Я ужасно разозлился на проводников, которые бросили нас, очевидно, в самом опасном месте путешествия. Мне надо было сейчас же вернуться, найти португальца и рассказать ему то, что я узнал.
Я побежал назад и неподалеку от места, где мы расстались, нашел его, без сил присевшего на камень. Я рассказал о встрече с пастухом и о том, что мы еще во Франции. Чувство опасности и знание того, что цель близка, придали ему сил, и мы зашагали быстрее. Вдруг тропинка, по которой мы шли, нырнула в овраг, мы спустились вниз и перебрались на другой берег ручейка, бежавшего по дну лощины. Нам и в голову не приходило, что мы переходим границу. Тропинка снова круто поднялась на холм, с вершины которого открывался вид на небольшую долину. На берегу ручья стоял большой фермерский дом, откуда доносились голоса. Между деревьями двигались фигуры солдат и мулы. Мы поспешно укрылись за холмом, но было поздно — нас заметили. Раздались предупредительные выстрелы, и солдаты, судя по их форме не французы и не немцы, предложили нам подойти. Пришлось подчиниться, пограничники окружили нас. Мы были уже в Испании, но и уже не на свободе.
В доме оказалась группа беженцев, которые прибыли раньше тем же маршрутом. Нам дали хлеба и сытного супа, ночь мы провели в большом амбаре. На следующее утро багаж погрузили на одного мула, другого дали женщине с маленьким ребенком, и мы снова отправились в путь под конвоем нескольких солдат. Во второй половине дня кортеж добрался до деревни, где нас разместили в местной гостинице. Утром мы предстали перед начальником гражданской гвардии, он спросил о причинах перехода испанской границы и записал наши данные. Мой спутник был португальцем, у него были деньги, чтобы добираться самостоятельно, и ему разрешили уйти. А семью евреев и меня отвезли на автобусе в Ирун — город на границе Франции и Испании. Маленький отель, где мы провели ночь, был уже полон беженцами, а находился он неподалеку от испанского пограничного поста. Из окна мы могли видеть французский шлагбаум — примерно в пятидесяти ярдах, который охраняли немецкие солдаты в касках. Само по себе это было неприятное зрелище, к тому же все считали, что нас доставили в Ирун, чтобы передать немцам.
Отношение испанского правительства к войне делало такое предположение очень реальным. Испания открыто симпатизировала Германии и Италии и называла свое положение не «нейтральным», а «невоюющим». Высадка союзных войск в Северной Африке слегка изменила это отношение, и когда после оккупации всей Франции Испанию наводнили беженцы, власти никак не могли решить, что с ними делать. Политика выдачи беженцев представлялась, видимо, слишком рискованной, и всех нас утром посадили в автобус и, к нашему величайшему облегчению, повезли на юг, подальше от ужасного шлагбаума. Хотя сбежать было нетрудно, но ясно, что беглеца тут же бы поймали. Без знания языка, без денег и не рассчитывая на помощь местного населения, как на территории оккупированной Европы, любой очень скоро попал бы в руки вездесущей гражданской гвардии.
Автобус доставил нас в Памплону — столицу провинции Наварра, там он остановился перед старинными воротами с двумя башенками по бокам. Ворота открылись, и автобус медленно въехал во двор, без сомнения, тюрьмы. Нам приказали выйти и отвели в главный корпус с высокими потолками и большими окнами, там детей и женщин отделили от мужчин. Нас, семерых, поместили в камеру и дали два одеяла на всех. Камеры не отапливались, а ночи в конце ноября в этой части Испании довольно холодные. Мы положили одно одеяло на бетонный пол, легли все вместе и укрылись вторым одеялом как можно тщательнее. Завтрак подали через окошечко в двери. Он состоял из тепловатой коричневой жидкости, в которой плавало несколько корочек хлеба. Не сговариваясь, после одной-двух ложек мы отставили похлебку — ее невозможно было есть.
Через некоторое время дверь открылась, и нас вывели во двор. В центре его стоял стул, на который мы должны были садиться по очереди, чтобы заключенный-испанец наголо побрил нам головы. Потом всех отвели обратно в камеры. Наше положение выглядело довольно безнадежно — никто не знал, что мы здесь, никто не мог нас разыскивать, а испанские власти, если хотели, могли нас держать в тюрьме сколько им угодно.
Около четырех часов звяканье оловянной посуды возвестило вторую, и последнюю, кормежку в день. На этот раз дали коричневатую бурду, в которой плавало несколько картофелин. Остальные дни были похожи на первый, и следующие три недели мы, по-прежнему ничего не зная о своей судьбе, сидели целый день, сгрудившись, страдая от холода и голода, пока в восемь часов вечера нам не разрешали лечь на пол. Со мною в камере были двое поляков, пробиравшихся из Польши, и четверо французов, которые хотели присоединиться к французским силам в Северной Африке. Мы были слишком замерзшими и голодными, чтобы много разговаривать, но, как только вдалеке слышалось позвякивание, все окружали маленькое окошко, подобно диким зверям, ждущим своей порции еды, которая не менялась день ото дня. Мы жадно проглатывали похлебку и снова впадали в безразличие.
Однажды утром нас всех вывели из камер, построили в колонну по четыре и сковали наручниками. Под конвоем вооруженных членов гражданской гвардии, в их нарядных черных наполеоновских треуголках и широких плащах, нас провели по улицам Памплоны к вокзалу, а там запихнули в пустые вагоны ждущего поезда.
Было уже довольно поздно, когда нас привезли в лагерь Миранда-де-Эбро, где содержались во время войны граждане стран-союзниц, нелегально перешедшие границу Испании. Нас поместили в пустой барак, единственную мебель в котором составляли два ряда коек, и дали рваные одеяла. На следующее утро я вышел под холодный моросящий дождь в поисках завтрака, который, оказалось, раздавали на главной площади. Дождь превратил дорожки между бараками в мокрое месиво из тяжелой грязи. Длинные очереди медленно двигались к нескольким большим черным котлам, откуда заключенные черпали ту же коричневую бурду, с которой я уже был знаком по тюрьме. Я встал в одну из очередей, но еще раньше, чем дошел до кастрюли, она уже опустела.
Я уныло стал бродить вокруг, думая, как выжить здесь, где можно было получить пищу, только оказавшись одним из первых в очереди. Испанские власти ограничивали всю заботу о нас охраной и раздачей два раза в день коричневой похлебки, которая сходила за пищу. В остальном нас предо-« ставили самим себе. Но все оказалось не так уж безнадежно, об этом я узнал от двух французских младших офицеров ВВС, которые прибыли в Миранду-де-Эбро на неделю раньше меня. Они рассказали, что каждая национальность имеет в лагере представителя, который защищает интересы соотечественников перед руководством лагеря и может связаться с консульством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102