Осенью 1832 года миссис Клемм переселилась с Милк-стрит в дом э 3 на Эмити-стрит, где жила вплоть до отъезда всего семейства в Ричмонд в 1835 году. Вместе с ней в новое жилище перебрались дочь Вирджиния и племянник Эдгар.
Глава пятнадцатая
Крайне мал был успех, выпавший до сих пор на долю По в его усилиях добиться известности или денег писательским пером. Иные из его стихотворений согрели несколько сердец, способных почувствовать жар божественного огня, и ближайшие знакомые говорили и думали о нем как о поэте. Если не считать этого, три его небольшие книжки словно провалились в пустоту. И он с горечью сознавал, что занятия изящной словесностью давно бы уже привели его в мансарду Чаттертона, не попади он раньше в мансарду миссис Клемм. Вот почему По, как мы уже видели, решил искать приложения своим талантам в другой, более прибыльной области. Он всерьез заинтересовался журналистикой и стал изучать выходившие в то время периодические издания, в первую очередь журналы. Результат был двояким: с одной стороны, он начал регулярно писать прозу, и в 1832 году пять новелл – первые из его опубликованных прозаических произведений – были напечатаны в газете «Филадельфия сэтэрдей курьер», той самой, чей конкурс на лучший рассказ он не сумел выиграть. Другой гранью нового увлечения По было появление его теорий об американской журналистике и литературной критике. Муза его тоже не была праздной – он работал над стихотворением «Колизей» и даже предпринял попытку написать драму «Полициан». Однако ему явно недоставало связей в издательских кругах. Приобрести их за то время, что он прожил в Балтиморе, ему не удалось, и зимой 1833 года казалось, что рассказам его, как и стихам, суждено кануть в небытие незамеченными и неоплаканными.
Достоин удивления тот факт, что с 1827 по 1833 год, в пору горестей и невзгод, По сумел совершить столь значительный литературный труд. Еще более удивительно то – и здесь мы находим убедительное свидетельство владевшей им неутолимой жажды творчества, – что он вообще нашел в себе силы что-либо сделать. Есть основания думать, что период нервного расстройства и болезни в Нью-Йорке был следствием слишком большого напряжения душевных и физических сил в предшествующие годы. Подтачивавший его недуг наступал путями, отчасти предопределенными наследственностью. Слабое сердце, делавшее его временами совершенно беспомощным, расшатанные нервы и первые признаки тех состояний, которые вызвали впоследствии помутнение рассудка, – все это отныне оказывало на него губительное действие. Ибо можно с полной уверенностью сказать, что с того момента, как По оставил Вест-Пойнт, он уже никогда не был совершенно здоровым человеком. Он, как и прежде, испытывал периоды душевного и творческого подъема, однако они снова и снова сменялись все более глубоким упадком сил. Голод, тревоги, разочарования и распущенный образ жизни привели к трагическому исходу – всего лишь шестнадцать лет спустя и в том же городе, где он впервые нашел приют у миссис Клемм.
Зимой 1833 года По целыми днями бродил по улицам Балтимора в поисках случайной работы. Несмотря на помощь родственников, места в газете ему получить не удалось.
За весь этот год он написал лишь одно письмо, в каждой строчке которого звучит отчаяние. 12 апреля 1833 года По в последний раз воззвал к Джону Аллану. Он говорит, что Аллан не помогал ему в течение двух лет и не пишет уже три года и что, хоть и мало надеясь на ответ, он не может удержаться от еще одной попытки привлечь к себе внимание опекуна. У него совершенно нет друзей, продолжает По. поэтому он не в состоянии найти работу и погибает, в прямом смысле слова погибает, лишенный всякой помощи. Хотя, добавляет он с горечью, его нельзя упрекнуть ни в праздности, ни в безнравственности, ни в оскорбительных для общества поступках, за которые он мог бы быть по справедливости наказан голодом и нищетой. «Ради всего святого, пожалейте меня и спасите от гибели!» Таковы были последние слова, написанные им опекуну.
Однако Джон Аллан уже приближался к тем пределам, куда не доходят письма. Его водянка быстро обострялась, и он чувствовал себя все хуже. Зимой и весной 1833 года он время от времени добавлял новые распоряжения к своему завещанию, которые носили столь конфиденциальный характер, что он писал их собственной рукой, дабы избежать необходимости засвидетельствования их подлинности посторонними лицами. В марте умер один из побочных детей Аллана, однако то обстоятельство, что теперь претендентов на его «благодеяния» стало меньше, не побудило его включить в их число Эдгара По, хотя он имел по крайней мере моральное право на его помощь.
В июле 1833 года «Балтимор сэтэрдей визитэр», выходившая одно время в Балтиморе еженедельная газета, которую в ту пору весьма успешно редактировал некий Лэмберт Уилмер, объявила конкурс на лучший рассказ и стихотворение, назначив за них премии соответственно в 50 и 25 долларов. В назначенное редактором жюри вошли гг. Джон П. Кеннеди, Джеймс X. Миллер и д-р Дж. Лэтроуб, который и оставил нам рассказ о том, что произошло дальше: «Мы собрались погожим летним днем, после обеда, на выходящей в сад веранде моего дома на Малбери-стрит и, расположившись вокруг стола, на котором было несколько бутылок доброго старого вина и коробка хороших сигар, приступили к многотрудным обязанностям литературных критиков. Я оказался самым молодым из нас троих, и мне было поручено вскрывать конверты и читать вслух присланные рукописи. Возле меня поставили корзину для отвергнутых нами опусов…
О большинстве представленных на наш суд произведений у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Одни были отклонены по прочтении нескольких строчек, другие – очень немногие – отложены для дальнейшего рассмотрения. Эти последние затем тоже не выдержали критики, и жюри готово уже было заключить, что ни одна из работ не заслуживает назначенной премии, когда взгляд мой упал на небольшую, в четверть листа, тетрадь, до сих пор по случайности не замеченную, быть может, потому, что видом своим она столь мало походила на внушительных размеров манускрипты, с которыми ей предстояло состязаться…
Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Глава пятнадцатая
Крайне мал был успех, выпавший до сих пор на долю По в его усилиях добиться известности или денег писательским пером. Иные из его стихотворений согрели несколько сердец, способных почувствовать жар божественного огня, и ближайшие знакомые говорили и думали о нем как о поэте. Если не считать этого, три его небольшие книжки словно провалились в пустоту. И он с горечью сознавал, что занятия изящной словесностью давно бы уже привели его в мансарду Чаттертона, не попади он раньше в мансарду миссис Клемм. Вот почему По, как мы уже видели, решил искать приложения своим талантам в другой, более прибыльной области. Он всерьез заинтересовался журналистикой и стал изучать выходившие в то время периодические издания, в первую очередь журналы. Результат был двояким: с одной стороны, он начал регулярно писать прозу, и в 1832 году пять новелл – первые из его опубликованных прозаических произведений – были напечатаны в газете «Филадельфия сэтэрдей курьер», той самой, чей конкурс на лучший рассказ он не сумел выиграть. Другой гранью нового увлечения По было появление его теорий об американской журналистике и литературной критике. Муза его тоже не была праздной – он работал над стихотворением «Колизей» и даже предпринял попытку написать драму «Полициан». Однако ему явно недоставало связей в издательских кругах. Приобрести их за то время, что он прожил в Балтиморе, ему не удалось, и зимой 1833 года казалось, что рассказам его, как и стихам, суждено кануть в небытие незамеченными и неоплаканными.
Достоин удивления тот факт, что с 1827 по 1833 год, в пору горестей и невзгод, По сумел совершить столь значительный литературный труд. Еще более удивительно то – и здесь мы находим убедительное свидетельство владевшей им неутолимой жажды творчества, – что он вообще нашел в себе силы что-либо сделать. Есть основания думать, что период нервного расстройства и болезни в Нью-Йорке был следствием слишком большого напряжения душевных и физических сил в предшествующие годы. Подтачивавший его недуг наступал путями, отчасти предопределенными наследственностью. Слабое сердце, делавшее его временами совершенно беспомощным, расшатанные нервы и первые признаки тех состояний, которые вызвали впоследствии помутнение рассудка, – все это отныне оказывало на него губительное действие. Ибо можно с полной уверенностью сказать, что с того момента, как По оставил Вест-Пойнт, он уже никогда не был совершенно здоровым человеком. Он, как и прежде, испытывал периоды душевного и творческого подъема, однако они снова и снова сменялись все более глубоким упадком сил. Голод, тревоги, разочарования и распущенный образ жизни привели к трагическому исходу – всего лишь шестнадцать лет спустя и в том же городе, где он впервые нашел приют у миссис Клемм.
Зимой 1833 года По целыми днями бродил по улицам Балтимора в поисках случайной работы. Несмотря на помощь родственников, места в газете ему получить не удалось.
За весь этот год он написал лишь одно письмо, в каждой строчке которого звучит отчаяние. 12 апреля 1833 года По в последний раз воззвал к Джону Аллану. Он говорит, что Аллан не помогал ему в течение двух лет и не пишет уже три года и что, хоть и мало надеясь на ответ, он не может удержаться от еще одной попытки привлечь к себе внимание опекуна. У него совершенно нет друзей, продолжает По. поэтому он не в состоянии найти работу и погибает, в прямом смысле слова погибает, лишенный всякой помощи. Хотя, добавляет он с горечью, его нельзя упрекнуть ни в праздности, ни в безнравственности, ни в оскорбительных для общества поступках, за которые он мог бы быть по справедливости наказан голодом и нищетой. «Ради всего святого, пожалейте меня и спасите от гибели!» Таковы были последние слова, написанные им опекуну.
Однако Джон Аллан уже приближался к тем пределам, куда не доходят письма. Его водянка быстро обострялась, и он чувствовал себя все хуже. Зимой и весной 1833 года он время от времени добавлял новые распоряжения к своему завещанию, которые носили столь конфиденциальный характер, что он писал их собственной рукой, дабы избежать необходимости засвидетельствования их подлинности посторонними лицами. В марте умер один из побочных детей Аллана, однако то обстоятельство, что теперь претендентов на его «благодеяния» стало меньше, не побудило его включить в их число Эдгара По, хотя он имел по крайней мере моральное право на его помощь.
В июле 1833 года «Балтимор сэтэрдей визитэр», выходившая одно время в Балтиморе еженедельная газета, которую в ту пору весьма успешно редактировал некий Лэмберт Уилмер, объявила конкурс на лучший рассказ и стихотворение, назначив за них премии соответственно в 50 и 25 долларов. В назначенное редактором жюри вошли гг. Джон П. Кеннеди, Джеймс X. Миллер и д-р Дж. Лэтроуб, который и оставил нам рассказ о том, что произошло дальше: «Мы собрались погожим летним днем, после обеда, на выходящей в сад веранде моего дома на Малбери-стрит и, расположившись вокруг стола, на котором было несколько бутылок доброго старого вина и коробка хороших сигар, приступили к многотрудным обязанностям литературных критиков. Я оказался самым молодым из нас троих, и мне было поручено вскрывать конверты и читать вслух присланные рукописи. Возле меня поставили корзину для отвергнутых нами опусов…
О большинстве представленных на наш суд произведений у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Одни были отклонены по прочтении нескольких строчек, другие – очень немногие – отложены для дальнейшего рассмотрения. Эти последние затем тоже не выдержали критики, и жюри готово уже было заключить, что ни одна из работ не заслуживает назначенной премии, когда взгляд мой упал на небольшую, в четверть листа, тетрадь, до сих пор по случайности не замеченную, быть может, потому, что видом своим она столь мало походила на внушительных размеров манускрипты, с которыми ей предстояло состязаться…
Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105