Что-то в облике этого человека показалось ей очень знакомым, но Бережная не смогла вспомнить, где видела его раньше.
Между тем директор подошел к ней и представил:
— Краса и гордость нашего института — Елена Николаевна Бережная. А это товарищ из Комитета государственной безопасности.
Товарищ встал и вежливо поклонился:
— Петр Александрович Саблин.
— Очень приятно, — кивнула она в ответ. — Чему обязана таким вниманием к моей скромной персоне?
Петр Александрович улыбнулся:
— Скромные нас не интересуют…
Он красноречиво посмотрел на директора и тот, якобы вспомнив о неотложном деле, извинился и вышел из кабинета. Бережная и Саблин сели за стол.
— Вы знаете, — начал Петр Александрович, — я, честно говоря, представлял вас несколько иначе и приятно удивлен, увидев такую обаятельную и красивую женщину. К сожалению, ум и красота очень редко уживаются в одном человеке, но вы — очаровательное исключение.
— Неужели в моем личном деле нет фотографии?
— Ну-у, — Саблин развел руками, — разве маленькая фотокарточка может дать истинное представление о женщине?
Елена улыбнулась
— У вас там, в КГБ, все такие галантные кавалеры?
— В присутствии такой женщины любой им станет. — Комитетчик еще раз вежливо поклонился.
— Простите, Петр Александрович, — неожиданно спросила Бережная, — не сочтите это за бестактность, но мы раньше нигде не встречались? Ваше лицо мне знакомо.
— Увы! — соврал Саблин. — Эту минуту я бы запомнил на всю жизнь. Ну что, начнем?
— Смотря что… — ответила Елена, едва заметно усмехнувшись. Несмотря на приятное начало разговор ее чем-то настораживал.
«Ах ты, кокетка! Жалко отпускать тебя из Москвы», — подумал Петр Александрович, а вслух произнес:
— Пока начнем лишь беседу, уважаемая Елена Николаевна. И прежде всего хочу вас предупредить, что независимо от принятого решения наш разговор должен остаться между нами.
— Не волнуйтесь, мне об этом говорят с тех пор, как я связалась с вами.
Комитетчик принял деловой вид и продолжил:
— Мы вас хорошо знаем. Знаем все разработки и высоко ценим ваш вклад в советскую науку. Вы единственная у нас в стране и за рубежом так далеко ушли в исследованиях данной области… Мы хотим предложить вам особую работу: сроки не ограничены, разработки — на ваше усмотрение, материалы любые и в любом количестве, по любому вашему запросу тут же будет даваться информация, как союзная, так и зарубежная. Лаборатория оснащена по последнему слову техники. Кроме того, двойная зарплата, а точнее, два оклада старшего лейтенанта Советской армии. Плюс полное гособеспечение. Проживать будете в Академгородке в однокомнатной квартире со всеми удобствами. Правда, объект закрытый и находится под Горьким, но московская прописка, квартира и машина у вас остаются.
Елена усмехнулась:
— Позвольте, во-первых, почему у меня будет офицерская зарплата? А во-вторых, я и так уже работаю на вас.
— На кашу Родину, — поправил Саблин. — В этом НИИ вы работаете не так продуктивно, как нам хотелось бы, но это не ваша вина. К тому же вы сами доложили руководству, что вам необходимы новые масштабы. Что же касается офицерского оклада, то вам, дорогая Елена Николаевна, придется на некоторое время надеть лейтенантскую форму. Это связано с местными особенностями.
— Ого, вы меня, кажется, заинтриговали.
Оба рассмеялись.
— Такая у меня работа. Я, конечно, не требую немедленного ответа. Подумайте хорошенько, взвесьте все «за» и «против», свои возможности, а завтра мы снова встретимся. Договорились?
— Договорились.
Выйдя от директора, Бережная прошла в оранжерею, углубилась в самый дальний и укромный уголок и, сев на скамеечку, задумалась.
Она жила одна. Отец умер от рака, когда ей было всего два года. Мать пережила отца на пять лет. Из Ленинграда маленькую Лену забрала к себе в Вологду бабка, у которой она и прожила вплоть до окончания школы.
Затем московский мединститут, работа на кафедре, аспирантура. Потом товарищи из Комитета госбезопасности предложили Лене новую тему в лаборатории профессора Никифорова, и с тех пор ее судьба нераздельно связана с этой всемогущей организацией…
Бережная прекрасно понимала, что разговор в кабинете директора — всего лишь формальность и наверху давно уже все решено. Конечно, можно отказаться, но что она при этом выиграет? После уговоров «по-хорошему» ее начнут зажимать, урезать финансирование и в конце концов отыщут уйму причин для сокращения отдела.
«Эти ребята не привыкли получать отказ, и, судя по тому, как они меня торопят, дело серьезное. Они все равно не отстанут. Раз уж назвалась в свое время груздем — полезай в кузов. Интересно, что за новые темы они хотят всучить? Меня от старых-то уже тошнит».
Неожиданно для себя Елена вспомнила, как вскоре после гибели Никифорова ее перевели из лаборатории Саржева в лабораторию профессора Озерова, вспомнила и свои первые впечатления от встречи. Она была готова к предстоящей работе чисто теоретически, но на практике все оказалось намного ужаснее.
Они тогда остались вдвоем в лаборатории, и Озеров, видя подавленное состояние новой сотрудницы, стал объяснять ей всю необходимость их работы. Он все понимал и боялся за Елену по-отечески, оберегая ее от необдуманных поступков.
— Я, конечно, тебя понимаю, — сказал профессор. — Но, поверь, это скоро пройдет. То, что мы здесь делаем, необходимо нашей стране. Пока все спокойно, всегда найдутся моралисты, кричащие во все горло о правах человека. Если случится что-нибудь страшное, понадобятся наши знания, и если мы не сможем их дать — люди спросят именно с нас, потративших на исследования народные деньги. Никто тогда не вспомнит про мораль, а самые ярые моралисты возглавят возмущенную толпу.
Елена не могла согласиться с профессором.
Хотя он и приводил множество доводов в защиту исследований, но сам эти доводы принимал только умом. Сердце же восставало против варварства и жестокости, так как по натуре своей Озеров был против любого насилия, и если прибегал к нему, то лишь в исключительных случаях, когда ничего другого просто не оставалось. В душе он был полностью на стороне Бережной, но что он мог сделать? Озеров молчал, как молчали многие в этой стране, прекрасно понимая, что их голоса никто не услышит, кроме, пожалуй, всемогущего КГБ.
— Успокойся, дочка, — улыбнулся профессор. — Ты мне скажешь, что опыты над людьми запрещены и бесчеловечны, но у нас везде в той или иной степени они проводятся. Мы замечаем лишь единичные и лежащие на поверхности случаи, а как быть с менее заметными, когда задействованы десятки тысяч, миллионы людей? Почему их никто не замечает? Не потому ли, что они массовые? Учителя испытывают методики обучения на миллионах детей, калеча их души и будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107