.. Да, да, очень хорошо, очень оригинально...
Он явно был поражен, но не говорил о подлинной причине своего изумления. Этот дьявольский Фердинанд совершенно сбивает его с толку; никогда Ренкен не предполагал, что Фердинанд может до такой степени овладеть мастерством, в картине появилось еще
нечто совсем новое, чего никак нельзя было от него ожидать.
И все же он предпочитал «Прогулку», хотя и не говорил об этом вслух. «Прогулка» была сделана небрежнее, со многими шероховатостями, но там была печать ничем не стесняемой индивидуальности. В «Озере» талант художника окреп и развился, и тем не менее в новом произведении не было того обаяния, что в первом; тут чувствовалась банальность ремесленных навыков, стремление к красивости, почти слащавость. Эти мысли не мешали Ренкену повторять, уходя:
— Поразительно, мой милый... Вы будете иметь сногсшибательный успех.
Он не ошибся. Успех «Озера» превзошел успех «Прогулки». Женщины просто млели от восторга. Картина представлялась им верхом изящества. Коляски катились в солнечных лучах, солнце отражалось на колесах, прелестно одетые фигурки выделялись светлыми пятнами на зелени леса — все это пленяло зрителей, которые привыкли смотреть на живопись как на ювелирную работу.
Более строгие ценители, те, кто требует от художественного произведения силы воздействия и художественной правды, были пленены зрелым мастерством, глубоким знанием приемов живописи, изысканной техникой.
Картине была присуща какая-то особая, несколько претенциозная грация, и она-то, главным образом, покоряла публику. Все отзывы сошлись на том, что Фердинанд Сурдис достиг в своей новой работе еще большего совершенства.
Только один-единственный критик, человек резкий, которого все ненавидели за то, что он открыто говорит правду, осмелился заявить, что если художник будет продолжать усложнять и одновременно смягчать свою манеру письма, то не пройдет и пяти лет, как он окончательно погубит свой выдающийся талант.
На улице д'Асса царила радость. Это уже не была неожиданная радость первого успеха, но чувство уверенности в окончательном признании художника, которые попал теперь в ряды первоклассных мастеров современности.
К тому же материальное благосостояние Сурдисов упрочилось, заказы сыпались со всех сторон, даже самые маленькие этюды художника раскупались нарасхват — их оспаривали друг у друга, не жалея никаких денег; приходилось опять приниматься за работу.
Все эти успехи не вскружили голову Адели. Она не была скупой, но знала цену деньгам, так как была воспитана в традициях строгой провинциальной бережливости. Вот почему она тщательно следила за тем, чтобы Фердинанд исполнял принятые им заказы. Она вела запись заказов, ведала всеми расчетами, помещала деньги в банк.
Самое большое внимание она уделяла своему мужу — держала его под неусыпным надзором.
Она установила для него точный распорядок дня: столько-то часов на работу, столько-то на отдых. Всегда сдержанная, молчаливая, она вела себя с неизменным достоинством; Фердинанд трепетал перед ней, она пользовалась у него огромным авторитетом, — ведь он пал так низко и только она спасла его.
Несомненно, Адель оказала ему неоценимую услугу: без ее твердой воли, которая одна его поддерживала, он окончательно опустился бы, без нее он никогда не создал бы тех полотен, которые появились в течение ближайших лет.
Она была его лучшим я, его силой, его опорой. Но страх, который она ему внушала, не мешал ему совершать порой прежние проступки. Так как она не удовлетворяла его порочные наклонности, временами он убегал от нее и предавался самому низкому распутству. Возвращался он всегда больным и дня три-четыре не мог прийти в себя.
И всякий раз, возвращаясь, он как бы давал ей новое оружие против себя; она уничтожала его своим презрением, подавляла своей холодностью; чтобы загладить вину, он неделями не выходил из дому, стоя за мольбертом.
Раскаяние и смирение мужа, купленное такой дорогой ценой, не радовало ее, — как женщина она слишком страдала от его измен. И все же, чувствуя приближение кризиса, глядя на его мутные глаза, лихорадочные движения и понимая, что его обуревают страсти, которые он не способен обуздать, она испытывала бешеное желание вытолкать его на улицу и скорее получить обратно расслабленным и инертным; тогда она, женщина некрасивая, но обладающая сильной волей, своими короткими ручками будет лепить из него, как из податливой глины, все, что ей вздумается. Она сознавала свою женскую непривлекательность — цвет лица у нее был свинцовый, кожа жесткая, кость широкая; и она утешала себя только сознанием, что после того, как ласки прелестниц приведут ее красавца мужа в полное изнеможение, она сделает с ним, что захочет. Впрочем, Фердинанд быстро старел; у него появился ревматизм; к сорока годам всяческие излишества обратили его в руину. Помимо своей воли, он год от году остепенялся.
После работы над «Озером» супруги приняли решение писать картины вместе. Правда, они еще скрывали это от посторонних, но, затворившись в своей мастерской, они работали вдвоем над одним и тем же полотном — создавали картину сообща. Фердинанд с его мужским талантом был инициатором, организатором — он выбирал сюжет и намечал общие контуры картины. Адель была исполнительницей; ее чисто женский талант уступал ему место там, где необходимо было проявить мощность и напряженность.
Первое время Фердинанд оставлял за собой центр картины; из самолюбия он позволял жене помогать ему только в той части работы, которую считал менее ответственной; но его расслабленность все увеличивалась, он становился день ото дня все беспомощнее; и он сдался — предоставил жене смело вторгаться в его творчество. В силу необходимости с каждым новым произведением доля ее участия все увеличивалась, хотя в ее планы вовсе не входило подменять работу мужа своей. Адель хотела одного: чтобы имя Сурдиса, которое было и ее именем, не обанкротилось, она билась за то, чтобы удержаться на вершине той славы, о которой начала мечтать еще некрасивой девушкой в уединении Меркера, к тому же она была неспособна нарушить данное обещание: коммерсант должен быть честным, считала она, — нельзя обманывать покупателей, картины следует сдавать в назначенный срок.
Вот почему она была вынуждена заканчивать работу в спешке, затыкать все дыры, оставляемые Фердинандом. Когда он впадал в бешенство от сознания своего бессилия, руки его начинали так дрожать, что кисть выскальзывала из них; тогда он отступался, и ей приходилось самостоятельно заканчивать картину. Но Адель никогда не зазнавалась, она всегда уверяла мужа, что она только ученица и лишь выполняет его задания и указания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Он явно был поражен, но не говорил о подлинной причине своего изумления. Этот дьявольский Фердинанд совершенно сбивает его с толку; никогда Ренкен не предполагал, что Фердинанд может до такой степени овладеть мастерством, в картине появилось еще
нечто совсем новое, чего никак нельзя было от него ожидать.
И все же он предпочитал «Прогулку», хотя и не говорил об этом вслух. «Прогулка» была сделана небрежнее, со многими шероховатостями, но там была печать ничем не стесняемой индивидуальности. В «Озере» талант художника окреп и развился, и тем не менее в новом произведении не было того обаяния, что в первом; тут чувствовалась банальность ремесленных навыков, стремление к красивости, почти слащавость. Эти мысли не мешали Ренкену повторять, уходя:
— Поразительно, мой милый... Вы будете иметь сногсшибательный успех.
Он не ошибся. Успех «Озера» превзошел успех «Прогулки». Женщины просто млели от восторга. Картина представлялась им верхом изящества. Коляски катились в солнечных лучах, солнце отражалось на колесах, прелестно одетые фигурки выделялись светлыми пятнами на зелени леса — все это пленяло зрителей, которые привыкли смотреть на живопись как на ювелирную работу.
Более строгие ценители, те, кто требует от художественного произведения силы воздействия и художественной правды, были пленены зрелым мастерством, глубоким знанием приемов живописи, изысканной техникой.
Картине была присуща какая-то особая, несколько претенциозная грация, и она-то, главным образом, покоряла публику. Все отзывы сошлись на том, что Фердинанд Сурдис достиг в своей новой работе еще большего совершенства.
Только один-единственный критик, человек резкий, которого все ненавидели за то, что он открыто говорит правду, осмелился заявить, что если художник будет продолжать усложнять и одновременно смягчать свою манеру письма, то не пройдет и пяти лет, как он окончательно погубит свой выдающийся талант.
На улице д'Асса царила радость. Это уже не была неожиданная радость первого успеха, но чувство уверенности в окончательном признании художника, которые попал теперь в ряды первоклассных мастеров современности.
К тому же материальное благосостояние Сурдисов упрочилось, заказы сыпались со всех сторон, даже самые маленькие этюды художника раскупались нарасхват — их оспаривали друг у друга, не жалея никаких денег; приходилось опять приниматься за работу.
Все эти успехи не вскружили голову Адели. Она не была скупой, но знала цену деньгам, так как была воспитана в традициях строгой провинциальной бережливости. Вот почему она тщательно следила за тем, чтобы Фердинанд исполнял принятые им заказы. Она вела запись заказов, ведала всеми расчетами, помещала деньги в банк.
Самое большое внимание она уделяла своему мужу — держала его под неусыпным надзором.
Она установила для него точный распорядок дня: столько-то часов на работу, столько-то на отдых. Всегда сдержанная, молчаливая, она вела себя с неизменным достоинством; Фердинанд трепетал перед ней, она пользовалась у него огромным авторитетом, — ведь он пал так низко и только она спасла его.
Несомненно, Адель оказала ему неоценимую услугу: без ее твердой воли, которая одна его поддерживала, он окончательно опустился бы, без нее он никогда не создал бы тех полотен, которые появились в течение ближайших лет.
Она была его лучшим я, его силой, его опорой. Но страх, который она ему внушала, не мешал ему совершать порой прежние проступки. Так как она не удовлетворяла его порочные наклонности, временами он убегал от нее и предавался самому низкому распутству. Возвращался он всегда больным и дня три-четыре не мог прийти в себя.
И всякий раз, возвращаясь, он как бы давал ей новое оружие против себя; она уничтожала его своим презрением, подавляла своей холодностью; чтобы загладить вину, он неделями не выходил из дому, стоя за мольбертом.
Раскаяние и смирение мужа, купленное такой дорогой ценой, не радовало ее, — как женщина она слишком страдала от его измен. И все же, чувствуя приближение кризиса, глядя на его мутные глаза, лихорадочные движения и понимая, что его обуревают страсти, которые он не способен обуздать, она испытывала бешеное желание вытолкать его на улицу и скорее получить обратно расслабленным и инертным; тогда она, женщина некрасивая, но обладающая сильной волей, своими короткими ручками будет лепить из него, как из податливой глины, все, что ей вздумается. Она сознавала свою женскую непривлекательность — цвет лица у нее был свинцовый, кожа жесткая, кость широкая; и она утешала себя только сознанием, что после того, как ласки прелестниц приведут ее красавца мужа в полное изнеможение, она сделает с ним, что захочет. Впрочем, Фердинанд быстро старел; у него появился ревматизм; к сорока годам всяческие излишества обратили его в руину. Помимо своей воли, он год от году остепенялся.
После работы над «Озером» супруги приняли решение писать картины вместе. Правда, они еще скрывали это от посторонних, но, затворившись в своей мастерской, они работали вдвоем над одним и тем же полотном — создавали картину сообща. Фердинанд с его мужским талантом был инициатором, организатором — он выбирал сюжет и намечал общие контуры картины. Адель была исполнительницей; ее чисто женский талант уступал ему место там, где необходимо было проявить мощность и напряженность.
Первое время Фердинанд оставлял за собой центр картины; из самолюбия он позволял жене помогать ему только в той части работы, которую считал менее ответственной; но его расслабленность все увеличивалась, он становился день ото дня все беспомощнее; и он сдался — предоставил жене смело вторгаться в его творчество. В силу необходимости с каждым новым произведением доля ее участия все увеличивалась, хотя в ее планы вовсе не входило подменять работу мужа своей. Адель хотела одного: чтобы имя Сурдиса, которое было и ее именем, не обанкротилось, она билась за то, чтобы удержаться на вершине той славы, о которой начала мечтать еще некрасивой девушкой в уединении Меркера, к тому же она была неспособна нарушить данное обещание: коммерсант должен быть честным, считала она, — нельзя обманывать покупателей, картины следует сдавать в назначенный срок.
Вот почему она была вынуждена заканчивать работу в спешке, затыкать все дыры, оставляемые Фердинандом. Когда он впадал в бешенство от сознания своего бессилия, руки его начинали так дрожать, что кисть выскальзывала из них; тогда он отступался, и ей приходилось самостоятельно заканчивать картину. Но Адель никогда не зазнавалась, она всегда уверяла мужа, что она только ученица и лишь выполняет его задания и указания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127