Добрынин минимум три часа изучал проект телеграммы, а потом вызвал меня и сказал, что не может послать ее, так как МИД не уполномочивал посольство вести такие переговоры. Удивившись нерешительности посла, я подписал телеграмму сам и передал шифровальщику для отправки по каналу резидентуры своему шефу, начальнику разведки КГБ генерал-лейтенанту А. М. Сахаровскому.
В это же время крайнего напряжения достигла обстановка в кубинском правительстве. Наш посол в Гаване А. И. Алексеев рассказал, что вечером в октябре Фидель Кастро пришел в посольство. По предложению Кастро они уединились в бомбоубежище. Кубинский лидер нервничал, испытывал сильное чувство тревоги. Он считал, что американцы могут начать бомбардировку военных объектов Кубы. Алексеев и Кастро составили и послали телеграмму Хрущеву. В ней выражалось опасение, что США в ближайшие часы подвергнут огневому налету ракетные установки. По мнению Алексеева, это подтолкнуло советских руководителей пойти на компромисс.
Утром следующего дня мы с большим волнением ждали ответа из Москвы. Решалось: быть войне или нет. Время шло, но Добрынину из Москвы ничего не поступало. Зато мне пришла депеша из Центра: Сахаровский подтвердил, что получил мое сообщение, и попросил повторить его по мидовскому каналу за подписью посла. Я ответил, что пытался это сделать еще вчера, но Добрынин отказался.
Еще утром в пятницу, 26 октября, Кеннеди дал указание государственному секретарю Раску создать временное правительство из числа антикастровских эмигрантов и приступить к разработке срочных мер по установлению гражданской власти на Кубе после высадки американских войск и оккупации страны.
Однако вернемся к субботе. Утром в разгар заседания исполкома в Белом доме президенту принесли сообщение, что над Кубой сбит самолет «У-2», а пилот, майор Р. Андерсен, убит. Реакция членов исполкома была почти единодушной: завтра утром американская авиация должна разбомбить все ракетные установки на Кубе. Но президент не давал согласия, медлил… Возможно, он ждал ответа Хрущева на его предложение, переданное через Скали. А ответа из Москвы все не было.
Обстановка на заседаниях исполкома достигла крайнего напряжения. От споров все устали и находились в подавленном состоянии. Впоследствии Р. Кеннеди писал: «И росло ощущение, что вокруг всех нас, вокруг американцев, вокруг всего человечества стягивается петля, из которой высвободиться становится все труд— . нее».
Как я узнал позднее, в такой же тревожной атмосфере с 22 октября работало советское руководство. Все члены Политбюро находились на казарменном положении — безвыездно жили в Кремле.
Вечером 26 октября от Хрущева в адрес Кеннеди пришло два послания. Первое — примирительное, с проблесками желания достичь соглашения, второе — более жесткое. Ответ, подготовленный госдепартаментом после полудня 27-го, президенту не понравился. Он поручил Р. Кеннеди и специальному помощнику президента Т. Соренсену быстро составить другой текст. Через сорок пять минут проект был готов. Ссылаясь на первое послание Хрущева, американская сторона подтверждала, что также желает урегулировать кризис мирным путем. Далее повторялись условия соглашения, которые накануне направил президент Кеннеди через канал Скали — Фомин. Кеннеди подписал ответ, который открытым текстом был передан Хрущеву.
В субботу Скали вновь вызвал меня на встречу. В резких выражениях он стал обвинять меня в обмане и коварстве. Утверждал, что переговоры с ним я намеренно затягиваю, якобы для того, чтобы закончить монтаж ракетных установок и сосредоточить новые самолеты Ил-28 на Кубе. Не раз повторял, что своим поведением я-де поставил его в глупое положение перед руководителями США.
Как мог, я старался успокоить Скали. Несколько раз разъяснял ему, что каналы связи на Москву забиты, что Хрущев завален срочной информацией из многих стран мира, что я его не обманываю и что посольство ожидает ответа в ближайшие часы. Мне показалось, что удалось охладить Скали и убедить его в искренности моих действий. Оба мы были расстроены. Скали направился прямо в Белый дом и рассказал Кеннеди и исполкому о содержании нашей беседы.
В книгах, изданных в США, пишут, что в субботу, 27 октября, Р. Кеннеди встречался с Добрыниным. В одних указывается, что их встреча состоялась в советском посольстве, а в других — в кабинете министра юстиции. В действительности же они встречались дважды в этот день. Я был свидетелем их первой встречи в посольстве.. По вызову Добрынина около 14 часов я пришел в зал на втором этаже, где он сидел вместе с Р. Кеннеди на диване и о чем-то беседовал. Мне показалось, что диалог шел трудно. Я приблизился к ним. Посол, нервничая, : обратился ко мне за какой-то справкой. Его речь, в отличие от обычного, была сбивчивой. Я сразу понял, что мой приход был нужен не послу, а его собеседнику. Р. Кеннеди сидел наклонившись и исподлобья пристально глядел на меня изучающим, а может быть, и осуждающим взглядом. Он пришел в посольство, видимо, для того, чтобы лично посмотреть на советника Фомина и удостовериться, передал ли тот послу известное предложение президента.
Вторая встреча между ними состоялась в тот же день вечером. До четверти восьмого ответ от Хрущева не поступил. Президент поручил брату вновь поговорить с Добрыниным. Встреча состоялась в кабинете Р. Кеннеди. Министр юстиции заявил послу:
— Мы должны получить заверение, что не позже завтрашнего дня ракетные базы будут демонтированы… Москва должна понять, что если эти базы не снесет она, то снесем их мы.
Со своей стороны, Добрынин, действуя в соответствии с последним письмом Хрущева, направленным Кеннеди, настаивал, чтобы США согласились в обмен на вывоз советских ракет с Кубы убрать американские ракеты «Юпитер» из Турции. Доводы посла, исходившие из принципа равной безопасности, были весьма убедительными. Роберт Кеннеди, после консультации по телефону с Белым домом, заявил, что президент Кеннеди согласен с этим при условии: во-первых, «Юпитеры» будут убраны через три-пять месяцев после вывоза советских ракет с Кубы и, во-вторых, эта договоренность будет храниться в строгой тайне и ее не включат в официальный текст соглашения о ликвидации карибского кризиса. Роберт Кеннеди объяснил это сложной обстановкой в США и необходимостью проведения соответствующих переговоров с Турцией и другими государствами — членами НАТО.
Поздно вечером министр юстиции встретился еще с советником нашего посольства Г. Большаковым, через которого главы СССР и США иногда обменивались конфиденциальными письмами. В беседе Р. Кеннеди повторил Большакову то, что уже сказал Добрынину. При этом подчеркнул, что если в ближайшие сутки не поступит положительного ответа из Москвы, президенту будет невозможно сдержать военных от вторжения на Кубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
В это же время крайнего напряжения достигла обстановка в кубинском правительстве. Наш посол в Гаване А. И. Алексеев рассказал, что вечером в октябре Фидель Кастро пришел в посольство. По предложению Кастро они уединились в бомбоубежище. Кубинский лидер нервничал, испытывал сильное чувство тревоги. Он считал, что американцы могут начать бомбардировку военных объектов Кубы. Алексеев и Кастро составили и послали телеграмму Хрущеву. В ней выражалось опасение, что США в ближайшие часы подвергнут огневому налету ракетные установки. По мнению Алексеева, это подтолкнуло советских руководителей пойти на компромисс.
Утром следующего дня мы с большим волнением ждали ответа из Москвы. Решалось: быть войне или нет. Время шло, но Добрынину из Москвы ничего не поступало. Зато мне пришла депеша из Центра: Сахаровский подтвердил, что получил мое сообщение, и попросил повторить его по мидовскому каналу за подписью посла. Я ответил, что пытался это сделать еще вчера, но Добрынин отказался.
Еще утром в пятницу, 26 октября, Кеннеди дал указание государственному секретарю Раску создать временное правительство из числа антикастровских эмигрантов и приступить к разработке срочных мер по установлению гражданской власти на Кубе после высадки американских войск и оккупации страны.
Однако вернемся к субботе. Утром в разгар заседания исполкома в Белом доме президенту принесли сообщение, что над Кубой сбит самолет «У-2», а пилот, майор Р. Андерсен, убит. Реакция членов исполкома была почти единодушной: завтра утром американская авиация должна разбомбить все ракетные установки на Кубе. Но президент не давал согласия, медлил… Возможно, он ждал ответа Хрущева на его предложение, переданное через Скали. А ответа из Москвы все не было.
Обстановка на заседаниях исполкома достигла крайнего напряжения. От споров все устали и находились в подавленном состоянии. Впоследствии Р. Кеннеди писал: «И росло ощущение, что вокруг всех нас, вокруг американцев, вокруг всего человечества стягивается петля, из которой высвободиться становится все труд— . нее».
Как я узнал позднее, в такой же тревожной атмосфере с 22 октября работало советское руководство. Все члены Политбюро находились на казарменном положении — безвыездно жили в Кремле.
Вечером 26 октября от Хрущева в адрес Кеннеди пришло два послания. Первое — примирительное, с проблесками желания достичь соглашения, второе — более жесткое. Ответ, подготовленный госдепартаментом после полудня 27-го, президенту не понравился. Он поручил Р. Кеннеди и специальному помощнику президента Т. Соренсену быстро составить другой текст. Через сорок пять минут проект был готов. Ссылаясь на первое послание Хрущева, американская сторона подтверждала, что также желает урегулировать кризис мирным путем. Далее повторялись условия соглашения, которые накануне направил президент Кеннеди через канал Скали — Фомин. Кеннеди подписал ответ, который открытым текстом был передан Хрущеву.
В субботу Скали вновь вызвал меня на встречу. В резких выражениях он стал обвинять меня в обмане и коварстве. Утверждал, что переговоры с ним я намеренно затягиваю, якобы для того, чтобы закончить монтаж ракетных установок и сосредоточить новые самолеты Ил-28 на Кубе. Не раз повторял, что своим поведением я-де поставил его в глупое положение перед руководителями США.
Как мог, я старался успокоить Скали. Несколько раз разъяснял ему, что каналы связи на Москву забиты, что Хрущев завален срочной информацией из многих стран мира, что я его не обманываю и что посольство ожидает ответа в ближайшие часы. Мне показалось, что удалось охладить Скали и убедить его в искренности моих действий. Оба мы были расстроены. Скали направился прямо в Белый дом и рассказал Кеннеди и исполкому о содержании нашей беседы.
В книгах, изданных в США, пишут, что в субботу, 27 октября, Р. Кеннеди встречался с Добрыниным. В одних указывается, что их встреча состоялась в советском посольстве, а в других — в кабинете министра юстиции. В действительности же они встречались дважды в этот день. Я был свидетелем их первой встречи в посольстве.. По вызову Добрынина около 14 часов я пришел в зал на втором этаже, где он сидел вместе с Р. Кеннеди на диване и о чем-то беседовал. Мне показалось, что диалог шел трудно. Я приблизился к ним. Посол, нервничая, : обратился ко мне за какой-то справкой. Его речь, в отличие от обычного, была сбивчивой. Я сразу понял, что мой приход был нужен не послу, а его собеседнику. Р. Кеннеди сидел наклонившись и исподлобья пристально глядел на меня изучающим, а может быть, и осуждающим взглядом. Он пришел в посольство, видимо, для того, чтобы лично посмотреть на советника Фомина и удостовериться, передал ли тот послу известное предложение президента.
Вторая встреча между ними состоялась в тот же день вечером. До четверти восьмого ответ от Хрущева не поступил. Президент поручил брату вновь поговорить с Добрыниным. Встреча состоялась в кабинете Р. Кеннеди. Министр юстиции заявил послу:
— Мы должны получить заверение, что не позже завтрашнего дня ракетные базы будут демонтированы… Москва должна понять, что если эти базы не снесет она, то снесем их мы.
Со своей стороны, Добрынин, действуя в соответствии с последним письмом Хрущева, направленным Кеннеди, настаивал, чтобы США согласились в обмен на вывоз советских ракет с Кубы убрать американские ракеты «Юпитер» из Турции. Доводы посла, исходившие из принципа равной безопасности, были весьма убедительными. Роберт Кеннеди, после консультации по телефону с Белым домом, заявил, что президент Кеннеди согласен с этим при условии: во-первых, «Юпитеры» будут убраны через три-пять месяцев после вывоза советских ракет с Кубы и, во-вторых, эта договоренность будет храниться в строгой тайне и ее не включат в официальный текст соглашения о ликвидации карибского кризиса. Роберт Кеннеди объяснил это сложной обстановкой в США и необходимостью проведения соответствующих переговоров с Турцией и другими государствами — членами НАТО.
Поздно вечером министр юстиции встретился еще с советником нашего посольства Г. Большаковым, через которого главы СССР и США иногда обменивались конфиденциальными письмами. В беседе Р. Кеннеди повторил Большакову то, что уже сказал Добрынину. При этом подчеркнул, что если в ближайшие сутки не поступит положительного ответа из Москвы, президенту будет невозможно сдержать военных от вторжения на Кубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86