Ведь не могу же я годами помнить, с кем я встречалась много лет назад.
– Но он тебя любит?
– Этого я не знаю, – жестко сказала она.
– Хорошо, возможно, не знаешь. Но тебе не показалось странным, что он внезапно оказался здесь, в том же районе, где и ты, в доме напротив?
– Нет, а почему? Многих людей встречаешь так же неожиданно. Идешь в гости и вдруг встречаешь человека, которого не видела лет десять. Покупаешь билет в кино, а перед тобой сидит девочка, с которой ты училась в школе двадцать лет назад.
– Но ты встречала Гюннара Воге и разговаривала с ним.
– Встречала его? Я столкнулась с ним раза два на улице, и мы перекинулись парой слов. У нас теперь нет ничего общего.
– А раньше?
– Да, когда-то нам было неплохо вдвоем. В течение двух месяцев много-много лет назад. До того, как я встретила Юнаса. Собственно, это было той осенью, когда я познакомилась с Юнасом. А если бы этого не случилось, кто знает? Но я встретила Юнаса, и для меня больше никого не существовало – только он. Я уже не могла смотреть на других мужчин. Для меня был только Юнас. Ведь такова любовь, правда?
– Да, говорят… – отозвался я. – Значит, Юнас был причиной того, что ты рассталась с Воге.
– Может быть… Но это не означает…
– Чего?
– Не можешь же ты поверить… ведь не думаешь же ты…
– Во что я не могу поверить? Что мне не следует предполагать, Венке?
– Но это же смешно, Варьг. Это было сто лет назад и не имеет никакой связи с настоящим.
– Совсем необязательно. – Я вдруг почувствовал, что говорю резковато. Мой голос стал строгим, и я остановился. – Тебе не надо защищать других, Венке, – мягко сказал я. – Пусть Гюннар Воге защищает себя сам, если это будет необходимо. У него к этому и талант есть. Мы должны доказать, что тыневиновна.
– Да, но… – И снова непроницаемая пелена затянула ее глаза, голос стал бесцветным и безразличным. – Это безнадежно, Варьг. Они засудят меня, я знаю. Они посадят меня за решетку до конца жизни, и я никогда не увижу Роара. Может, это и к лучшему. Мне все равно: Юнас умер, он покинул меня. Что мне осталось? Что мне теперь делать на свободе?
Я снова наклонился к ней.
– Ты можешь делать что угодно, Венке! В конце концов, ты молода, ты можешь начать все сначала. Ты можешь встретить новых мужчин, найти мужа. Людям не свойственно любить всю жизнь одного человека. Мы любим многих – матерей и дочерей, отцов и сыновей, мужей и жен, любовников и любовниц. Ты встретишь кого-нибудь – если не в этом, то в следующем году, если не сегодня, то завтра, ты не должна сдаваться, понимаешь?
Она молчала.
– Когда Юнас ушел от тебя и ты знала, что Гюннар Воге рядом, ты не подумала возобновить с ним знакомство? Могла бы ты завязать с ним отношения? Ведь это человек, которого ты когда-то знала, с которым тебе когда-то было хорошо.
– Нет, Варьг! Нет, никогда! – Она тяжело проглотила комок, застрявший в горле, глаза ее наполнились слезами, и в голосе тоже звучали слезы. – Для меня существовал только… – ее губы беззвучно произнесли имя Юнаса.
Я дал ей выплакаться. Сидя очень прямо, она беззвучно рыдала, не закрывая лицо руками. Слезы текли и текли из ее глаз, оставляя мокрые блестящие дорожки на щеках, а скатываясь, собирались над верхней губой и текли дальше в уголки рта и на подбородок. Я следил за ними, и они казались мне первыми весенними ручейками, самыми первыми признаками весны в марте, когда замерзшие ручейки оттаивают под лучами молодого солнца, а ночью готовятся к предстоящему празднику.
Слезы кончились. Она больше не плакала. Я вынул из кармана чистый носовой платок и наклонился к ней. Я вытер слезы с ее лица, и под глазами остались лишь припухшие красные дуги.
– Я еще приду, Венке. Ты успокойся. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Она утвердительно кивнула и сжала припухшие губы.
У меня засосало под ложечкой. Я отвел взгляд от ее губ и посмотрел ей в глаза. Мне хотелось проникнуть взглядом за поволоку, окутавшую ее глаза, чтобы разбить ее отчужденность и пробудить ее от сна Спящей красавицы.
Я не удержался, перегнулся через стол и увидел ее лицо вблизи. А если бы она хоть чуть-чуть наклонилась ко мне, я мог бы поцеловать ее.
Но она не наклонилась. Она сидела прямая и застывшая по ту сторону – за тысячу миль от меня, своей большой любовью отделенная от настоящего. Так что я выпрямился и проговорил:
– Ну что ж. Вот и все.
Мы поднялись почти одновременно. Нам больше не о чем было говорить.
– Будь осторожен, Варьг, – сказала она.
– Хорошо, – ответил я.
Надзирательница тоже встала. Я смотрел, как она повела Венке обратно в камеру. Венке двигалась как больная, которой после долгой, тяжелой болезни только что разрешили ходить. Надзирательница казалась строгой медсестрой, ведущей больную обратно в постель.
А я? Я как ветер. Я пронесся мимо, и вряд ли кто заметил, что я был тут. Я задавал свои вопросы, а мне в ответ задавали новые. «Такова любовь, правда?» – спросила она.
Конечно, я был согласен. Любовь – вещь одинокая, как красивый камешек, который ты нечаянно найдешь на пляже и потом носишь в кармане брюк, тех, что редко надеваешь. Но он лежит там в шкафу, и ты знаешь об этом. Он может быть с тобой всю жизнь – от рождения до смерти, – ты и об этом знаешь. Любовь слепа, как камень, и одинока, как пустынный пляж, и ты знаешь об этом тоже.
Я покинул полицейский участок, легкий, как локомотив, и радостный, как осквернитель могил.
42
Будто серая цементная крыша опустилась над городом, и стало неестественно темно. Должен был пойти дождь.
Я быстро шел по набережной к зданию, где всегда находится моя контора, даже если меня в ней нет. Когда я проходил мимо кафе на втором этаже, в нос ударил запах кофе. Но я не позволил себе соблазниться. Я пошел к себе и заперся в конторе. Здесь пахло старой пылью и пересохшим от батарей воздухом. Пахло затхлостью, как в могиле.
– Могила! Пришел труп! – громко сказал я.
Но никто не ответил. Я даже не услыхал эха своего собственного голоса. Я снял куртку и сел за письменный стол. На стене посредине висел календарь с февральским листком. Но у меня не было сил подняться, пойти и сорвать эту февральскую страницу, освободив дорогу марту. К тому же февральская картинка мне больше нравилась. Там была фотография фьорда с запорошенными снегом вершинами гор на другой стороне залива и с голубым-голубым ясным небом, каким его обычно рисуют шестилетние дети.
Я повернулся и посмотрел в окно. Рука всевышнего плеснула пригоршню воды на оконное стекло. На улице было полутемно. Машины двигались по набережной с зажженными фарами, будто их позабыли выключить после тоннеля Эйдсвог. Я видел, как торговцы на площади накрывали свой товар на столах и люди с раскрытыми зонтами спешили под крыши домов.
И вдруг небо разверзлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Но он тебя любит?
– Этого я не знаю, – жестко сказала она.
– Хорошо, возможно, не знаешь. Но тебе не показалось странным, что он внезапно оказался здесь, в том же районе, где и ты, в доме напротив?
– Нет, а почему? Многих людей встречаешь так же неожиданно. Идешь в гости и вдруг встречаешь человека, которого не видела лет десять. Покупаешь билет в кино, а перед тобой сидит девочка, с которой ты училась в школе двадцать лет назад.
– Но ты встречала Гюннара Воге и разговаривала с ним.
– Встречала его? Я столкнулась с ним раза два на улице, и мы перекинулись парой слов. У нас теперь нет ничего общего.
– А раньше?
– Да, когда-то нам было неплохо вдвоем. В течение двух месяцев много-много лет назад. До того, как я встретила Юнаса. Собственно, это было той осенью, когда я познакомилась с Юнасом. А если бы этого не случилось, кто знает? Но я встретила Юнаса, и для меня больше никого не существовало – только он. Я уже не могла смотреть на других мужчин. Для меня был только Юнас. Ведь такова любовь, правда?
– Да, говорят… – отозвался я. – Значит, Юнас был причиной того, что ты рассталась с Воге.
– Может быть… Но это не означает…
– Чего?
– Не можешь же ты поверить… ведь не думаешь же ты…
– Во что я не могу поверить? Что мне не следует предполагать, Венке?
– Но это же смешно, Варьг. Это было сто лет назад и не имеет никакой связи с настоящим.
– Совсем необязательно. – Я вдруг почувствовал, что говорю резковато. Мой голос стал строгим, и я остановился. – Тебе не надо защищать других, Венке, – мягко сказал я. – Пусть Гюннар Воге защищает себя сам, если это будет необходимо. У него к этому и талант есть. Мы должны доказать, что тыневиновна.
– Да, но… – И снова непроницаемая пелена затянула ее глаза, голос стал бесцветным и безразличным. – Это безнадежно, Варьг. Они засудят меня, я знаю. Они посадят меня за решетку до конца жизни, и я никогда не увижу Роара. Может, это и к лучшему. Мне все равно: Юнас умер, он покинул меня. Что мне осталось? Что мне теперь делать на свободе?
Я снова наклонился к ней.
– Ты можешь делать что угодно, Венке! В конце концов, ты молода, ты можешь начать все сначала. Ты можешь встретить новых мужчин, найти мужа. Людям не свойственно любить всю жизнь одного человека. Мы любим многих – матерей и дочерей, отцов и сыновей, мужей и жен, любовников и любовниц. Ты встретишь кого-нибудь – если не в этом, то в следующем году, если не сегодня, то завтра, ты не должна сдаваться, понимаешь?
Она молчала.
– Когда Юнас ушел от тебя и ты знала, что Гюннар Воге рядом, ты не подумала возобновить с ним знакомство? Могла бы ты завязать с ним отношения? Ведь это человек, которого ты когда-то знала, с которым тебе когда-то было хорошо.
– Нет, Варьг! Нет, никогда! – Она тяжело проглотила комок, застрявший в горле, глаза ее наполнились слезами, и в голосе тоже звучали слезы. – Для меня существовал только… – ее губы беззвучно произнесли имя Юнаса.
Я дал ей выплакаться. Сидя очень прямо, она беззвучно рыдала, не закрывая лицо руками. Слезы текли и текли из ее глаз, оставляя мокрые блестящие дорожки на щеках, а скатываясь, собирались над верхней губой и текли дальше в уголки рта и на подбородок. Я следил за ними, и они казались мне первыми весенними ручейками, самыми первыми признаками весны в марте, когда замерзшие ручейки оттаивают под лучами молодого солнца, а ночью готовятся к предстоящему празднику.
Слезы кончились. Она больше не плакала. Я вынул из кармана чистый носовой платок и наклонился к ней. Я вытер слезы с ее лица, и под глазами остались лишь припухшие красные дуги.
– Я еще приду, Венке. Ты успокойся. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Она утвердительно кивнула и сжала припухшие губы.
У меня засосало под ложечкой. Я отвел взгляд от ее губ и посмотрел ей в глаза. Мне хотелось проникнуть взглядом за поволоку, окутавшую ее глаза, чтобы разбить ее отчужденность и пробудить ее от сна Спящей красавицы.
Я не удержался, перегнулся через стол и увидел ее лицо вблизи. А если бы она хоть чуть-чуть наклонилась ко мне, я мог бы поцеловать ее.
Но она не наклонилась. Она сидела прямая и застывшая по ту сторону – за тысячу миль от меня, своей большой любовью отделенная от настоящего. Так что я выпрямился и проговорил:
– Ну что ж. Вот и все.
Мы поднялись почти одновременно. Нам больше не о чем было говорить.
– Будь осторожен, Варьг, – сказала она.
– Хорошо, – ответил я.
Надзирательница тоже встала. Я смотрел, как она повела Венке обратно в камеру. Венке двигалась как больная, которой после долгой, тяжелой болезни только что разрешили ходить. Надзирательница казалась строгой медсестрой, ведущей больную обратно в постель.
А я? Я как ветер. Я пронесся мимо, и вряд ли кто заметил, что я был тут. Я задавал свои вопросы, а мне в ответ задавали новые. «Такова любовь, правда?» – спросила она.
Конечно, я был согласен. Любовь – вещь одинокая, как красивый камешек, который ты нечаянно найдешь на пляже и потом носишь в кармане брюк, тех, что редко надеваешь. Но он лежит там в шкафу, и ты знаешь об этом. Он может быть с тобой всю жизнь – от рождения до смерти, – ты и об этом знаешь. Любовь слепа, как камень, и одинока, как пустынный пляж, и ты знаешь об этом тоже.
Я покинул полицейский участок, легкий, как локомотив, и радостный, как осквернитель могил.
42
Будто серая цементная крыша опустилась над городом, и стало неестественно темно. Должен был пойти дождь.
Я быстро шел по набережной к зданию, где всегда находится моя контора, даже если меня в ней нет. Когда я проходил мимо кафе на втором этаже, в нос ударил запах кофе. Но я не позволил себе соблазниться. Я пошел к себе и заперся в конторе. Здесь пахло старой пылью и пересохшим от батарей воздухом. Пахло затхлостью, как в могиле.
– Могила! Пришел труп! – громко сказал я.
Но никто не ответил. Я даже не услыхал эха своего собственного голоса. Я снял куртку и сел за письменный стол. На стене посредине висел календарь с февральским листком. Но у меня не было сил подняться, пойти и сорвать эту февральскую страницу, освободив дорогу марту. К тому же февральская картинка мне больше нравилась. Там была фотография фьорда с запорошенными снегом вершинами гор на другой стороне залива и с голубым-голубым ясным небом, каким его обычно рисуют шестилетние дети.
Я повернулся и посмотрел в окно. Рука всевышнего плеснула пригоршню воды на оконное стекло. На улице было полутемно. Машины двигались по набережной с зажженными фарами, будто их позабыли выключить после тоннеля Эйдсвог. Я видел, как торговцы на площади накрывали свой товар на столах и люди с раскрытыми зонтами спешили под крыши домов.
И вдруг небо разверзлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76