..
– ...и на следующее утро я был парализован... Потрясен до основания... тысячи цветков... сорваны и смяты... я сказал, что больше не возьму кисть в руки... мои нервы сдали... целый сад исчез... фю-у-ить! И все... А я стоял там и смотрел... – ...и потом я, конечно, принимала серные ванны... – А, да... гм... но, знаете, я считаю, что лечение ваннами несколько... э... несколько... знаете... несколько переоценивают. Мне кажется, девяносто два процента больных...
Тарелки с едой дымились, как вулканические конусы; в самом центре стола на блюде сияла гора ранних фруктов; Лугареция ковыляла вокруг гостей и потихоньку стонала; борода Теодора поблескивала в свете лампы; Лесли старательно катал хлебные шарики, чтоб обстрелять ими бабочку, летавшую вокруг лампы; мама раскладывала еду, всем слегка улыбаясь, и в то же время не спускала глаз с Лугареции; под столом холодный нос Роджера прижимался в немой мольбе к моему колену. Марго и все еще хрипевший Майкл говорили об искусстве: – ...вот я и думаю, что Лоуренс делает такие вещи гораздо лучше. Он отличается какой-то особенной свежестью, так сказать... Вы согласны? Возьмем хотя бы леди Чэттерли, а?
– Да, вполне согласен. К тому же он творит чудеса в пустыне... и пишет эту замечательную книгу... как ее там... "Семь столпов мудрости", что ли...
Ларри и графиня тоже говорили об искусстве: – ...но ведь надо обладать простотой и наивностью, иметь ясный глаз ребенка... Возьмите лучшие детские стихи... возьмите Хампти-Дампти... Вот вам поэзия... наивность и свобода от штампов и затасканных приемов.
– ...но это же будет пустой болтовней о простодушном подходе к поэзии, если вы собираетесь производить созвучия, такие же несложные, как желания верблюда... Мама и Дюран:
– ...можете представить, как это на меня подействовало... я был сломлен.
– Да, представляю. Такая досада, после всех этих волнений. Положить вам еще рису? Жонкиль и Теодор:
– ...и бельгийские крестьяне... ничего подобного я никогда не видела...
– Да, здесь, на Корфу, и... э... мне кажется, кое-где в Албании, у крестьян существует очень... э... сходный обычай...
За окном сквозь узоры виноградных листьев проглядывал месяц, слышался странный, размеренный крик сов.
Кофе и вино вышли пить на балкон, увитый виноградом. Ларри бренчал на гитаре и пел елизаветинский марш. Это заставило Теодора вспомнить одну из его фантастических, но правдивых историй о Корфу, которую он рассказал с веселым задором. – Вы понимаете, тут, на Корфу, ничто не делается как у людей. Намерения бывают самые хорошие, но потом непременно что-то случается. Когда несколько лет назад греческий король посетил остров, его визит должен был завершиться... э... представлением... спектаклем. Кульминацией драмы была битва при Фермопилах. Когда падал занавес, греческой армии полагалось победно гнать персов за... как это их называют? Ах, да, за кулисы. Ну, а людям, игравшим персов, видно, не захотелось отступать в присутствии короля, и то, что они должны были играть персов, тоже, знаете, оскорбляло их. Сущий пустяк мог испортить все дело. И тут во время батальной сцены греческий полководец... гм... не рассчитал расстояния и хватил с размаху персидского полководца деревянным мечом. Это, конечно, произошло случайно. Я хочу сказать, что бедный парень сделал все неумышленно. Однако этого было достаточно, чтобы... э... возбудить персидскую армию до такой степени, что вместо... э... отступления они стали наступать. Теперь посередине сцены крутился хоровод воинов в шлемах, схвативших-ся в смертельной борьбе. Прежде чем кто-то догадался закрыть занавес, двое из них были сброшены в оркестр. Король потом рассказывал, какое сильное впечатление произвел на него... гм... реализм этой батальной сцены.
Взрыв хохота распугал бледных геккончиков, умчавшихся вверх по стене.
– Теодор!–дразнил его Ларри.–Вы это, конечно, выдумали.
– Нет, нет!–протестовал Теодор.–Это правда... я сам все видел.
– Но это звучит как анекдот.
– Здесь, на Корфу,– гордо сверкнул глазами Теодор,– может случиться все что угодно.
Сквозь ветки олив сияло залитое лунным светом море. Внизу, у родника, надрывались древесные лягушки. Две совы затеяли спор на дереве за верандой. По виноградным лозам у нас над головой осторожно пробирались гекконы, следившие лихорадочным взором за потоками насекомых, которых, словно водоворот, затягивал свет лампы.
9. Мир на стене
Полуразрушенная стена заглохшего сада оказалась для меня богатым охотничьим угодьем. Это была старая стена, когда-то покрытая штукатуркой, но теперь позеленевшая от мха. За долгие годы слой штукатурки вспучился и просел, а вся поверхность до стены покрылась сложным узором трещин – шириной до нескольких дюймов или же тонких как волосок. Кое-где штукатурка совсем обвалилась, и под ней, словно ребра, обнажились ряды розово-красных кирпичей. Если присмотреться получше, на стене можно было разглядеть целый пейзаж: шляпки сотен крохотных поганок, красных, желтых и бурых, казались крышами домов в поселках, разбросанных по сырым местам; темно-зеленый мох рос такими ровными пучками, что вполне мог бы сойти за подстриженные деревья в парках, а затененные трещины, откуда выбивался целый лес маленьких папоротничков, струились, будто зеленые ручейки. На верху стены раскинулась настоящая пустыня, сухая и жаркая, росли там только ржаво-красные мхи, и лишь стрекозы прилетали туда греться на солнышке. У подножья стены среди обломков черепицы пробивались листья цикламенов, крокусов и асфоделей, и вся эта полоса была опутана непролазными зарослями ежевики, усыпанной в середине лета крупными сочными черными ягодами.
Обитатели стены были очень разнообразны, вели дневной или ночной образ жизни и делились на охотников и дичь. По ночам на охоту выходили жабы, жившие среди зарослей ежевики, и гекконы, бледные, почти прозрачные создания с выпуклыми глазами, обитавшие в трещинах в верхней части стены. Их жертвами были глупые, рассеянные долгоножки, неуклюже метавшиеся среди листвы; мотыльки всех размеров и видов – полосатые, мозаичные, клетчатые, пятнистые, в крапинку, которые мягким облаком кружились у растрескавшейся штукатурки; жуки, толстенькие и прилично одетые, будто солидные бизнесмены, спешащие по каким-то ночным делам. Когда последний светлячок уносил свой холодный изумрудный фонарик в моховую постель и над землей появлялось солнце, стена переходила во владение других обитателей. Днем было труднее отличить жертву от хищника, казалось, что все тут поедают друг друга без разбора. Хищные осы, например, охотились на гусениц и пауков, пауки ловили мух, большие, хрупкие охотницы-стрекозы поедали пауков и мух, а быстрые, юркие цветистые ящерицы уничтожали их всех вместе.
Однако наибольшую опасность представляли самые робкие и незаметные обитатели стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– ...и на следующее утро я был парализован... Потрясен до основания... тысячи цветков... сорваны и смяты... я сказал, что больше не возьму кисть в руки... мои нервы сдали... целый сад исчез... фю-у-ить! И все... А я стоял там и смотрел... – ...и потом я, конечно, принимала серные ванны... – А, да... гм... но, знаете, я считаю, что лечение ваннами несколько... э... несколько... знаете... несколько переоценивают. Мне кажется, девяносто два процента больных...
Тарелки с едой дымились, как вулканические конусы; в самом центре стола на блюде сияла гора ранних фруктов; Лугареция ковыляла вокруг гостей и потихоньку стонала; борода Теодора поблескивала в свете лампы; Лесли старательно катал хлебные шарики, чтоб обстрелять ими бабочку, летавшую вокруг лампы; мама раскладывала еду, всем слегка улыбаясь, и в то же время не спускала глаз с Лугареции; под столом холодный нос Роджера прижимался в немой мольбе к моему колену. Марго и все еще хрипевший Майкл говорили об искусстве: – ...вот я и думаю, что Лоуренс делает такие вещи гораздо лучше. Он отличается какой-то особенной свежестью, так сказать... Вы согласны? Возьмем хотя бы леди Чэттерли, а?
– Да, вполне согласен. К тому же он творит чудеса в пустыне... и пишет эту замечательную книгу... как ее там... "Семь столпов мудрости", что ли...
Ларри и графиня тоже говорили об искусстве: – ...но ведь надо обладать простотой и наивностью, иметь ясный глаз ребенка... Возьмите лучшие детские стихи... возьмите Хампти-Дампти... Вот вам поэзия... наивность и свобода от штампов и затасканных приемов.
– ...но это же будет пустой болтовней о простодушном подходе к поэзии, если вы собираетесь производить созвучия, такие же несложные, как желания верблюда... Мама и Дюран:
– ...можете представить, как это на меня подействовало... я был сломлен.
– Да, представляю. Такая досада, после всех этих волнений. Положить вам еще рису? Жонкиль и Теодор:
– ...и бельгийские крестьяне... ничего подобного я никогда не видела...
– Да, здесь, на Корфу, и... э... мне кажется, кое-где в Албании, у крестьян существует очень... э... сходный обычай...
За окном сквозь узоры виноградных листьев проглядывал месяц, слышался странный, размеренный крик сов.
Кофе и вино вышли пить на балкон, увитый виноградом. Ларри бренчал на гитаре и пел елизаветинский марш. Это заставило Теодора вспомнить одну из его фантастических, но правдивых историй о Корфу, которую он рассказал с веселым задором. – Вы понимаете, тут, на Корфу, ничто не делается как у людей. Намерения бывают самые хорошие, но потом непременно что-то случается. Когда несколько лет назад греческий король посетил остров, его визит должен был завершиться... э... представлением... спектаклем. Кульминацией драмы была битва при Фермопилах. Когда падал занавес, греческой армии полагалось победно гнать персов за... как это их называют? Ах, да, за кулисы. Ну, а людям, игравшим персов, видно, не захотелось отступать в присутствии короля, и то, что они должны были играть персов, тоже, знаете, оскорбляло их. Сущий пустяк мог испортить все дело. И тут во время батальной сцены греческий полководец... гм... не рассчитал расстояния и хватил с размаху персидского полководца деревянным мечом. Это, конечно, произошло случайно. Я хочу сказать, что бедный парень сделал все неумышленно. Однако этого было достаточно, чтобы... э... возбудить персидскую армию до такой степени, что вместо... э... отступления они стали наступать. Теперь посередине сцены крутился хоровод воинов в шлемах, схвативших-ся в смертельной борьбе. Прежде чем кто-то догадался закрыть занавес, двое из них были сброшены в оркестр. Король потом рассказывал, какое сильное впечатление произвел на него... гм... реализм этой батальной сцены.
Взрыв хохота распугал бледных геккончиков, умчавшихся вверх по стене.
– Теодор!–дразнил его Ларри.–Вы это, конечно, выдумали.
– Нет, нет!–протестовал Теодор.–Это правда... я сам все видел.
– Но это звучит как анекдот.
– Здесь, на Корфу,– гордо сверкнул глазами Теодор,– может случиться все что угодно.
Сквозь ветки олив сияло залитое лунным светом море. Внизу, у родника, надрывались древесные лягушки. Две совы затеяли спор на дереве за верандой. По виноградным лозам у нас над головой осторожно пробирались гекконы, следившие лихорадочным взором за потоками насекомых, которых, словно водоворот, затягивал свет лампы.
9. Мир на стене
Полуразрушенная стена заглохшего сада оказалась для меня богатым охотничьим угодьем. Это была старая стена, когда-то покрытая штукатуркой, но теперь позеленевшая от мха. За долгие годы слой штукатурки вспучился и просел, а вся поверхность до стены покрылась сложным узором трещин – шириной до нескольких дюймов или же тонких как волосок. Кое-где штукатурка совсем обвалилась, и под ней, словно ребра, обнажились ряды розово-красных кирпичей. Если присмотреться получше, на стене можно было разглядеть целый пейзаж: шляпки сотен крохотных поганок, красных, желтых и бурых, казались крышами домов в поселках, разбросанных по сырым местам; темно-зеленый мох рос такими ровными пучками, что вполне мог бы сойти за подстриженные деревья в парках, а затененные трещины, откуда выбивался целый лес маленьких папоротничков, струились, будто зеленые ручейки. На верху стены раскинулась настоящая пустыня, сухая и жаркая, росли там только ржаво-красные мхи, и лишь стрекозы прилетали туда греться на солнышке. У подножья стены среди обломков черепицы пробивались листья цикламенов, крокусов и асфоделей, и вся эта полоса была опутана непролазными зарослями ежевики, усыпанной в середине лета крупными сочными черными ягодами.
Обитатели стены были очень разнообразны, вели дневной или ночной образ жизни и делились на охотников и дичь. По ночам на охоту выходили жабы, жившие среди зарослей ежевики, и гекконы, бледные, почти прозрачные создания с выпуклыми глазами, обитавшие в трещинах в верхней части стены. Их жертвами были глупые, рассеянные долгоножки, неуклюже метавшиеся среди листвы; мотыльки всех размеров и видов – полосатые, мозаичные, клетчатые, пятнистые, в крапинку, которые мягким облаком кружились у растрескавшейся штукатурки; жуки, толстенькие и прилично одетые, будто солидные бизнесмены, спешащие по каким-то ночным делам. Когда последний светлячок уносил свой холодный изумрудный фонарик в моховую постель и над землей появлялось солнце, стена переходила во владение других обитателей. Днем было труднее отличить жертву от хищника, казалось, что все тут поедают друг друга без разбора. Хищные осы, например, охотились на гусениц и пауков, пауки ловили мух, большие, хрупкие охотницы-стрекозы поедали пауков и мух, а быстрые, юркие цветистые ящерицы уничтожали их всех вместе.
Однако наибольшую опасность представляли самые робкие и незаметные обитатели стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77