Но дело в том, что я счастлив изнутри. У меня спокойная совесть и неспокойный ум.
И на месте критиков, пытающихся упрекать поэтов в безбедной жизни, я бы гордился тем, что их книги печатают, покупают, что они дают пищу литературной критике. Я бы радовался, что порой соблюдаются авторские права и что некоторые писатели, пусть хоть немногие, могут существовать за счет своего честного святого труда. Критики должны гордиться этим, а не «подбрасывать волосы в тарелку с супом».
Недавно я прочел несколько страниц, которые мне посвятил священник – блистательный критик; блистательность слога не спасла его от заблуждений.
По мысли этого критика, моя поэзия перенасыщена счастьем. Он предписал мне печаль. Если следовать его взглядам, аппендицит может вдохновить на прекрасную прозу, а перитонит – на самые возвышенные гимны.
Но мой поэтический материал и поныне – это все, что вокруг меня, и все, что во мне самом. Я – всеяден. Мне нужны все чувства, люди, книги, события, битвы. Я бы съел всю землю. И выпил бы все море.
Стихи короткие и длинные
Как поэт активный, я сумел побороть собственную самоуглубленность. Во мне самом решался спор между реальным и субъективным. Я не претендую на роль наставника, но думаю, что мой опыт может пригодиться. Давайте посмотрим, как было дело со мной.
Моя поэзия удостаивалась внимания самой высокой критики и подвергалась нападкам в злобных пасквилях. Это входит в игру. И тут сказать нечего, хотя право голоса у меня есть. Для серьезной критики мой голос – это мои книги, вся моя поэзия. Есть у меня право голоса и для враждебного пасквиля: это снова моя поэзия, мое непрерывное поэтическое творчество.
Вы будете правы, если припишите нескромности, гордыне то, о чем я скажу, но это нескромность ремесленника, труженика, который с неизменной любовью отдается одному и тому же делу.
Я доволен: так или иначе я заставил уважать, по крайней мере у себя на родине, труд поэта, профессию поэта.
В те времена, когда я только начинал писать стихи, у нас существовало два вида поэтов. Одни – вельможные стихотворцы, которых почитали за богатство, – оно помогало им добиваться заслуженного или незаслуженного признания. Другие составляли семью воинствующих бродяг от поэзии, героев винных погребков, пленительных безумцев и одержимых лунатиков. Не забудем и о тех, кто, подобно каторжникам на галерах, был прикован к чиновничьим стульям. Их мечту душили горы проштемпелеванной бумаги, мучительный страх перед начальством и боязнь показаться смешными.
Я ринулся в жизнь более нагой, чем Адам, но полный решимости отстоять цельность своей поэзии. Мое упорство помогло мне самому и положило конец зубоскальству многих дуралеев. Со временем те из них, у кого были сердце и совесть, как добропорядочные люди воздали должное главному, что звучало в моих стихах. Ну, а злопыхатели стали меня сторониться.
Вот так Поэзия с большой буквы обрела уважение. И не только поэзия, но и поэты. Поэты, как таковые, и поэзия, как таковая.
Это моя гражданская заслуга, которую у меня никому не отнять, и эту заслугу мне нравится носить, как орден. О других вещах можно спорить сколько угодно, но то, о чем я говорю, – принадлежит истории.
Закоренелые враги поэта хватаются за всевозможные и уже бессмысленные доводы, В молодости меня корили тем, что я вечно голоден. Теперь распускают злобные слухи о моем якобы сказочном богатстве, которым я бы не прочь обладать, хотя бы назло своим клеветникам.
Находятся и такие, что вымеряют строки моих стихов, стараясь доказать, что я умышленно дроблю их или намеренно растягиваю. Все это сплошной вздор. Кто вправе навязать поэту стихи более короткие или более длинные, более узкие или более широкие, более красные или более Желтые? Это определяет поэт – их создатель. Определяет своим дыханием, своей кровью, своей мудростью и своим неведением, потому что на всем этом замешивается хлеб поэзии.
Поэт, который не стал реалистом, – ни живой ни мертвый. Но поэт, ставший только реалистом, – ничуть не лучше. Иррациональный поэт доступен лишь самому себе или своей возлюбленной, что весьма прискорбно. Рационального поэта поймут и ослы, что еще более прискорбно. Для этих уравнений нет готовых ответов, и ни бог, ни дьявол не дают рецептов, как писать стихи. Оба они вступают в единоборство внутри самой поэзии. Побеждает то один, то другой, но сама поэзия не знает поражений.
Честно говоря, ремеслом поэта начинают злоупотреблять. Наплодилось столько новых поэтов и начинающих поэтесс, что скоро все окажутся поэтами, а читатели переведутся. Придется посылать на поиски читателей целые экспедиции, которые пересекут пустыни на верблюдах или устремятся в небо на звездолетах.
В человеке заложена глубокая тяга к поэзии, и она породила литургии, псалмы и само содержание религий. В далекие времена поэт дерзнул посягнуть на силы природы и назвался жрецом, чтобы защитить свое поэтическое призвание. Сегодня поэт, отстаивающий свою поэзию, принимает тот сан, который дают ему улица и народ. Современный гражданский поэт – наследник самого древнего священнослужителя. Но прежде поэт заключал союз с мраком, а теперь его долг – осмыслить свет.
Оригинальность
Я не верю в оригинальность. Это еще один фетиш, созданный в нашу эпоху головокружительных разрушений. Я верю в личность, которая проступает в любом языке, в любой форме, в любом виде художественного творчества. Оригинальность, граничащая с бредом, – это современное изобретение, это надувательство из арсенала предвыборных кампаний. Находятся такие, кто мечтает быть избранным на роль Первого Поэта своей страны, своего языка, целого мира. Они-то и бегают в поисках избирателей и поливают грязью тех, кто, по их мнению, оспаривает право на скипетр. Их стараниями поэзия превращается в некий маскарад.
Л между тем главное – сохранить внутреннюю управляемость, контроль над ростом, которому способствует и природа, и культура, и общественная жизнь, стремящиеся развить все стороны поэтического таланта.
В старые времена самые благородные в взыскательные к себе поэты, например, Кеведо, писали стихи с пометкой: «В подражание Горацию», «В подражание Овидию», «В подражание Лукрецию».
Я стараюсь сохранить собственный голос, который черпает силы в собственной природе, как и все живое на земле. Несомненно, в моих первых книгах главенствует чувство. И горе поэту, не способному откликнуться песней на нежные или яростные призывы сердца. Но накопленный мною сорокалетний опыт говорит, что в поэтическом произведении можно более осознанно властвовать над чувством. Я верю в управляемую стихийность. Для этого нужны резервы, запасы, которые следует держать под рукой, ну, скажем, в кармане, на случай крайней необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
И на месте критиков, пытающихся упрекать поэтов в безбедной жизни, я бы гордился тем, что их книги печатают, покупают, что они дают пищу литературной критике. Я бы радовался, что порой соблюдаются авторские права и что некоторые писатели, пусть хоть немногие, могут существовать за счет своего честного святого труда. Критики должны гордиться этим, а не «подбрасывать волосы в тарелку с супом».
Недавно я прочел несколько страниц, которые мне посвятил священник – блистательный критик; блистательность слога не спасла его от заблуждений.
По мысли этого критика, моя поэзия перенасыщена счастьем. Он предписал мне печаль. Если следовать его взглядам, аппендицит может вдохновить на прекрасную прозу, а перитонит – на самые возвышенные гимны.
Но мой поэтический материал и поныне – это все, что вокруг меня, и все, что во мне самом. Я – всеяден. Мне нужны все чувства, люди, книги, события, битвы. Я бы съел всю землю. И выпил бы все море.
Стихи короткие и длинные
Как поэт активный, я сумел побороть собственную самоуглубленность. Во мне самом решался спор между реальным и субъективным. Я не претендую на роль наставника, но думаю, что мой опыт может пригодиться. Давайте посмотрим, как было дело со мной.
Моя поэзия удостаивалась внимания самой высокой критики и подвергалась нападкам в злобных пасквилях. Это входит в игру. И тут сказать нечего, хотя право голоса у меня есть. Для серьезной критики мой голос – это мои книги, вся моя поэзия. Есть у меня право голоса и для враждебного пасквиля: это снова моя поэзия, мое непрерывное поэтическое творчество.
Вы будете правы, если припишите нескромности, гордыне то, о чем я скажу, но это нескромность ремесленника, труженика, который с неизменной любовью отдается одному и тому же делу.
Я доволен: так или иначе я заставил уважать, по крайней мере у себя на родине, труд поэта, профессию поэта.
В те времена, когда я только начинал писать стихи, у нас существовало два вида поэтов. Одни – вельможные стихотворцы, которых почитали за богатство, – оно помогало им добиваться заслуженного или незаслуженного признания. Другие составляли семью воинствующих бродяг от поэзии, героев винных погребков, пленительных безумцев и одержимых лунатиков. Не забудем и о тех, кто, подобно каторжникам на галерах, был прикован к чиновничьим стульям. Их мечту душили горы проштемпелеванной бумаги, мучительный страх перед начальством и боязнь показаться смешными.
Я ринулся в жизнь более нагой, чем Адам, но полный решимости отстоять цельность своей поэзии. Мое упорство помогло мне самому и положило конец зубоскальству многих дуралеев. Со временем те из них, у кого были сердце и совесть, как добропорядочные люди воздали должное главному, что звучало в моих стихах. Ну, а злопыхатели стали меня сторониться.
Вот так Поэзия с большой буквы обрела уважение. И не только поэзия, но и поэты. Поэты, как таковые, и поэзия, как таковая.
Это моя гражданская заслуга, которую у меня никому не отнять, и эту заслугу мне нравится носить, как орден. О других вещах можно спорить сколько угодно, но то, о чем я говорю, – принадлежит истории.
Закоренелые враги поэта хватаются за всевозможные и уже бессмысленные доводы, В молодости меня корили тем, что я вечно голоден. Теперь распускают злобные слухи о моем якобы сказочном богатстве, которым я бы не прочь обладать, хотя бы назло своим клеветникам.
Находятся и такие, что вымеряют строки моих стихов, стараясь доказать, что я умышленно дроблю их или намеренно растягиваю. Все это сплошной вздор. Кто вправе навязать поэту стихи более короткие или более длинные, более узкие или более широкие, более красные или более Желтые? Это определяет поэт – их создатель. Определяет своим дыханием, своей кровью, своей мудростью и своим неведением, потому что на всем этом замешивается хлеб поэзии.
Поэт, который не стал реалистом, – ни живой ни мертвый. Но поэт, ставший только реалистом, – ничуть не лучше. Иррациональный поэт доступен лишь самому себе или своей возлюбленной, что весьма прискорбно. Рационального поэта поймут и ослы, что еще более прискорбно. Для этих уравнений нет готовых ответов, и ни бог, ни дьявол не дают рецептов, как писать стихи. Оба они вступают в единоборство внутри самой поэзии. Побеждает то один, то другой, но сама поэзия не знает поражений.
Честно говоря, ремеслом поэта начинают злоупотреблять. Наплодилось столько новых поэтов и начинающих поэтесс, что скоро все окажутся поэтами, а читатели переведутся. Придется посылать на поиски читателей целые экспедиции, которые пересекут пустыни на верблюдах или устремятся в небо на звездолетах.
В человеке заложена глубокая тяга к поэзии, и она породила литургии, псалмы и само содержание религий. В далекие времена поэт дерзнул посягнуть на силы природы и назвался жрецом, чтобы защитить свое поэтическое призвание. Сегодня поэт, отстаивающий свою поэзию, принимает тот сан, который дают ему улица и народ. Современный гражданский поэт – наследник самого древнего священнослужителя. Но прежде поэт заключал союз с мраком, а теперь его долг – осмыслить свет.
Оригинальность
Я не верю в оригинальность. Это еще один фетиш, созданный в нашу эпоху головокружительных разрушений. Я верю в личность, которая проступает в любом языке, в любой форме, в любом виде художественного творчества. Оригинальность, граничащая с бредом, – это современное изобретение, это надувательство из арсенала предвыборных кампаний. Находятся такие, кто мечтает быть избранным на роль Первого Поэта своей страны, своего языка, целого мира. Они-то и бегают в поисках избирателей и поливают грязью тех, кто, по их мнению, оспаривает право на скипетр. Их стараниями поэзия превращается в некий маскарад.
Л между тем главное – сохранить внутреннюю управляемость, контроль над ростом, которому способствует и природа, и культура, и общественная жизнь, стремящиеся развить все стороны поэтического таланта.
В старые времена самые благородные в взыскательные к себе поэты, например, Кеведо, писали стихи с пометкой: «В подражание Горацию», «В подражание Овидию», «В подражание Лукрецию».
Я стараюсь сохранить собственный голос, который черпает силы в собственной природе, как и все живое на земле. Несомненно, в моих первых книгах главенствует чувство. И горе поэту, не способному откликнуться песней на нежные или яростные призывы сердца. Но накопленный мною сорокалетний опыт говорит, что в поэтическом произведении можно более осознанно властвовать над чувством. Я верю в управляемую стихийность. Для этого нужны резервы, запасы, которые следует держать под рукой, ну, скажем, в кармане, на случай крайней необходимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111