Идет?
– Согласен, – Лиходедов протянул руку Барашкову. – Когда говорить, решим все вместе. А теперь как командир нашей группы приказываю зарыть груз и выступить в направлении станицы Аксайской.
Четверо конных теней проскользили по станице, топя отзвуки копыт в незамерзающей уличной грязи. На околице станицы было еще темнее, чем в степи. Редкие огоньки в окошках хат говорили о том, что подавляющее большинство хозяев ночью предпочитает спать.
Привязав лошадей к дереву неподалеку от угла нужной улицы, партизаны осторожно направились вдоль плетней и заборов к дому вдовы Семеновой.
Еще на подходе друзья заметили отсветы за плотными шторами выходящего во двор оконца. Из трубы пепельной струйкой на фоне черного неба шел дым. Под утро в хате еще не спали.
– Припозднились они, однако, – шепнул Алешке Серега. – Но тем лучше – наверняка в солидном подпитии находятся, так-разэтак. Легче эту кодлу брать будет.
Но Алексей запротестовал:
– Мы же договорились, живьем брать только Ступичева, а с остальными – как получится. Другие нам без пользы. В женщин, если есть, чур, не стрелять.
Партизаны решили действовать так: Мельников входит в дверь, а Лиходедов, Барашков и Журавлев выбивают окна и лезут через них.
– Тихо! – вдруг шепнул Вениамин. – Смотрите!
Друзья, притаившись за растущими вдоль улицы деревьями, увидели, как с другой стороны к дому метнулось несколько фигур. Люди возникали из темноты в том месте, где у старых акаций стоял поломанный шарабан. Они бесшумно перебегали открытое пространство и с ходу перемахивали через забор.
– Восемь, – насчитал Лиходедов. – Это еще кто?
– Конкуренты, – с досадой ответил Барашков. – Опередили. Ну что ж, посмотрим, что у них получится.
Вскоре раздался стук в дверь, потом удары, крики, звон выбиваемых окон и револьверная стрельба. Перестрелка внутри дома была короткой, но ожесточенной, потом вновь зазвенели стекла, и хриплые вскрики возвестили о том, что пролилась кровь. Затем на улице трижды выстрелили. С треском распахнулась калитка. Двор покидали уже лишь шестеро нападавших. Двое из них волочили на себе человека в нижнем белье. На долговязого фотографа пленный похож не был.
– Это Ступичев! Вон рука забинтована! – дернулся Мельников. И в ту же секунду с противоположной стороны улицы грохнул выстрел. Пуля ковырнула кору дерева.
Видно, девятого налетчики оставили «на шухере». Серега пальнул из браунинга в ответ, крикнув:
– Давайте за ними, может, отобьем!
Лиходедов, Барашков и Журавлев открыли огонь по нападавшим, перебегая от дерева к дереву. Двое со Ступичевым устремились вперед, а их соратники принялись палить из револьверов, прикрывая отход.
Алешка старался попасть по тем, что волокли пленного, но Барашков остановил его:
– Так подъесаула пристрелишь!
Неожиданно во дворе урядницкой вдовы послышалось лошадиное ржание, топот копыт, хруст ломаемых изгородей. Кто-то на коне уходил через соседские огороды.
Журавлев кувыркнулся через плетень:
– Стой!
Одновременно в окнах станичников начал загораться свет, а из хат стали выскакивать вооруженные хозяева, тоже паля по всему, что движется, из винтовок и карабинов. Поднялся жуткий переполох. Дворовые псы рвались с привязей, какая-то баба кричала: «Караул! Бей мародеров!»
– Толик, ты где? Отходим! – позвал Барашков своего друга-студента, одновременно стреляя по «конкурентам».
Одного из тянувших подъесаула достала чья-то пуля, но второй, добравшись до лошадей, перекинул тело захваченного поперек, вскочил сам и дал шпоры. Уцелевшие последовали за ним, бросив двоих лежать в уличной грязи. Начинало светать.
Оглядываясь на бегу, Алешка заметил, как Мельников метнулся к убитым. В этот момент с криком «Серега, бросай их!» из калитки вылетел Журавлев. Чем-то похожий на птицу длинноногий студент, поднимая грязные фонтаны из попадающихся на пути луж, в несколько прыжков оказался рядом с ним и Барашковым. Следом, петляя как заяц, кланяясь казачьим пулям, уже догонял Мельников.
Повернув за угол, партизаны увидели: какой-то местный житель приближается к их лошадям. Казак почти было добрался, но тут все четверо бегущих дали по нему такой залп, что он, вначале бросившись на землю, подскочил и прыгнул в стоявший рядом колодец, ухватившись за цепь. Даже сквозь всеобщий тарарам было слышно, как он с грохотом и ведерным скрежетом опускается вниз.
Вылетев за околицу, друзья думали обогнуть станицу, пройдя на восток к донскому берегу, в надежде перехватить опередивших их неизвестных, но сзади образовалась погоня. Жившие с этого краю аксайцы в один момент оседлали своих коней и бросились преследовать нарушителей спокойствия.
Еле оторвались от станичников. Земляные работы и бессонная, полная нервного напряжения ночь сказывались, мешая вовремя ориентироваться. Партизанам повезло, что еще полностью не рассвело, а по полям и оврагам полз жидковатый туман. Смертельная игра в казаки-разбойники измотала и коней, и седоков до крайности. Но все же им улыбнулась удача – обнаружилась наполненная клубящимся туманным молоком лесистая балочка.
Даже когда дух перевели, вставать с земли не хотелось. Кони внизу лизали грязную жижу, а друзья, повалившись на поросший прошлогодним бурьяном склон, обменивались хриплыми репликами.
Мельников никак не мог успокоиться. Ругань так и перла из него. Он до глубины души возмущался тем, что аксайцы погнались не за укравшими Ступичева, а за ними.
– Ладно, перестань. Ты вот это видел?
Алешка достал из-за пазухи тетрадь в кожаном переплете. Обложка пахла плесенью.
– Ух ты! А это откуда?
– Из подвала. Когда ящик поднимали, он углом ступеньку зацепил. Камень обвалился, а там ниша и коробка из-под мармелада, а в ней это. Как думаешь, будут хозяева прятать записи в погребе, если они не очень важные?
– Вряд ли. Нет, ну надо же… И когда ты успел?
– Когда за последним ящиком шел. Теперь выходит, у нас еще одна нераскрытая тайна есть. Если здесь, конечно, не долговые пометки или иная бухгалтерия.
Нижняя губа Мельникова изобразила сомнение.
– Это у археолога-то? Не-е… Навряд ли.
Глава 16
«В середине марта симпатии жителей Новочеркасска к казачьим частям Голубова значительно возросли, что следует объяснить неучастием „красных казаков” в грабежах и насилиях. Но чем больше росли симпатии горожан к голубовцам, тем больше усиливалась ненависть к последним со стороны пришлого сброда, осевшего в городе. Те из горожан, кто раньше проклинал Голубова, теперь забывали все недавние его преступления и в его лице видели будущего освободителя города от красного засилья. Многие тогда говорили: „Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь „Совдеп”, не признает ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с „красногвардейскими бандами”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Согласен, – Лиходедов протянул руку Барашкову. – Когда говорить, решим все вместе. А теперь как командир нашей группы приказываю зарыть груз и выступить в направлении станицы Аксайской.
Четверо конных теней проскользили по станице, топя отзвуки копыт в незамерзающей уличной грязи. На околице станицы было еще темнее, чем в степи. Редкие огоньки в окошках хат говорили о том, что подавляющее большинство хозяев ночью предпочитает спать.
Привязав лошадей к дереву неподалеку от угла нужной улицы, партизаны осторожно направились вдоль плетней и заборов к дому вдовы Семеновой.
Еще на подходе друзья заметили отсветы за плотными шторами выходящего во двор оконца. Из трубы пепельной струйкой на фоне черного неба шел дым. Под утро в хате еще не спали.
– Припозднились они, однако, – шепнул Алешке Серега. – Но тем лучше – наверняка в солидном подпитии находятся, так-разэтак. Легче эту кодлу брать будет.
Но Алексей запротестовал:
– Мы же договорились, живьем брать только Ступичева, а с остальными – как получится. Другие нам без пользы. В женщин, если есть, чур, не стрелять.
Партизаны решили действовать так: Мельников входит в дверь, а Лиходедов, Барашков и Журавлев выбивают окна и лезут через них.
– Тихо! – вдруг шепнул Вениамин. – Смотрите!
Друзья, притаившись за растущими вдоль улицы деревьями, увидели, как с другой стороны к дому метнулось несколько фигур. Люди возникали из темноты в том месте, где у старых акаций стоял поломанный шарабан. Они бесшумно перебегали открытое пространство и с ходу перемахивали через забор.
– Восемь, – насчитал Лиходедов. – Это еще кто?
– Конкуренты, – с досадой ответил Барашков. – Опередили. Ну что ж, посмотрим, что у них получится.
Вскоре раздался стук в дверь, потом удары, крики, звон выбиваемых окон и револьверная стрельба. Перестрелка внутри дома была короткой, но ожесточенной, потом вновь зазвенели стекла, и хриплые вскрики возвестили о том, что пролилась кровь. Затем на улице трижды выстрелили. С треском распахнулась калитка. Двор покидали уже лишь шестеро нападавших. Двое из них волочили на себе человека в нижнем белье. На долговязого фотографа пленный похож не был.
– Это Ступичев! Вон рука забинтована! – дернулся Мельников. И в ту же секунду с противоположной стороны улицы грохнул выстрел. Пуля ковырнула кору дерева.
Видно, девятого налетчики оставили «на шухере». Серега пальнул из браунинга в ответ, крикнув:
– Давайте за ними, может, отобьем!
Лиходедов, Барашков и Журавлев открыли огонь по нападавшим, перебегая от дерева к дереву. Двое со Ступичевым устремились вперед, а их соратники принялись палить из револьверов, прикрывая отход.
Алешка старался попасть по тем, что волокли пленного, но Барашков остановил его:
– Так подъесаула пристрелишь!
Неожиданно во дворе урядницкой вдовы послышалось лошадиное ржание, топот копыт, хруст ломаемых изгородей. Кто-то на коне уходил через соседские огороды.
Журавлев кувыркнулся через плетень:
– Стой!
Одновременно в окнах станичников начал загораться свет, а из хат стали выскакивать вооруженные хозяева, тоже паля по всему, что движется, из винтовок и карабинов. Поднялся жуткий переполох. Дворовые псы рвались с привязей, какая-то баба кричала: «Караул! Бей мародеров!»
– Толик, ты где? Отходим! – позвал Барашков своего друга-студента, одновременно стреляя по «конкурентам».
Одного из тянувших подъесаула достала чья-то пуля, но второй, добравшись до лошадей, перекинул тело захваченного поперек, вскочил сам и дал шпоры. Уцелевшие последовали за ним, бросив двоих лежать в уличной грязи. Начинало светать.
Оглядываясь на бегу, Алешка заметил, как Мельников метнулся к убитым. В этот момент с криком «Серега, бросай их!» из калитки вылетел Журавлев. Чем-то похожий на птицу длинноногий студент, поднимая грязные фонтаны из попадающихся на пути луж, в несколько прыжков оказался рядом с ним и Барашковым. Следом, петляя как заяц, кланяясь казачьим пулям, уже догонял Мельников.
Повернув за угол, партизаны увидели: какой-то местный житель приближается к их лошадям. Казак почти было добрался, но тут все четверо бегущих дали по нему такой залп, что он, вначале бросившись на землю, подскочил и прыгнул в стоявший рядом колодец, ухватившись за цепь. Даже сквозь всеобщий тарарам было слышно, как он с грохотом и ведерным скрежетом опускается вниз.
Вылетев за околицу, друзья думали обогнуть станицу, пройдя на восток к донскому берегу, в надежде перехватить опередивших их неизвестных, но сзади образовалась погоня. Жившие с этого краю аксайцы в один момент оседлали своих коней и бросились преследовать нарушителей спокойствия.
Еле оторвались от станичников. Земляные работы и бессонная, полная нервного напряжения ночь сказывались, мешая вовремя ориентироваться. Партизанам повезло, что еще полностью не рассвело, а по полям и оврагам полз жидковатый туман. Смертельная игра в казаки-разбойники измотала и коней, и седоков до крайности. Но все же им улыбнулась удача – обнаружилась наполненная клубящимся туманным молоком лесистая балочка.
Даже когда дух перевели, вставать с земли не хотелось. Кони внизу лизали грязную жижу, а друзья, повалившись на поросший прошлогодним бурьяном склон, обменивались хриплыми репликами.
Мельников никак не мог успокоиться. Ругань так и перла из него. Он до глубины души возмущался тем, что аксайцы погнались не за укравшими Ступичева, а за ними.
– Ладно, перестань. Ты вот это видел?
Алешка достал из-за пазухи тетрадь в кожаном переплете. Обложка пахла плесенью.
– Ух ты! А это откуда?
– Из подвала. Когда ящик поднимали, он углом ступеньку зацепил. Камень обвалился, а там ниша и коробка из-под мармелада, а в ней это. Как думаешь, будут хозяева прятать записи в погребе, если они не очень важные?
– Вряд ли. Нет, ну надо же… И когда ты успел?
– Когда за последним ящиком шел. Теперь выходит, у нас еще одна нераскрытая тайна есть. Если здесь, конечно, не долговые пометки или иная бухгалтерия.
Нижняя губа Мельникова изобразила сомнение.
– Это у археолога-то? Не-е… Навряд ли.
Глава 16
«В середине марта симпатии жителей Новочеркасска к казачьим частям Голубова значительно возросли, что следует объяснить неучастием „красных казаков” в грабежах и насилиях. Но чем больше росли симпатии горожан к голубовцам, тем больше усиливалась ненависть к последним со стороны пришлого сброда, осевшего в городе. Те из горожан, кто раньше проклинал Голубова, теперь забывали все недавние его преступления и в его лице видели будущего освободителя города от красного засилья. Многие тогда говорили: „Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь „Совдеп”, не признает ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с „красногвардейскими бандами”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82