Вселенную, не продвинулся ни на йоту. Единственное, что обнадеживало – Вселенная все еще жива, и, значит, роковая ошибка все еще не допущена, и надежда есть, и надо продолжать бороться. Терпеть соболевские ласки, наблюдать, ждать, думать. Не вмешиваться в машину жизнь до последней возможности. Кто знает, как она отреагирует, если вдруг ее тело начнет однажды действовать не по ее воле! Свихнется, или, например, если я зазеваюсь, выпрыгнет из окна. Объясни ей потом, летя с пятого этажа, что, дескать, Машенька, зря ты это сделала, что я хороший и вреда тебе не причиню. Небось, и до земли долететь не успеем – информационный континуум раньше сколлапсирует.
Самолет тряхнуло, взвизгнули покрышки, и я испугалась последний раз. Открыла глаза. Машину больше не бросало воздушными потоками. Мелко дрожа на неровностях бетона, она неслась по посадочной полосе. Взревели двигатели, переходя на реверсивную тягу. Мимо проплыло здание аэропорта, построенное еще в светлые хрущовские времена расцвета советской космонавтики. Глупо, конечно, так трусить. Обычная посадка, каких каждую минуту во всем мире выполняются сотни, а то и тысячи. А бьются самолеты, может, раз в месяц, или даже реже. Тем более не такие, как наша «Каравелла». Арабские шейхи, американские кинозвезды и наши новые русские на всяком дерьме летать не станут.
Выгрузились. Спускаясь по лесенке из кондиционированного салона, я ощутила чуть ли не тепловой удар, настолько велик оказался контраст температур. Жара, градусов за сорок, плавила бетон, спекала песок и раскаляла железо съехавшихся встречать нас автомобилей. В довольно приличной группе встречающих оказалось полно солидных штатских и разнопогонных военных, даже затесался какой-то генерал. Соболев с удовольствием пожимал руки, троекратно лобызался и обхлопывался со всей честной компанией. Чувствовалось, что Соболева здесь знали и любили. Подозреваю, что примерно так же любят деятели культуры своих меценатов из числа криминалитета и торгашей – искренне и бескорыстно. Стайку согбенных под тяжестью аппаратуры журналистов загнали в пыльный «Икарус» и под присмотром какого-то лейтенанта отправили отдыхать в «Центральную». Соболева, Коллмэна и меня суетящийся здесь же Алексей Васильевич подсадил в микроавтобус и первым делом мы двинулись прямо на стартовую площадку. Остальные места в машине заняли какие-то местные, оказавшиеся все как один лучшими соболевскими друзьями.
Получалось, что я теперь служу переводчиком у Коллмэна. Ричард, как выяснилось, знал по-русски всего четыре слова: «прьивьет», «спасьибо», «уодка» и еще одно, которое я вежливо попросила поостеречься употреблять, если мы не наедине. Мы ехали по городу, дни засекреченной славы которого давно прошли. Когда-то здесь цвел настоящий оазис во враждебной людям среде континентальной пустыни. Соболев, оказывается, провел здесь свое детство, и воспоминания о благословенных минувших днях переполняли наш микроавтобус. Вдоль дороги от аэропорта торчали панельные многоквартирные коробки, а он рассказывал нам, какие чудесные были здесь когда-то огороды, и какие помидоры выращивали на них его родители. За оградой Солдатского парка поднималась в небо траурная стела по погибшим вместе с маршалом Неделиным ста с лишним офицерам боевого расчета, а Соболев вспоминал, что мальчишкой бегал сюда ловить цветастых бабочек, слетавшихся на невиданное в этой пустыне разнотравье. На центральной площади, где все так же вздымал отсылающую в никуда руку постаревший Ильич, Соболев попросил остановить машину и провел для нас целую экскурсию. Он показал нам место у ильичевого постамента, где когда-то стоял с красным галстуком на шее в почетном карауле, а его напарница по караулу шепотом, чтобы не слышали глазевшие на них люди, рассказывала ему детские сексуальные анекдоты. За ленинской спиной громоздился полуразрушенный гарнизонный Дом офицеров, и Соболев потратил минут двадцать, разъясняя нам, какие фильмы он смотрел здесь, какие в «Сатурне», какие в «Летнем», теперь давно сгоревшем, а какие – в ДК строителей.
Я переводила соболевские воспоминания Ричарду и чувствовала, что того так и тянет затащить Соболева в родной такой же пыльный Канзас и отомстить ему там столь же подробной экскурсией по местам его, ричардова, американского детства.
Экскурсия грозила затянуться. Шеф изливался потоком воспоминаний. Он уже собирался вести нас пешком по всему городу и показывать, где он первый раз целовался, а где играл с пацанами в «войнушку», но тут встрял прирожденный дипломат Алексей Васильевич. Он умудрился настолько гениально сформулировать некую тактично-предупредительную фразу, что с одной стороны, Соболев сразу понял, как поглощены мы все его воспоминаниями, а с другой – что на площадке идет суточный отсчет, и транспортно-пусковая установка уже выведена из МИКа и стоит на столе, и нужно ехать подписывать приказ на пуск. Начальник сразу как-то сдулся, словно бракованный воздушный шарик. В этом странном умирающем городке, сошедшем в нашу грязную реальность с наполненных мечтой страниц фантастических книжек Казанцева и Стругацких, я с удивлением повстречала совсем незнакомого Соболева. Невероятной мощи мужик, тянущий на своем горбу тяжеленное предприятие, переполняемый страстями и противоречиями, опасный, как дикий зверь, здесь он оставался все тем же уличным мальчишкой, героем дворового футбола и маминым любимчиком в разодранной майке и с поцарапанными коленками.
Соболев осекся и послушно залез в микроавтобус. Все погрузились вслед за ним. Остальные местные достопримечательности миновали молча. Только выехав за пределы города на дорогу, ведущую собственно к космодрому, почему-то называемую «деголлевкой», Соболев стал быстро терять незнакомые черты и превращаться обратно в самоуверенного и знакомого всем босса. Чувствовалось, что ему неудобно за неожиданно проявившуюся слабость. Между ним и Алексеем Васильевичем завязался руководящий разговор о готовности к пуску, основное содержание которого заключалось в интонационном варьировании слова «нормально».
Быстро, по южному, темнело, но наступающая ночь не несла желанной прохлады. В раскрытые окна врывался все такой же горячий встречный ветер. Я чувствовала, что влажные пятна от подмышек расползлись по блузке чуть не до пояса юбки. После трудного перелета хотелось в душ и в постель, но, судя по намерениям мужиков, отдыха пока не предвиделось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Самолет тряхнуло, взвизгнули покрышки, и я испугалась последний раз. Открыла глаза. Машину больше не бросало воздушными потоками. Мелко дрожа на неровностях бетона, она неслась по посадочной полосе. Взревели двигатели, переходя на реверсивную тягу. Мимо проплыло здание аэропорта, построенное еще в светлые хрущовские времена расцвета советской космонавтики. Глупо, конечно, так трусить. Обычная посадка, каких каждую минуту во всем мире выполняются сотни, а то и тысячи. А бьются самолеты, может, раз в месяц, или даже реже. Тем более не такие, как наша «Каравелла». Арабские шейхи, американские кинозвезды и наши новые русские на всяком дерьме летать не станут.
Выгрузились. Спускаясь по лесенке из кондиционированного салона, я ощутила чуть ли не тепловой удар, настолько велик оказался контраст температур. Жара, градусов за сорок, плавила бетон, спекала песок и раскаляла железо съехавшихся встречать нас автомобилей. В довольно приличной группе встречающих оказалось полно солидных штатских и разнопогонных военных, даже затесался какой-то генерал. Соболев с удовольствием пожимал руки, троекратно лобызался и обхлопывался со всей честной компанией. Чувствовалось, что Соболева здесь знали и любили. Подозреваю, что примерно так же любят деятели культуры своих меценатов из числа криминалитета и торгашей – искренне и бескорыстно. Стайку согбенных под тяжестью аппаратуры журналистов загнали в пыльный «Икарус» и под присмотром какого-то лейтенанта отправили отдыхать в «Центральную». Соболева, Коллмэна и меня суетящийся здесь же Алексей Васильевич подсадил в микроавтобус и первым делом мы двинулись прямо на стартовую площадку. Остальные места в машине заняли какие-то местные, оказавшиеся все как один лучшими соболевскими друзьями.
Получалось, что я теперь служу переводчиком у Коллмэна. Ричард, как выяснилось, знал по-русски всего четыре слова: «прьивьет», «спасьибо», «уодка» и еще одно, которое я вежливо попросила поостеречься употреблять, если мы не наедине. Мы ехали по городу, дни засекреченной славы которого давно прошли. Когда-то здесь цвел настоящий оазис во враждебной людям среде континентальной пустыни. Соболев, оказывается, провел здесь свое детство, и воспоминания о благословенных минувших днях переполняли наш микроавтобус. Вдоль дороги от аэропорта торчали панельные многоквартирные коробки, а он рассказывал нам, какие чудесные были здесь когда-то огороды, и какие помидоры выращивали на них его родители. За оградой Солдатского парка поднималась в небо траурная стела по погибшим вместе с маршалом Неделиным ста с лишним офицерам боевого расчета, а Соболев вспоминал, что мальчишкой бегал сюда ловить цветастых бабочек, слетавшихся на невиданное в этой пустыне разнотравье. На центральной площади, где все так же вздымал отсылающую в никуда руку постаревший Ильич, Соболев попросил остановить машину и провел для нас целую экскурсию. Он показал нам место у ильичевого постамента, где когда-то стоял с красным галстуком на шее в почетном карауле, а его напарница по караулу шепотом, чтобы не слышали глазевшие на них люди, рассказывала ему детские сексуальные анекдоты. За ленинской спиной громоздился полуразрушенный гарнизонный Дом офицеров, и Соболев потратил минут двадцать, разъясняя нам, какие фильмы он смотрел здесь, какие в «Сатурне», какие в «Летнем», теперь давно сгоревшем, а какие – в ДК строителей.
Я переводила соболевские воспоминания Ричарду и чувствовала, что того так и тянет затащить Соболева в родной такой же пыльный Канзас и отомстить ему там столь же подробной экскурсией по местам его, ричардова, американского детства.
Экскурсия грозила затянуться. Шеф изливался потоком воспоминаний. Он уже собирался вести нас пешком по всему городу и показывать, где он первый раз целовался, а где играл с пацанами в «войнушку», но тут встрял прирожденный дипломат Алексей Васильевич. Он умудрился настолько гениально сформулировать некую тактично-предупредительную фразу, что с одной стороны, Соболев сразу понял, как поглощены мы все его воспоминаниями, а с другой – что на площадке идет суточный отсчет, и транспортно-пусковая установка уже выведена из МИКа и стоит на столе, и нужно ехать подписывать приказ на пуск. Начальник сразу как-то сдулся, словно бракованный воздушный шарик. В этом странном умирающем городке, сошедшем в нашу грязную реальность с наполненных мечтой страниц фантастических книжек Казанцева и Стругацких, я с удивлением повстречала совсем незнакомого Соболева. Невероятной мощи мужик, тянущий на своем горбу тяжеленное предприятие, переполняемый страстями и противоречиями, опасный, как дикий зверь, здесь он оставался все тем же уличным мальчишкой, героем дворового футбола и маминым любимчиком в разодранной майке и с поцарапанными коленками.
Соболев осекся и послушно залез в микроавтобус. Все погрузились вслед за ним. Остальные местные достопримечательности миновали молча. Только выехав за пределы города на дорогу, ведущую собственно к космодрому, почему-то называемую «деголлевкой», Соболев стал быстро терять незнакомые черты и превращаться обратно в самоуверенного и знакомого всем босса. Чувствовалось, что ему неудобно за неожиданно проявившуюся слабость. Между ним и Алексеем Васильевичем завязался руководящий разговор о готовности к пуску, основное содержание которого заключалось в интонационном варьировании слова «нормально».
Быстро, по южному, темнело, но наступающая ночь не несла желанной прохлады. В раскрытые окна врывался все такой же горячий встречный ветер. Я чувствовала, что влажные пятна от подмышек расползлись по блузке чуть не до пояса юбки. После трудного перелета хотелось в душ и в постель, но, судя по намерениям мужиков, отдыха пока не предвиделось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67