— Каждую неделю давал себе клятву больше никуда не ходить и неизменно семь раз в неделю становился клятвопреступником». За эти годы он много раз навещал Париж, но все-таки большую часть времени, свободного от гастрольных поездок и редакционных дел, проводил в Гэдсхилле, отдыхая от общества, шума и суеты. Впрочем, даже там, в сельском уединении, ему не удалось укрыться от массовых воплей и стенаний по поводу смерти супруга королевы Виктории. «Если Вам встретится где-нибудь неприступная пещера, где отшельник мог бы укрыться от воспоминаний о принце Альберте и скорбных речей, посвященных ему, пожалуйста, сообщите, — взывал он. — В наших местах все слишком людно и на виду». Безутешная королева раздавала пенсии и дворянские звания всем, кто превозносил необыкновенные достоинства принца Альберта. «Заслуги любого ветерана меркнут перед достоинствами тех, кто умел угодить покойному», — объявил Диккенс. Когда в одном из гэдсхиллских меню появилось название «Пудинг принца Альберта», Диккенс заменил его на «Пудинг низкопоклонства», но, предчувствуя, что такая выходка может огорчить некоторых из его гостей, он разрешил именовать это блюдо «Пудингом Великим и Достойным».
Событий, требовавших его личного участия, было более чем достаточно. Одно из них было связано с Литературной гильдией, которой он с самого дня ее основания посвящал столько времени и энергии. Летом 1865 года в Нейворте произошел настоящий переполох. После семилетнего перерыва в имении Бульвер-Литтона около Стивниджа были построены три дома для художников, писателей и артистов из числа тех, кого Гильдия признала наиболее достойными. По этому случаю Литтон устроил в своем саду завтрак, на который позвал соседей «из благородных», и попросил Диккенса привезти с собой знакомых актеров. Собравшись на вокзале Кингс-Кросс, актеры вместе с Диккенсом и его дочерьми поехали в Стивнидж. На станции их встретил Форстер, которому Литтон поручил доставить всю компанию в Нейворт. Но у Диккенса в тот день было праздничное настроение, и он заявил, что в такую жаркую погоду нужно по дороге непременно заглянуть в пивную, — ведь, может быть, хозяин Нейворта не рассчитывает на то, что у его гостей такая сильная жажда! В мгновенье ока пивная была переполнена. Те, для кого не хватило места в доме, уселись на скамьях и на деревянном корыте, в котором поят лошадей, — и пошло веселье! Потом все отправились осматривать приютские здания и, наконец, прибыли в Нейворт, пылая самыми братскими чувствами, к великому неудовольствию «чистой публики», в обществе которой им предстояло отпраздновать торжественное событие. Актеры показались джентльменам каким-то диковинным сбродом, джентльмены актерам — скучной компанией; и те и другие держались особняком друг от друга. Диккенс представил детей богемы Литтону, приветствовавшему их в учтивой, но сдержанной манере, вполне уместной для будущего вельможи, но как-то не вязавшейся «с его продувным и хитрым видом». «Вокруг, лопаясь от чудовищного самомнения, расхаживал Форстер, обращая внимание преимущественно только на аристократических гостей; останавливаясь то у одной, то у другой группы беседующих, чтобы удостоить их замечанием, если предмет беседы того заслуживал, недосягаемый, непререкаемо-властный Форстер, то и дело удалявшийся куда-то, как будто облеченный некоей миссией, великой и ужасной, взятой им на себя ради себя же». Старых друзей журналистов он просто не замечал, о чем один из них впоследствии пожаловался Диккенсу. «Полноте! Как ему было вас заметить? — весело отозвался Диккенс. — Он и меня-то не видел! До нас ли ему было, посудите сами. Он витал в облаках, как Мальволио. Во время завтрака Диккенс произнес спич. «У леди и джентльменов, которых мы приглашаем в эти построенные нами дома, никогда не будет оснований думать, будто они что-то теряют в общественном мнении, — говорил он. — Их приглашают сюда, как артистов... и они наравне со всеми вправе рассчитывать на гостеприимство своего великодушного соседа». К счастью для горемык-артистов, им не пришлось проверять на практике, действительно ли они находятся «на равных правах» со всей округой и будет ли «великодушный сосед» Литтон оказывать им гостеприимство. В приютских домах не было денежного фонда, и поскольку сезонный билет до Лондона стоил не меньше, чем любая комнатушка на одну персону, а в расчеты артистов не входило преждевременно похоронить себя в Стивнидже, то ни одного из них никакими силами нельзя было заставить поселиться в приюте. Что же касается «детей богемы», то их нисколько не тревожила мысль о судьбе незадачливой богадельни, зато они ощущали жизненную необходимость в том, чтобы поскорее удрать как можно дальше от Нейворта и ледяной атмосферы «благородного» общества. По одному, по двое они тихонько исчезали из сада, направляясь в ту самую пивную, где уже успели «хватить» утром. Когда Диккенс, возвращаясь на станцию, проехал мимо, все, как один, поднялись на ноги и горячо — или, вернее сказать, разгоряченно — приветствовали его. Несколько раз комитет Гильдии собирался, чтобы распорядиться остатками фонда (после чего эти остатки значительно подтаяли), решив, наконец, распределить их между другими обществами помощи артистам.
В то же лето Диккенс стал невольным участником еще одного «события». 9 июня, возвращаясь домой после недолгого пребывания во Франции, где он отдыхал вместе с Эллен Тернан, Диккенс ехал из Фолкстона в Лондон. Около Стейплхерста на путях велись ремонтные работы; поезд на полном ходу наехал на место, где развели рельсы, и восемь вагонов обрушились с моста в воду. Вагон, в котором находился Диккенс, «каким-то чудом повис в воздухе над краем сломанного моста». Когда начались страшные удары и толчки, спутницы Диккенса — Эллен Тернан и одна старая леди — разразились воплями, а он, крепко обхватив их обеих, твердил: «Помочь ничем нельзя. Спокойно, возьмите себя в руки. Ради бога, перестаньте кричать!» Потом их разом швырнуло в угол. «Ну вот, — сказал Диккенс, — самое страшное позади. Опасность миновала — это ясно. Теперь, пожалуйста, оставайтесь здесь и не двигайтесь с места. Я попробую выбраться наружу через окно». Дамы согласились. Диккенс вылез из окна и встал на подножку вагона. Моста не было. Внизу тянулись по воздуху рельсы, а футах в пятнадцати под ними лежало болотистое поле. Пассажиры из других купе были в панике, а по другую сторону вагона, где было не так опасно, бегали вперед и назад два кондуктора.
— Минуточку! — крикнул Диккенс. — Да остановитесь же вы! Посмотрите на меня. Вы меня знаете?
— Очень хорошо знаем, мистер Диккенс.
— Слушайте же, братцы! Давайте-ка сюда, ради бога, ваши ключи и позовите вон тех рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Событий, требовавших его личного участия, было более чем достаточно. Одно из них было связано с Литературной гильдией, которой он с самого дня ее основания посвящал столько времени и энергии. Летом 1865 года в Нейворте произошел настоящий переполох. После семилетнего перерыва в имении Бульвер-Литтона около Стивниджа были построены три дома для художников, писателей и артистов из числа тех, кого Гильдия признала наиболее достойными. По этому случаю Литтон устроил в своем саду завтрак, на который позвал соседей «из благородных», и попросил Диккенса привезти с собой знакомых актеров. Собравшись на вокзале Кингс-Кросс, актеры вместе с Диккенсом и его дочерьми поехали в Стивнидж. На станции их встретил Форстер, которому Литтон поручил доставить всю компанию в Нейворт. Но у Диккенса в тот день было праздничное настроение, и он заявил, что в такую жаркую погоду нужно по дороге непременно заглянуть в пивную, — ведь, может быть, хозяин Нейворта не рассчитывает на то, что у его гостей такая сильная жажда! В мгновенье ока пивная была переполнена. Те, для кого не хватило места в доме, уселись на скамьях и на деревянном корыте, в котором поят лошадей, — и пошло веселье! Потом все отправились осматривать приютские здания и, наконец, прибыли в Нейворт, пылая самыми братскими чувствами, к великому неудовольствию «чистой публики», в обществе которой им предстояло отпраздновать торжественное событие. Актеры показались джентльменам каким-то диковинным сбродом, джентльмены актерам — скучной компанией; и те и другие держались особняком друг от друга. Диккенс представил детей богемы Литтону, приветствовавшему их в учтивой, но сдержанной манере, вполне уместной для будущего вельможи, но как-то не вязавшейся «с его продувным и хитрым видом». «Вокруг, лопаясь от чудовищного самомнения, расхаживал Форстер, обращая внимание преимущественно только на аристократических гостей; останавливаясь то у одной, то у другой группы беседующих, чтобы удостоить их замечанием, если предмет беседы того заслуживал, недосягаемый, непререкаемо-властный Форстер, то и дело удалявшийся куда-то, как будто облеченный некоей миссией, великой и ужасной, взятой им на себя ради себя же». Старых друзей журналистов он просто не замечал, о чем один из них впоследствии пожаловался Диккенсу. «Полноте! Как ему было вас заметить? — весело отозвался Диккенс. — Он и меня-то не видел! До нас ли ему было, посудите сами. Он витал в облаках, как Мальволио. Во время завтрака Диккенс произнес спич. «У леди и джентльменов, которых мы приглашаем в эти построенные нами дома, никогда не будет оснований думать, будто они что-то теряют в общественном мнении, — говорил он. — Их приглашают сюда, как артистов... и они наравне со всеми вправе рассчитывать на гостеприимство своего великодушного соседа». К счастью для горемык-артистов, им не пришлось проверять на практике, действительно ли они находятся «на равных правах» со всей округой и будет ли «великодушный сосед» Литтон оказывать им гостеприимство. В приютских домах не было денежного фонда, и поскольку сезонный билет до Лондона стоил не меньше, чем любая комнатушка на одну персону, а в расчеты артистов не входило преждевременно похоронить себя в Стивнидже, то ни одного из них никакими силами нельзя было заставить поселиться в приюте. Что же касается «детей богемы», то их нисколько не тревожила мысль о судьбе незадачливой богадельни, зато они ощущали жизненную необходимость в том, чтобы поскорее удрать как можно дальше от Нейворта и ледяной атмосферы «благородного» общества. По одному, по двое они тихонько исчезали из сада, направляясь в ту самую пивную, где уже успели «хватить» утром. Когда Диккенс, возвращаясь на станцию, проехал мимо, все, как один, поднялись на ноги и горячо — или, вернее сказать, разгоряченно — приветствовали его. Несколько раз комитет Гильдии собирался, чтобы распорядиться остатками фонда (после чего эти остатки значительно подтаяли), решив, наконец, распределить их между другими обществами помощи артистам.
В то же лето Диккенс стал невольным участником еще одного «события». 9 июня, возвращаясь домой после недолгого пребывания во Франции, где он отдыхал вместе с Эллен Тернан, Диккенс ехал из Фолкстона в Лондон. Около Стейплхерста на путях велись ремонтные работы; поезд на полном ходу наехал на место, где развели рельсы, и восемь вагонов обрушились с моста в воду. Вагон, в котором находился Диккенс, «каким-то чудом повис в воздухе над краем сломанного моста». Когда начались страшные удары и толчки, спутницы Диккенса — Эллен Тернан и одна старая леди — разразились воплями, а он, крепко обхватив их обеих, твердил: «Помочь ничем нельзя. Спокойно, возьмите себя в руки. Ради бога, перестаньте кричать!» Потом их разом швырнуло в угол. «Ну вот, — сказал Диккенс, — самое страшное позади. Опасность миновала — это ясно. Теперь, пожалуйста, оставайтесь здесь и не двигайтесь с места. Я попробую выбраться наружу через окно». Дамы согласились. Диккенс вылез из окна и встал на подножку вагона. Моста не было. Внизу тянулись по воздуху рельсы, а футах в пятнадцати под ними лежало болотистое поле. Пассажиры из других купе были в панике, а по другую сторону вагона, где было не так опасно, бегали вперед и назад два кондуктора.
— Минуточку! — крикнул Диккенс. — Да остановитесь же вы! Посмотрите на меня. Вы меня знаете?
— Очень хорошо знаем, мистер Диккенс.
— Слушайте же, братцы! Давайте-ка сюда, ради бога, ваши ключи и позовите вон тех рабочих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135