Однако в Париже у меня снова возникли трудности с документами. Мой блистательный паспорт не выдержал бы неумолимого и цепкого взгляда французской S?ret?. Мне очень не хотелось отказываться от имени Мигеля Анхеля Астуриаса, но я должен был стать чилийцем Пабло Нерудой. Только как, если Пабло Неруда не приезжал во Францию, если во Францию прибыл Мигель Анхель Астуриас?
Мои приятели настояли, чтобы я укрылся в отеле «Георг V». «Там, среди сильных мира сего, никто не посмеет потребовать у тебя документы».
Я прожил в этом шикарном отеле несколько дней, мало беспокоясь, что мой потрепанный за долгий путь андский костюм не вяжется с элегантностью и богатством, окружавших меня людей. Именно тогда появился Пикассо – человек великого таланта и великой душевной щедрости. Он радовался как дитя: незадолго до нашей встречи ему случилось произнести свою первую в жизни речь. То была речь о моей поэзии, моих преследователях, о моем побеге. С братской заботливостью этот гениальный минотавр современной живописи вникал во все подробности моей парижской жизни. Он вел переговоры с властями, обзванивал сотни людей. Сколько прекрасных картин не смог написать великий художник по моей вине! Мне было совестно, что Пикассо тратит на меня свое священное время.
В те дни в Париже проходил Всемирный конгресс сторонников мира. Я появился в зале заседания перед самым его закрытием и прочитал одно из своих стихотворений. Делегаты конгресса встретили меня аплодисментами, обнимали. Многие считали, что я погиб, не верили, что мне удастся обмануть разъяренную чилийскую полицию.
На другой день в мою гостиницу пришел господин Альдерет, старый журналист из Франс пресс. Он сказал мне:
– Когда пресса сообщила, что вы в Париже, чилийское правительство официально заявило, что это фальшивка, что кто-то выдает себя за Пабло Неруду, который находится в Чили, и что арест Неруды – дело нескольких часов, так как полиция напала на его след. Что можно сказать по этому поводу?
Мне пришли на память слова Марка Твена, сказанные по поводу спора о существовании Шекспира, спора нелепого и надуманного, искусственно поддерживаемого литераторами. «Эти произведения, – сказал Марк Твен, – писал не Уильям Шекспир, а другой англичанин, который родился и умер в тот же день и час, что и он, и, по крайне удивительному совпадению, звался Уильямом Шекспиром».
– Ответьте им, – сказал я журналисту, – что я – не Пабло Неруда, а другой чилиец, который пишет стихи, борется за свободу и тоже носит имя Пабло Неруды.
С моими документами все оказалось не так-то просто. Улаживали мои дела Арагон и Поль Элюар. И пока шли хлопоты, я жил на полулегальном положении.
Среди людей, у которых я нашел убежище, была и мадам Франсуаз Жиру. Мне никогда не забыть эту своеобразную и в высшей степени интеллигентную даму. Она жила в Пале-Рояль, по соседству с Колетт. Франсуаз Жиру усыновила вьетнамского ребенка. В свое время французская армия энергично занималась тем, за что потом взялись американцы, – убийством невинных людей на далекой вьетнамской земле. Именно тогда мадам Жиру решила усыновить вьетнамского мальчика.
Помню, в ее квартире висела картина Пикассо – пожалуй, одна из лучших, что я видел. Это было большое полотно докубистского периода: две алые плюшевые гардины, чуть приоткрытые, словно створки окна, спускаются на стол, поперек которого лежит длинный французский хлеб. Эта картина внушала благоговейное чувство. Огромный хлеб на столе по своей композиции напоминал основной образ старинной иконы или «Мученичество святого Маврикия» Эль Греко, в Эскориале. Мысленно я назвал картину «Вознесение святого Хлеба».
Однажды в мое убежище пришел сам Пикассо. Я подвел его к картине, написанной им много лет назад. Он забыл о ней и принялся рассматривать со всей серьезностью; на сосредоточенном лице появилось какое-то меланхолическое выражение, которое бывало у него очень редко. Минут десять он молчал, то подходя к забытой картине совсем близко, то отступая от нее.
– Она мне нравится все больше и больше, – сказал я, когда он очнулся от раздумий. – Я хочу, чтоб наш Национальный музей приобрел эту вещь. Мадам Жиру склонна продать ее.
Пикассо обернулся к картине, впился глазами в великолепно выписанный хлеб и скупо сказал:
– Неплохо.
Дом, который я снял, показался мне очень забавным. Он стоял на улице Пьер-Миль, во втором arrondissement, или, как говорят чилийцы, там, «где черт потерял свое пончо». В этом округе жили рабочие и обедневшие семья из средних слоев. Добираться туда на метро надо более часа. Мне этот дом приглянулся своим сходством с птичником – три этажа с коридорами и маленькими клетушками. В самом деле, великолепный курятник.
Первый этаж, где было попросторнее и стояла печка, я отвел под библиотеку и «салон» для праздничных встреч. Наверху разместились мои друзья, почти все они приехали из Чили. Там жили художники Хосе Вентурелли, Немесио Антунес и кто-то еще – не припомню.
В те дни меня посетили поэт Николай Тихонов, драматург Александр Корнейчук (он занимал тогда большой пост на Украине) и романист Константин Симонов – три крупные фигуры в советской литературе. Я видел их в первый раз. Они обняли меня, словно мы были братьями, встретившимися после долгой разлуки. И каждый подарил мне звонкий поцелуй, тот самый, что у славян служит знаком большого дружеского чувства и уважения; признаться, я не сразу привык к этим братским мужским поцелуям. С годами, когда мне открылся их истинный смысл, я позволил себе начать один из рассказов такими словами:
– Первый поцеловавший меня мужчина был чехословацкий консул…
Чилийское правительство меня не жаловало. Не жаловало ни в Чили, ни за его пределами. Куда бы я ни попадал, мое появление предваряли звонки, доносы, настраивающие против меня правительства других стран.
Я узнал о том, что в Кэ д'Орсе лежит донесение о моей персоне, в котором говорилось приблизительно следующее: «Неруда и его супруга Делиа дель Карриль часто посещают Испанию и передают советские инструкции. Эти инструкции они получают от русского писателя Ильи Эренбурга, с которым Пабло Неруда также совершает тайные поездки в Испанию. Для установления более тесных контактов с Ильей Эренбургом Неруда поселился в доме, где живет советский писатель».
Несусветный бред. Просто Жан Ришар Блок дал мне однажды письмо для своего друга, который занимал ответственный пост в министерстве иностранных дел Испании. Я объяснил французскому чиновнику, что с помощью этого вздорного домысла меня хотят выдворить из Франции. Сказал и о том, что мечтаю познакомиться с Эренбургом, которого, к великому сожалению, не имел еще чести видеть. Важный чиновник посмотрел на меня сочувственно и пообещал внимательно изучить мой вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111